Просто камни

— Это так скучно, — говорит Хлоя Декер. Эллу всю сдавливает изнутри. Ей хочется спросить «почему», хочется прыгать от радости, а самое главное, ей не хочется спорить, и поэтому она заставляет себя молчать. Это трудно. Но Хлоя классная, Хлоя прекрасный человек, с Хлоей хорошо работать и незачем ссориться, и Элла выдаст себя разве что дурацкой восторженной улыбкой. Фирменная улыбка Эллы Лопес, и все. — Я еще понимаю, когда люди коллекционируют монеты или винил, — добавляет Хлоя и пожимает плечами. Листает распечатку с результатами анализа ДНК и кладет обратно на стол. — Банки из-под «Кока-Колы». Пивные этикетки. Или какой-нибудь антиквариат. Но это же просто камни. Теперь Элла уже не может сдержаться. — Пирс что-нибудь о них рассказал? — Про камни? Конечно. Сказал, что он берет с собой камень отовсюду, где побывал. Это круто, я и не думала, что он так много путешествовал. Он же ничего о себе не говорит! Но я все равно не понимаю. Представь себе, у него весь дом заставлен этими стеллажами. Ну хорошо, не весь дом, но точно половина. И это просто камни. Серые, бесформенные каменюки. Ну ладно, не только серые. Там было что-то оранжевое. Кажется. — Но это же очень мило, — говорит Элла. Хлоя смотрит на нее непонимающим взглядом. — Не знаю. До этого мне казалось, что он нормальный. Простой, обычный, нормальный мужик без понтов и странных хобби. Элла сглатывает. Ей кажется, что мозаика сложилась. Лейтенант Маркус Пирс был слишком идеальным. Ровно до этого момента. — Ладно, — Хлоя качает головой. — Слушай, ты успеешь с отчетом по Мейру-Джейкобсу? — Конечно, — обещает Элла. Вечер пятницы она проводит в лаборатории. Готовит пробы, готовит отчет, иногда выбирается из лаборатории, чтобы прошмыгнуть на кухню за совершенно ненужным кофе. И убедиться, что в кабинете лейтенанта Пирса все еще горит свет. Как всегда. В девять вечера Элла выжимает из масс-спектрометра последнюю хроматограмму. Дописывает заключение: против Джейкобса много улик. Все остальное, считает она, это дело техники. Вызвать его на допрос и просто дожать: Люцифер сможет. Она идет за шестой чашкой кофе и видит, что в соседнем кабинете темно. И улыбается: просто так. И думает, что лейтенанту Пирсу наверняка нравятся другие женщины. Такие, как Хлоя: прямые, честные, смелые, без червоточины. А раз так, у нее нет никаких шансов, и, пожалуй, не стоит и пробовать. Элла смотрит на часы. Отхлебывает кофе, отсчитывает минуты и заканчивает отчет. Нашаривает телефон в рюкзачке. На мгновение она закрывает глаза и думает, что потом ей будет очень стыдно. — Лопес? — голос кажется удивленным. — Лейтенант, — выдыхает она. — Извините. Я по делу Мейра-Джейкобса. Есть новые данные. И я все это уже включила в экспертизу, и все улики против Джейкобса, и я подумала… Пирс молчит. Обычно ему не звонят в девять вечера. А если и звонят, то по другой причине. Но это же двойное убийство, напоминает себе Элла. Пирс взял его под свой контроль, и по слухам что-то обещал шефу участка. Значит, это важно. — Хорошо, — отвечает Пирс. — Вы еще на работе? — Да. — Вышлите мне все на почту. Элла молчит. Просто не находит слов: все и так ясно. Надо собраться с духом, сказать, что она так и сделает, и пожелать ему отличных выходных. Так делают все хорошие девочки. — Лопес? — Файл очень большой, — говорит Элла и немного врет. Это неважно, что файл большой, его можно положить на защищенный сервер и прислать Пирсу ссылку, и вряд ли Пирс не знает об этом. — И я уже все распечатала. Теперь молчит Пирс: ровно полсекунды. — Оставьте в лаборатории, в сейфе. Я завтра заскочу в участок и заберу. — Я сейчас еду домой, — вот теперь ей страшно. А своего голоса она не узнает, он какой-то слишком звонкий и громкий. — Я подумала, что я все равно буду проезжать Тихоокеанское шоссе и могу сделать небольшой крюк. — Хорошо, — бросает Пирс. И даже не уточняет свой адрес. Через сорок пять минут Элла ставит свою маленькую «Тойоту» у раскидистого кустарника. Всматривается в двухэтажный дом: современный, простой и открытый всем ветрам. Дом человека, который ничего не боится — и которому на первый взгляд нечего скрывать, но Элла уже знает, что это не так. Этот дом никак не вяжется с лейтенантом Пирсом, и Элла думает, что ей было бы куда проще представить его в средневековой крепости. Или в жилище римского патриция, с колоннами и атриумом. Но не в этом царстве стекла и света. — Лопес, — дверь вдруг отворяется, и Элла моргает. И на мгновение видит кого-то на фоне колонн и мрамора, и моргает снова, и видит своего обычного лейтенанта Пирса — вместо черной футболки на нем теперь синяя — и не может понять, причем тут какие-то колонны. — Заключение готово, — Элла вручает Пирсу тонкую папку. — И это, добрый вечер, лейтенант. Пирс чуть сдвигает брови. — Все-таки Джейкобс? — Все-таки да. Он листает отчет, и Элла решает, что сейчас имеет право пялиться как минимум на его руки. Потом ей становится неудобно, она рассматривает принт на синей майке и пытается сосредоточиться, но буквы не складываются в слова, и она отводит взгляд в сторону. Свет на лестнице приглушен, и ничего не различить, и она все еще вспоминает, о чем ей рассказывала Хлоя. Камни. Ну да. — Зайдете? — Что? Этого ведь не может быть. Просто не может быть, думает Элла. Это же лейтенант Пирс, и ей это не послышалось, он сейчас произнес именно это, хотя его лицо непроницаемо, а в его невероятных голубых глазах плещется целый океан. — Зайдете? — переспрашивает Пирс. — Да, — кивает Элла. Теперь надо перестать дрожать. Взять себя в руки, срочно и незамедлительно, и перестать дрожать. Это действительно происходит в ее жизни, лейтенант Пирс приглашает ее войти к нему в дом. Поговорить о двойном убийстве. О чем еще можно говорить в пятницу вечером. С ней. С криминалистом Эллой Лопес. Она отчитается перед начальником, обменяется с ним парой фраз о погоде и поедет домой. — Ненадолго. Пирс пожимает плечами — своими шикарными, впечатляющими плечами — и отступает в сторону, и даже включает свет, и теперь она идет за ним, в смысле взбегает вверх по лестнице, и видит камни. Просто камни, думает Элла и тотчас забывает, как дышать, и как говорить, тоже забывает. И делает шаг вперед, и смотрит, и вглядывается. Потому что в полупрозрачный дымчатый кварц хочется всматриваться, будто это тот самый магический шар, в котором можно увидеть свою судьбу. Потому что скарн блестит сразу зеленым и черным, а серые и коричневые полосы на роговике кажутся вытканным узором, и потому что в углу стеллажа багровеет и рдеет прекрасная яшма, и Элла решает, что электрический светильник здесь совершенно не к месту. Вот свечи, думает она. Другое дело. Элла идет по каменному царству. Ей жаль оставлять роговик и яшму, и она мысленно уже обещает им, что еще вернется, но со следующего стеллажа на нее мрачно смотрит амфиболит, и он сейчас такой сердитый, будто обиделся, будто все видят только нарядную яшму и не замечают его темно-серого элегантного костюма. Рядом с ним сидит красавец-змеевик, и по его сияющим зеленым бокам тянутся и змеятся черные и белые прожилки, только вот Элла думает сейчас не о змеях, а о древних драконах. И пытается представить, как бы весь этот драгоценный клад выглядел в свете свечей. Или на солнце. Свое маленькое солнце здесь тоже есть: на стеллаже в гостиной сияет желтый камень с бурыми вкраплениями. Элла пытается дать имя этому солнцу и вдруг вспоминает: — Лимонит, — произносит она. — Впечатляющий образец. И сердолик тоже очень красивый. Сердолик и правда красивый, хотя заметить его нелегко: он прячется в углу, за кварцем и горным хрусталем, и он совсем крохотный. Зато по его оранжевой глади бегут белые волны, и ей так хочется их коснуться. — Вы изучали минералогию? — вежливо удивляется Пирс, и Элла думает, что он задавал этот вопрос тысячу раз, и его тоже тысячу раз спрашивали и про лимонит, и про сердолик, и про скарн. И про все остальные его сокровища. Но ответить надо. — Немного. Слушала курс в университете, — говорит Элла. — И еще раньше, в школе. Чуть-чуть увлекалась. Но я тогда много чем увлекалась. — Вы биолог. — По основной специальности, — соглашается она. — Кстати, аммонит очень классный. Пирс кивает и молчит, и лицо его по-прежнему непроницаемо, и сам он сейчас тоже похож на камень. Элла все хочет спросить его, когда он начал собирать все эти змеевики с роговиками и где он отыскал тот огромный эвдиалит — она никогда не видела такого сочетания серого с ярко-розовым — и знает, что это бессмысленно. Давно, вот что ответит Пирс. И будет прав. — Кофе? Элла кивает и созерцает искрящийся, покрытый мелкими ямочками пирит, и слушает, как жужжит кофемолка и шипит кофеварка, и только улыбается, когда Пирс практически втискивает в ее ладони маленькую чашечку. На какую-то безумную миллисекунду их пальцы чуть-чуть соприкасаются, и взгляды их соприкасаются тоже, и на эту самую миллисекунду Элла заглядывает в его голубые глаза и видит там человека, который просто любит все эти свои камни, и хочет спросить у него, почему рядом с флюоритом и амазонитом у него хранится белый обломок, похожий на самый обычный известняк, только более благородный, что-то вроде римского травертина, а чуть поодаль лежит кусок самого настоящего мрамора — и мрамор, и травертин кажутся одинокими, неприкаянными и немного брошенными, и Элла думает, что место им не здесь, а в стенах какого-нибудь дома, и в голову ей опять лезет первый век нашей эры, император Траян, и атриум с мозаичным полом, и внутренний сад с фонтаном и колоннадой. И ей снова хочется просто потрогать этот травертин и этот мрамор, и согреть в руках, и почувствовать спрятанное, схороненное в них древнее тепло, и зажмуриться от солнца, и на мгновение очутиться в том воображаемом атриуме, и в той стране, в той Империи, которой давно уже нет на картах мира. — Я добавил сливок и ложку сахара, — говорит Пирс. — Надо же. Вы запомнили. — Я полицейский. И ваш начальник, мысленно добавляет Элла. И вовсе не пялится ни на его руки, ни на его плечи, если только совсем немного, причем она все еще надеется, что Пирс ничего не заметит. Кофе чуть горчит, и это приводит ее в чувство. Она ведь напросилась сюда, чтобы поговорить с ним о деле Мейра-Джейкобса. Обсудить отчет. Что еще можно делать в пятницу вечером. Вот только отчет уже куда-то исчез, а Пирс почему-то отводит взгляд в сторону и даже сдвигает брови — будто ищет взглядом свой эвдиалит или проверяет, не пропал ли обломок кварца — а потом Пирс идет к кофеварке, делает себе американо и все-таки возвращается. — Мой преподаватель минералогии был бы счастлив попасть сюда, — замечает Элла. — Не сомневаюсь, — Пирс улыбается. Вежливо. Наверно, думает Элла, он часто это слышит. Про то, что он мог бы устроить музей. Или просто брать плату за вход. Показывать свою коллекцию студентам-геологам. Читать лекции по минералогии: наверняка он может и это тоже. Он все может. А сейчас он просто очень вежлив и ничего от нее не ждет — вернее, ждет чего-то такого, о чем она не может догадаться. Элла отхлебывает кофе. Пирс стоит в двух шагах от нее и смотрит даже не на камни — а на мерцающий и сияющий Лос-Анджелес за стеклянной стеной. — Мне нравился тот курс, — вспоминает она вслух. — А еще кристаллохимия. Это же интересно, что там внутри камня и как оно устроено. Есть в этом какое-то волшебство. — Волшебство? — Ну, люди всегда наделяли камни какой-то магией. Пирс лишь пожимает плечами. И неожиданно соглашается. — Камни появились раньше людей. И они не меняются. — Не меняются, — Элла допивает кофе. Обводит взглядом собранные здесь сокровища и вдруг думает, что музей из этого места получился бы так себе. Ни один экспонат не подписан. А Пирс похож на кого угодно, но точно не на человека, который бы просто собирал понравившиеся ему каменюки: он же знает, что сердолик — это сердолик, и чем лимонит отличается от мрамора, тоже наверно знает. А раз так, он просто помнит это все, держит в голове и не забывает. Элла меряет гостиную шагами, снова рассматривает змеевик и травертин и думает, что если она сейчас спросит Пирса напрямую, он обязательно все расскажет. Как ездил в Южную Африку, отыскал на берегу вон тот здоровый аммонит и забрал с собой. А змеевик нашел в Индии, на рынке в самом центре Бангалора, и долго торговался, и сбил цену в десять раз. И про травертин у него тоже найдется история, и про яшму с роговиком тоже, у него много историй, и он помнит каждую, этот идеальный лейтенант Маркус Пирс со своим необычным хобби. Он все помнит, думает Элла. И останавливается у следующего стеллажа. И не верит своим глазами. — Лейтенант? — Да, Лопес? — он вскидывает на нее взгляд. — Вот это ведь необработанный алмаз? Алмаз соседствует с куском доломита, тоже будто выломанным из древней стены, и аргиллитом, а рядом лежит еще один пирит, очень красивый и блестящий. А вот сам алмаз на первый взгляд невзрачен. Камень. Просто камень. Пирс кивает и снова пожимает плечами, а она вдруг все понимает и едва удерживается от того, чтобы не налететь на него с объятиями. И чтобы не захлопать в ладоши. Потому что дело не в минералогии и не в кристаллохимии, дело вообще не в науке о камнях, а в другой науке, о людях и событиях. А тот, кто собрал здесь этот клад, одинаково дорожит и пиритом, и флюоритом, и алмазом с роговиком. — Они не меняются, — произносит Элла вслух. — Но у каждого есть своя биография. Пирс сверлит ее глазами. И ничего не отвечает. — День рождения. И место рождения тоже. И, возможно, имя. — Имена есть только у людей, — говорит Пирс, и голос его звучит тихо и глухо. — У людей, — повторяет за ним Элла. — И вы их всех помните. Пирс вдруг застывает — и превращается в камень сам, в настоящую каменную статую, и Элла опять представляет атриум, залитый солнцем, и эпоху Траяна, и центурионов в доспехах. В смысле, одного центуриона. — Я помню место, где я жил, — объясняет вдруг Пирс. — Дом. Он вдруг скрещивает руки на груди. И соглашается: — Дом. — Как вот тот кусок травертина? Пирс медлит. Скрещивает руки на груди. — И тот кусок доломита тоже, — догадывается Элла. — И мрамор. — И мрамор, — соглашается Пирс. — С людьми сложнее. — Потому что они меняются? — Потому что они умирают, Элла. Она оглядывает гостиную. Успевает подумать, что Пирс назвал ее по имени. А еще она думает о том, что камней здесь много: не сосчитать. И если Пирс говорит правду — а он точно говорит правду — то не сосчитать и людей. И это невозможно. Так не бывает. Потому что это значит, что лейтенант Маркус Пирс прожил не одну человеческую жизнь. А десяток. Или даже сотню. А если так, если и допустить такую безумную мысль — кстати, в их участке в последнее время случается много безумного, а их гражданский консультант вообще называет себя дьяволом — он бы и вправду терял всех, кто был ему дорог, множество, множество раз, и собирал бы камни. Как узелки памяти. Элла качает головой. И снова повторяет: — Вы их помните, да? Голубые глаза его сужаются и темнеют. — Иногда я бы предпочел забыть, — признается Пирс. Он забирает у нее пустую чашку из-под кофе и уносит, а Элла смотрит ему вслед. И думает, что он невероятно хорош собой, в этой синей футболке, и пытается представить его в древних доспехах, в средневековых латах, в забрале и в кольчуге, и это оказывается просто: вот что значит иметь больное, ненормальное воображение. Если она спросит Пирса напрямую, он покрутит пальцем у виска. И в лучшем случае посоветует отдохнуть и выспаться. — Лейтенант? Пирс оборачивается. И неожиданно улыбается, и в глазах его теперь будто что-то светится, а произносит он что-то совсем невероятное: — Маркус. Элла замирает. Это будет трудно, понимает она. Она ведь даже боялась мечтать о таком. Просто мечтать. Просто вообразить, каково это: проснуться с ним в одной постели, в крепких, сильных объятиях, прильнуть к нему, поцеловать и даже назвать его по имени. Невозможно. Так не бывает. С ней уж точно. — Мне нравится это имя, — объясняет Пирс. — Оно вам идет, — Элла выцарапывает из себя все остатки смелости. — Маркус. Теперь ей кажется, что рядом с ней и вправду стоит римский центурион, и он не против, чтобы его обняли и поцеловали, и это обязательно случится, и неважно, сегодня, завтра или через неделю, у них все получится, а когда-нибудь она снова расспросит его про камни. Когда-нибудь этот римский центурион все ей расскажет.