Много чести

      Эд украдкой наблюдает, прячась за юбкой матери – ему года четыре, ещё не стыдно так делать – как господин отчитывает её за плохо натёртую воском мебель. Мать стыдится, упирает взгляд в пол и заламывает измученные пальцы. Кажется, они снова сегодня без ужина. Эд выступает вперёд, стремясь защитить, но получает лишь окрик и оплеуху. Мелкие дворовые щенки не кусают лапы кормящих их «добродетелей».       Эду двенадцать, он знает всю виллу наизусть уже много лет, знает, как незаметно красть яблоки и апельсины из сада, как прятаться от господ и как утащить с кухни кусочек полакомей. Виллу опять продают: хозяева меняются третий раз на его памяти – поместье слишком дорого содержать. У новых хозяев кошельки потяжелее, они англичане, не британцы, а именно что англичане, с туманных островов у верхней кромки всемирной карты. Они бледные, напыщенные и чванливые. А ещё они привозят с собой сына – белокурого мальчика лет четырёх, с доброй улыбкой и лучистыми глазами – и толпу его учителей и репетиторов. Щенку улиц, готовому сорваться в море по первому жесту капитана без принципов, даже немного жалко эту сизую жемчужину аристократского ожерелья: малыша день за днём и час за часом учат французскому и латыни, которые Эд не понимает вовсе, хоть и хочет понять; правильной осанке, надменному выражению лица, игре на клавесине и многим, многим другим вещам, бессмысленным для простого человека. Изредка, когда мальчишку оставляют одного, он может долго сидеть в саду, восхищённо рассматривая цветы, шёпотом повторяя названия их окрасов и оттенков, а если ему удаётся скрыться от нянек и гувернёров, прячется в густых и колючих кустах и плачет, ревёт навзрыд, тихо и надрывно, боясь, что его высекут за слёзы. Эд, наблюдающий за ним, кривит губы и бьёт себя по рукам, чтобы не подойти и не попробовать успокоить – Эду нельзя попадаться, а то могут высечь и его, английские господа очень уж строги, или прогнать его мать. Мальчик с золотыми волосами зовёт маму, спрашивает у муравьёв дрожащим голоском, почему она игнорирует его и почему отец так жесток, и, не получая ответа, утирает мокрые щёки рукавами атласной рубашки. Эд скрывается чуть раньше, чем одна из нянек находит ребёнка. Вечером Эд затягивается украденным у какого-то моряка табаков и гонит из-под век чужое глупое горе.       Эду четырнадцать, и он уже полгода юнга на каком-то торговом судёнышке. Вся грязная работа его, но он тешит себя мечтами о своём собственном корабле, о славной команде и собственном ужасающем пиратском образе. Он драит палубу и представляет, как напугается его нынешний капитан, как он ограбит какого-нибудь богача и принесёт матери золото, чтобы она больше не горбатилась. Эд смотрит на свои руки – они такие же, какие и у неё: худые и мускулистые с длинными, мозолистыми пальцами. Через несколько часов палуба блестит золотой монеткой на солнце.       Эду шестнадцать, когда он наконец попадает домой. Мать плачет от счастья, радуется его приезду. Пьянчуга-отец утонул в море ещё три года назад, и они устраивают в четыре руки роскошный ужин, даром, что денег, привезённых Эдом, хватает на это с избытком. В аристократское поместье он пролезает на третий день после возвращения, ему кажется, что ничего не изменилось, только мальчишка, свидетелем слёз которого он был, подрос. Вытянулся вверх, не потеряв невинного очарования и золотистых кудряшек. Мальчик свободно говорит по-французски и зачитывает на память длинные монологи древних философов, отлично держится в седле и часами разговаривает с пустыми креслами, подписанными именами. Эд дивится такому безумию и крадётся по кустам ближе, чтобы понять, о чём вещает мальчишка. Светский односторонний разговор о погоде и литературе смаривает его быстрее темноты и корабельной качки, а беседа всё не кончается и не кончается… Очнувшись под вечер, он обнаруживает аристократского дитенка, уснувшего на траве около одного из кресел. Никому нет дела до ребёнка, упорно, словно заводная кукла, выполнявшего задание учителя. Прохладный ветерок колышет золотые кудри - Эд легонько трясёт мальчика, выдёргивая из сна, и укрывается в листве быстрее, чем тот открывает заспанные глаза. Всю дорогу до дома на кончиках пальцев покалывает ощущение дорогой ткани. Мать спрашивает, где он был, и получает правдивый ответ: гулял по поместью чёртовых англичан. Она улыбается устало и неловко, словно исподволь, признаётся: хозяйский мальчик всегда с ней очень мил, много болтает, постоянно хочет помочь и даже делится с трудом заработанными за учёбу дорогими конфетами в золотых, как его кудри, обёртках. Мать показывает ему одну такую бумажку: Эд уже видел настоящее золото, и блестит оно совсем по-другому – но сладкий запах мёда и ванили плывёт от яркой бесценной подделки, кажется, сладость и правда могла быть хороша. Ещё, по её словам, мальчика часто секут за непослушание, но тот никогда не плачет. Не показывать свою слабость мальчик научился уже очень давно, думается Эду. Из дома он срывается через неделю.       Восемнадцатилетие Эд празднует на могиле матери, скончавшейся от какого-то поветрия. Говорят, она умерла быстро, буквально сгорела. Он жалеет, что не застал перед уходом, но он живёт не в том мире, где всё сбывается по его первому слову. Пока ещё нет. Эд уже закалён в боях и даже имеет пусть мелкое и малоизвестное, но уже имя в пиратских кругах, а это что-то да значит. Корабль его капитана стоит в родном порту: у них заканчивается провизия – и команду ненадолго отпускают поразвлечься. В аристократическое поместье на другой стороне города от порта он лезет не столько по привычке, сколько за хозяйкиными украшениями, чтобы побыстрее сбыть их и сделать матери последний подарок – поставить приличное надгробие. Его никто не замечает ни когда он залезает по балконам в будуар, ни когда уходит с добычей – стоит страшная жара и все, кто мог, прячутся в спасительную тень, забыв о безопасности. Эд уже мысленно торжествует, когда чей-то голосок окликает его – нож оказывается прижатым к чужому горлу быстрее, чем он успевает осознать это движение. Зовёт его, он даже не удивлён, когда-то златокудрый малыш, а теперь уже юноша. Шёлковый костюм нелепого кремового цвета, невозмутимое лицо, точно напополам смешанные в глазах страх и интерес – точно он. Эд рычит, что прирежет его, если тот только посмеет крикнуть, но странный аристократишка поднимает к его лицу руку и тихо, на выдохе почти шепчет: «Вы обронили». На белой и нетронутой тяжёлым трудом ладони блестит изумрудом тонкой работы серёжка. Эд дивится такому безумию в чужих глазах и оглушает странного мальчишку, чтобы стащить его в тень кустов – он не такой жестокий, каким хочет казаться – и скрыться с награбленным. Про оброненную серьгу он уже не вспоминает.       Эду двадцать пять и для большинства он теперь уже Чёрная Борода, капитан до зубов вооружённого пиратского корабля. Он может позволить себя выпивки побольше, шлюх подороже и тонкой работы татуировки поверх многочисленных шрамов. Он может позволить себе многое, но не отказывается от захода в домашний порт, если есть хоть малейшая необходимость. Торговка апельсинами, старая уже женщина, когда-то учившая его читать облака, делает приличную скидку, и пока трюмы набиваются провизией Эд ходит на кладбище и тихонько беседует с надгробием матери. Даже суровому пирату иногда надо выговориться, особенно, когда некому будет разболтать его секреты.