Когда ты приедешь?

Ты сидишь спиной ко мне, и все, что остается для меня занятием - запоминание твоего такого явного состояния отрешенности, будто тягучей, вязкой массой повисшего в воздухе. Твое плечо чуть подрагивает, ты что-то пишешь, расположив листок бумаги и первую попавшуюся книгу под ним, на коленях. Нет, что ты, я не буду тебе мешать. У нас слишком мало времени, чтобы растрачивать его на незаурядные расспросы о прошедшем дне, важных звонках и твоих неотложных делах, из-за которых тебе вновь придется уйди. Это было бы слишком расточительно с нашей стороны. Ты никогда не задумывался, сможешь ли отпустить человека не по воле случая, угодного лишь обстоятельствам и окружающим людям, пристально следящим за тобой, словно за чем-то неизмеримо важным, а отпустить ради свободы, не преследуя связей и целей? Может быть, так было гораздо легче, не разрывая мы друг друга на мельчайшие радиоволны, передаваемые по кускам обрывки фраз, пожеланий приятного аппетита, удачного выступления, доброй ночи. Мы ни разу не говорили друг другу того, что чувствуем - чувства эти висели в воздухе между нами, соединяясь и потрескивая, накаляясь и отталкиваясь. Ты мог схватить любое за хвост и прижать им к стене меня, сжимая за горло. Ты мог делать все, что посчитаешь нужным, ты имел доступ к любой ниточке внутри меня; дернул - повела рукой, натянул, отпустив - и я ничком на холодном полу. Мы ограничивались лишь чашкой крепкого чая, если кто-то из нас был не прав. Для нас это было своеобразной спасательной шлюпкой в эпицентре цунами. Я непоколебимо стою поодаль, боясь предпринимать какие-либо попытки к действию. Не знаю, может, время стоит вместе со мной, впитывая такие редкие моменты твоего присутствия, словно губка. Это так несвойственно для меня - быть наблюдателем. Наверное, от этого и все проблемы. Ты проводишь ладонью по волосам, но они наотрез отказываются принимать столь излюбленное тобой положение. Сегодня ты не стал их укладывать. Сегодня ты не стал скрывать себя. Ты меняешься за считанные секунды. Выкрикиваешь что-то нечленораздельное, сминаешь листок и бросаешь его на пол, откидываясь на спинку кресла закрываешь лицо ладонями. Меня передергивает, и я решаюсь сделать шаг навстречу тебе, будто это вовсе не я, а астральная проекция, негромким шумом волочащая тело сзади. -Алекс? Ты не поворачиваешь голову на мой зов, ты не откликаешься и минутой спустя. Хватаешься руками за голову, запускаешь пальцы в волосы, вороша их, словно прошлое, которое никак не удается забыть. Я делаю нерешительный шаг вперед, преисполненная желанием в очередной раз стать для тебя хоть каким-то душевным утешением, но ты поднимаешь правую руку вверх, ясно давая понять, что не желаешь подпускать меня ближе к своим страхам. -Нам надо что-то делать с этим, ты слышишь меня? Твой голос скрипучий от долгого молчания. В нем больше не сквозит твоя уверенность, заставляющая когда-то переворачиваться мой мир с ног на голову. Я полностью зависела от тебя, я была под прицелом, все это время скрывающимся у тебя в рукаве и готовом выстрелить колким "Мне придется уехать, крошка, на неопределенный срок, ты сама понимаешь." прямо в висок. -Я не имею понятия, что еще можно сделать. Ты тяжело поднимаешься с кресла, поправляешь задравшуюся рубашку и разворачиваешься в мою сторону. Мы стоим не так далеко друг от друга, чтобы я не могла заметить синяки под твоими глазами и взгляд, обращенный в пол. -Ты предлагаешь пустить все на самотек? Подходишь ко мне, словно котенок, до одури напуганный водой, тихо, безо всяких вопросов, ероша волосы. Они рассыпаются по твоим рукам, как рассыпается наша башня, что была построена путем неимоверных усилий, крупица за крупицей собирая фундамент. Ты помнишь, тогда мы только присматривались друг к другу, искренне веря в ее будущую прочность. Мы тогда и вовсе забыли, как обжигающе опасны бывают расстояния, разъединяющие людей хоть и не навсегда, хоть и на время. Мы и знать не знали, что телефонные коды городов, в которых ты так часто появлялся, скоротечно меняя свое местоположение, высосут из нас все доверие. -Ты что-то писал? Ты прожигаешь меня степенным взглядом, часто моргая, будто бы от закипающей злости. Ты не привык к тому, что я в корне меняю тему разговора. С тобой мне всегда приходилось легко, я всегда могла положиться на твою снисходительность и говорить обо всем, что роится и копится где-то глубоко внутри. Ты всегда был хорошим психоаналитиком, Алекс Тернер. Однако, ты пропустил тот момент, когда все пошло наперекосяк. Ты не сможешь вечно быть поразительно проницательным и до одури всеприемлющим. -Я рассчитывал на то, что музыка поможет мне разобраться. Твои холодные пальцы неистово сжимаю мой подбородок, заставляя тяжелую голову вздыматься вверх. Я смотрю на тебя из-под полуопущенных ресниц, коря себя за негасимую любовь к твоей прямолинейности. Ты изнеможен, твой затуманенный взор выдает это сполна. Сердце нехотя пропускает удар, будто тормозящий автобус перед остановкой. От тебя не пахнет ни алкоголем, ни сигаретами, и я действительно начинаю теряться в догадках. -Только тебе? Губы жадно впиваются в мои, создавая водоворот сознания. Ты все еще держишь меня, и с каждой преодоленной секундой делаешь это сильнее, заставляя стонать от боли в твои губы. Остатками здравомыслия я жалею, что не имею возможности вернуться чуть раньше и все исправить. Где-то я была не права, где-то ты был слишком поверхностен. Жаль, что мы настолько поздно спохватились. Ты отпускаешь меня. -Завтра утром мы вылетаем в Торонто. Прости, что не предупредил. Я вижу, как трудно тебе восстановить эмоции. Ты закрываешь глаза, потирая их рукой, и отступаешь к дверному проему, капитулировав перед трудностями принятия решения. Моя жизнь вновь оказывается в твоих руках, ты вновь вправе решать все за меня. Мне остается плыть в корзинке дальше по течению, как маленькому, слепому котенку, следуя лишь инстинктам. Кого я обманываю, я сама отдаю право последнего слова тебе. -Ясно. Сверлишь взглядом серебристую дверную ручку, потираешь пальцами закругленные края, и мне действительно начинает казаться, что они и есть олицетворение нас; стоит только приложить усилие, и даже простой металл сможет блестеть на свету, словно бриллиант. Твоя голова опущена, челка ниспадает на лоб, едва достигая бровей. Плечи медленно поднимаются, ты глубоко вздыхаешь. -К какому бы решению ты ни пришла, я приму его. Ты осторожно закрываешь за собой дверь, без лишнего шума. Наверняка идешь на кухню, где тебя ждет алкоголь, или сразу в спальню, где уснешь прямо в одежде, не расправляя кровати. Я подбираю скомканный лист, испещренный твоим неразборчивым почерком, сажусь в кресло, которое, как мне кажется, все еще хранит твое тепло, и начинаю читать твою исповедь, разделяя напополам все терзания и повисшие в воздухе вопросы, на которые ты так и не смог найти ответ. Я хватаюсь за них, будто за последнюю соломинку, отделяющую нас от пучины. Я вновь становлюсь твоей отдушиной, твоим оазисом, в этот раз не зная, необходимо ли тебе мое столь отчаянное самопожертвование. Что же мы с тобой натворили, Алекс. Утром я не обнаружила твоего присутствия. Тебя не было нигде, кроме моих мыслей, от тебя остались лишь одежда в шкафу и вещи, хаотично расположившиеся по квартире и напоминающие, что это не сон. Где-то неподалеку раздается стандартный сигнал, оповещающий о новом сообщении, и я, угнетенная неведением, кидаюсь к телефону, искренне надеясь, что это ты. "Мой пропеллер не заводится, и я не могу завести его сам. Когда ты приедешь?" Устало плетусь в гостиную, где хранятся все глянцевые издания, непосредственно упоминающие тебя и остальных ребят. Выбираю одно из этого пестрящего множества и, расположившись на полу рядом, открываю страницу интервью. "Журнал Q задался вопросом, посвящена ли песня Тернера его подруге. Тернер ответил: "Надеюсь, что нет, потому что в песне всё кончено."