Его сон

      Если вы никогда не видели, как улыбается Азуса, то стоит проскользнуть в его комнату, когда тот спит. Пусть это даже не полноценная улыбка, а чуть подрагивающие в ее подобии уголки губ, но даже это придает лицу Азусы сходство с лукавым ангелочком. Однако этот образ мигом пропадает, стоит лишь заметить острие отточенного до предела — волосок при столкновении распадается надвое — ножа, выглядывающего из-под подушки, на которой покоится лохматая голова. Если не знать его прошлого — сочтешь, что перед тобой обыкновенный безумец. Если знать — разорвешься от жалости. Держать при себе оружие из-за постоянной готовности выразить свою «любовь» всем, кто подберется близко и в то же время ради того, чтобы ни в коем случае не допустить чужаков во внутреннем мире... Аскетизм его комнаты тоже особого спокойствия не вызывает — как он тут вообще живет?       Задумавшись, упускаешь из внимания момент, когда его улыбка пропадает. Тело Азусы начинает конвульсивно дергаться, тишину комнаты прорезает истеричное всхлипывание, и ты спешишь обвить его плечи руками, буквально всем телом наваливаясь на постель. Парнишка даже на такой выпад не открывает глаз, хотя удерживать его становится сложнее — силы в этом молодом лбе в тысячу раз больше, чем было в Мохаммеде Али в его лучшие дни. Он бешено сучит ногами и лишь близость занавешенного окна не дает ему свалиться на холодный пол. — Азуса, Азуса. Все в порядке, солнышко, все хорошо. Я рядом, — от волнения сбиваешься на откровенные глупости, параллельно стараясь устроиться хотя бы на краешке узкой кровати и изобразить подобие «большой ложки».       Слышит он тебя или нет, так и не понимаешь, однако стоит тебе подлезть под одеяло, как младший Муками, словно слепой котенок, притирается под бок и бодает лбом в ключицу. На всякий случай решаешь повторить эксперимент. — Вот так, мой хороший. Ты молодец. Тебе просто снится плохой сон. Вечером проснешься, и все как рукой снимет… Ты о нем даже не вспомнишь.       Теперь он не всхлипывает, только сопит, прижав к груди сжатые в кулаки руки. Чувствуя, как больно изнутри кольнуло жалостью, укутываешь вас обоих, насколько хватает одеяла, после чего ближе прижимаешь его за жесткие, как солома, волосы. Будто от всего мира прячешь… И не только его, но вас обоих…       Когда ты распахиваешь глаза, единственный источник света в комнате — крохотная лампа, вмонтированная в шкаф с коллекцией ножей. Сам Азуса, моргая, как сова, лежит в той же позе, в которой он замер несколько часов назад, и не сводит с тебя внимательного дымчато-сиреневого взгляда. Одна из его рук, увитых грязноватыми бинтами (которые после такой ночевки со спокойной душой можно выбрасывать) невесомо, но какими-то машинальными движениями поглаживает тебя по голове, иногда зарывая тонкие пальцы в волосы. Даже увидев, что ты проснулась, он не прекращает это делать. Вероятно, его это успокаивает. — Странно… — наконец шелестит он. — Когда ты… так делала… это и в половину не было так приятно, как сейчас… Завтра… придешь ко мне снова?       И стоит в его глазах при этом такая отчаянная, безумная надежда, что ты уже знаешь ответ до того, как открываешь рот. Как такому можно отказать?