***
Реальность вздрагивает, и видение сменяется. В то же место, с той же обстановкой, но теперь слышны звуки грозы, завывание холодного ветра и треск поленьев, разожженных теплым пламенем в большой округлой чаше на четырех кованных ножках. Вдруг звук неистово льющегося дождя усиливается, разлетается эхом по залу, отражается от каменных стен. Ледяной воздух врывается в помещение, касается легкой волной всех огоньков свеч, и пламя в металлической чаше недовольно отпрянуло и взвилось выше, утробно прогудев и качнув густые черные тени. Дверь в Собор с грохотом плотно закрывается и на пороге показывается все тот же воин. С одежды стекает вода, а сам он дрожит от мороза. Проходя вглубь собора, он снимает с себя промокший дорожный плащ и откидывает его на ближайшую скамью. — …Сегодня явно не твой день, — сочувствующе с ноткой иронии протягивает женщина. Продрогший мужчина собирается уже бросить на нее колкий упрекающий взгляд, как вдруг ему на плечи ложится теплое шерстяное одеяло. — Подойди ближе к огню, — говорит она. — А я принесу еще одно сухое покрывало. Немного растерянно и смущенно воин произносит: — Не надо. Все в порядке. Я не промок насквозь. — Уверен? Ладно, — отвечает женщина и возвращается к своей работе. Отойдя в нишу справа от входа, она вновь берет палитру, кисть и при свете огня в чаше продолжает писать очередную фреску. — Ты знала, что я приду? — грея руки над огнем, спрашивает воин. Как же он благодарен такой простой маленькой заботе! Как мало нужно ему сейчас для счастья. — Подозревала, — мягко отвечает женщина. Воин коротко усмехается и отвечает скромно, глядя на огонь: — Спасибо. — Не за что. Женщина бросает быстрый взгляд на мужчину, и в этот момент их глаза встречаются поверх огня и что-то неуловимо тонкое проскальзывает между ними. Даже не искра, миг. Мельчайшая мысль. — Постой! — молвит женщина, будто что-то осенило ее. — Подними взгляд еще раз. Не понимая о чем речь, гость все же подчиняется и смотрит в глаза женщине. — Ну конечно!... — радостно восклицает она с детской улыбкой. — То, что нужно... Пожалуйста, помоги мне! Воин настороженно спрашивает: — Помочь? Чего ты хочешь? — Ничего особенного. Просто подойди сюда, — она бодро подходит к нему, смело берет за руку и подводит к изображению на стене. Когда речь заходит о ее работе, она могла быть решительной и смелой. — Видишь? Я пытаюсь изобразить его глаза, но у меня не получается. А твои — это как раз то, что мне нужно. — И.. что я должен делать? — Ничего, — улыбается женщина и немного краснеет. — Просто постой здесь. Я обещаю сильно не задержать тебя. — Хорошо, — соглашается он, и его улыбающиеся глаза чуть прищуриваются, тронутые вокруг слабыми морщинками. И женщина начинает рисовать. Она сосредоточенно пишет глаза воину на своей фреске. Ее руки не дрожат, а сама она профессиональным взором смотрит на гостя. Она может сосредоточиться на работе и не бояться чужих глаз. Ее мысли полностью обращены к палитре и фреске, и она не позволяет себе задуматься о том, кто смотрит на нее. Не потому что ей важна работа, а потому что работа оберегает ее от смущения, которое она испытывает при виде таких глаз. Острых. Испытывающих. Живых, но тронутых огненной Тенью внутри. Она молчит, но ее разум открыт. И внимательные карие глаза мужчины заглядывают в нее все глубже с каждым разом, как встречаются их взгляды. Его темные радужки с медовым переливом, кажутся невероятно теплыми. Оранжевые блики от огня играют в отражении, и бездонные черные зрачки приоткрывают завесу к чему-то терпеливому и древнему, очень глубоко запрятанному и сокровенному. Там, где на дне души хранится все самое дорогое. Где теплится свет жизни, не менее насыщенной и яркой, полной силы, влияния, гордости и безграничной радости. Огромная жизнь счастливого, но лишь самую малость уставшего человека. Утомленного своей судьбой и ждущего капли покоя в череде грядущих значимых событий. Он улыбается ей, и, смотря в глаза, читает ее прошлое, и наслаждается зрелищами, которые мимолетно долетают до него из ее сознания. Он листает ее память как альбом волшебных воспоминаний. Мужчине кажется, что он даже слышит ее пение в голове, чистое и легкое, сочетающееся с ненавязчивыми голосами мира. Он смотрит ей в глаза и видит отражение безграничной вселенной, где побывала ее мысль, и слышит хор поющих созвездий. Он понимает, что сейчас прикоснулся к чему-то редкому и вечному. Воин осознает, что начинает слышать звуки полной луны и переливающуюся с колокольчиками песнь солнца. Он видит музыку других миров. Рождающихся под кистью и штрихами. Он видит искры Истоков, что сияют столпами, поддерживая небосвод. И за этими сверкающими переливами света стоят чудеса рождения энергии, потом бьющей из колодца миров. И когда взгляды мужчины и женщины встречаются очередной раз, он не выдерживает и спрашивает сокровенным шепотом: — Сколько рассветов ты видела за всю свою жизнь? Женщина замирает в замешательстве. — Много. Достаточно. А что? — она вновь переводит сосредоточенный взгляд на рисунок, но ее рука вздрагивает. Она отвлекается. Ее мысль стремится к его словам. — Я вижу каждый из них в твоих глазах, — тихо отвечает он. — Каждый? — опускаясь до шепота, спрашивает она, и насмешливое эхо в соборе затаилось в волшебном ожидании. — Некоторые с крыши этого здания, — говорит он, всматриваясь, и делает короткий шаг навстречу ей. — Затем над рекой. Потом над горами, ослепительный, но прохладный. — Верно, — забывая обо всем на свете, отвечает она, утонув в его взгляде и разделяя с ним видения. — И даже теплый желтый над полем, о котором ты не помнишь, потому что была ребенком, — рука воина осторожно тянется к ней, и он чувствует слабое тепло, исходящее от ее волос. Щеки женщины вновь трогает румянец, и она смущенно опускает глаза, уже склоняясь к его ладони. — Но более того я вижу другие, что лежат за гранью, — шепотом сказал мужчина и заметил, как она насторожилась. — Слишком много для человека твоих лет. Слишком ярких для того, чтобы быть только фантазией… Но дверь в собор снова с громовым стуком распахивается, и в помещение влетает новый гость. — Тревога! — выкрикивает он мужчине. — Замечено движение врага на границе. Лицо мужчины в миг изменяется. Холодеет взгляд, захлопываются невидимые створки души и, собравшись с духом, он отчеканивает резкое: — Уже иду. — Это опасно? — с легкой тревогой и дрожью в голосе спрашивает женщина вслед уходящему. Она боится своих чувств, боится, что может спросить это слишком открыто. Неприлично открыто. Воин останавливается на мгновение со своим подхваченным плащом и оборачивается. Он боится смотреть ей в глаза, чтобы не остановиться. Потому что понимает вдруг, попроси она его остаться в этот миг — он забудет о долге перед сотнями других неизвестных людей и окутает защитой только ее одну. — Еще не знаю. Но я вернусь, и ты сможешь закончить работу.***
На следующую ночь двери в Собор открываются опять. И не успел гость преступить порог, как его встречает уже знакомый голос. — Ты пришел! — женщина радостно вскакивает с места. Мгновенно уходит ее тревога. А сердце, и без того набравшее быстрый темп от волнения, теперь взялось стучать еще быстрее и подступило к самому горлу. Она рада видеть мужчину, но как же смущается собственных эмоций! — Да, — расслабленно улыбаясь, отвечает он и, едва коснувшись ее своим сознанием, с удивлением произносит, — А ты... Не спала два дня! Неужели ты ждала все это время? — Да. — Глупая, — по-доброму смеется он, подходя ближе. — Неужели забыла, что я не мог в любом случае прийти днем? Она смеется вместе с ним и краснеет еще больше. — Забыла. Ну что... Мне надо бы приняться за работу, чтобы тебя не задерживать? — Нет. Иди отдохни, — заботливо говорит он. — Лучше завтра. Ты едва стоишь на ногах. До завтра я никуда не исчезну. Моя миссия здесь еще продолжается. Как же просто ему было вести беседу! Как спокойно он себя ощущал. Как давно он не испытывал такого умиротворения. — А если бы твоя миссия закончилась вчера, ты бы пришел сегодня? — чуть настороженно спрашивает она. — Да, — не задумываясь, искренне отвечает он. — Но почему!? — Потому что я дал обещание.***
Перед взором проносится яростный вихрь и будто из последних сил, вопреки слабости, строит картину реальности. Все происходящее видится как в тумане, и звуки доносятся будто издалека. Все так же женщина заходит в Собор и с удивлением встречается в зале с воином. — Здравствуй, — мягко приветствует он ее, затем встает со скамьи и скромно протягивает белый пятилистный цветок в подарок. — Какое чудо! — восторгается она. Ее радости нет предела и нет таких слов, которые бы описали ее счастье. Она говорит почти не волнуясь, — Какой свежий, чистый и… — И невинный, — заканчивает он, улыбаясь, и словно десятки лет слетают с его древнего, но нестареющего лица. Он и сейчас выглядит молодо, но глаза, сияющие живим огнем, вновь горят от желания просто жить. — Где ты нашел его в такое время? Нет, не отвечай! Пусть это будет маленькая сказка. Спасибо, — женщина почти светится от счастья и бережно прижимает цветок к груди, как будто нет для нее ценнее сокровища. — Теперь я с двойным удовольствием примусь за работу. — Ты могла бы и не заканчивать сегодня, — как бы между делом отмечает воин, старательно прикрываясь заботой и шутливо отводя взгляд в потолок. — Почему? — Тогда у меня бы появился повод зайти завтра, — мягко изрекает он, вновь ласково смотря на нее. Женщина задорно и покровительственно смеется. Ее голос звучит все приглушенно. — Неужели наш грозный «второй в командовании» влюбился? — А если и так! — с вызовом отвечает он, нисколько не смущенный. — Тогда почему бы тебе не зайти без повода? — предлагает она, хитро. — Потому что сейчас ты смотришь мне в глаза, и это доставляет мне радость, — отвечает он искренне. — Так почему бы тебе не доставить мне удовольствие и не создать повод прихода на завтра? Их взгляды встречаются уже в который раз, и женщина подходит к нему чуть ближе. Один лишь цветок, мягко прижатый к груди, отделяет их друг от друга. Женщина чувствует, как невидимый поток силы воина укутывает ее в бережное тепло, а она, в свою очередь, открывает ему врата в чужие миры, сияющие отражениями в ее глазах. Их дыхания смешиваются, и она произносит шепотом: — Не волнуйся. Я дам тебе повод.***
Моих слов не найти в летописях. Моих записей почти не сохранилось. Я не пишу словом. Я ветер этого мира. Мои кисти рождают миры, а мои глаза наблюдают за вселенной. Я ветер. Странник, слушающий чужие истории, но никогда не говорящий о своих. Я помню тени миров, и я помню свой мир еще ребенком. Мы жили тогда одной большой семьей, и мне дано было собственное место под солнцем, где я еще не знала, чем так уникальна моя власть. Я говорю про свой мир, который рос вместе со мной, и засыпал тогда, когда я уходила из него в небытие. И этот мир спал вместе со мной, когда шла война. Возможно, война и началась, потому что я забыла обо всем, решила бросить свой труд и уйти. Куда-нибудь в белый свет. Но меня возвращали. Мне неизвестно время. Я не хочу его помнить. Слишком тяжко оно для меня и болезненно. Многое случалось за годы, а я исправно заставляла себя забывать. Да только лица всплывали в памяти и эмоции, вызываемые ими, терзали меня еще больше. И вот одна новая жизнь началась для меня с трескучего мороза. С того момента, как Покровитель мой подошел к сидящей на парапете замерзающей птице и поделился частью своего теплого, подбитого мехом плаща. И не испугала его птица, не удивил грозный и большой вид. Да и птица, сглупила, почти заснула и замерзла, где когти впились в камни и продрогли. А плащ был теплым и заношенным. Не до свалявшегося меха пушного зверька, но до стертого подола и слегка потрепанных рукавов. Не брезговал мой Покровитель старыми, но удобными вещами, как берегут свои вещи только уроженцы природы и настоящие воины. Покровитель был воином. Птица поняла это сразу и не улетела, задержавшись под плащом и вспушив перья на шее. И пахло от плаща теплом и дикой кошкой. Да, именно ей. Меховой воротник блестел в лунном свете мелкими бисеринками снежинок на пятнистом окрасе. А потом, когда Покровитель зашел в обитель птицы — она, птица, узнала его. Я узнала его. Не могла не узнать, ведь уже больше месяца я помнила его тепло и тот след его сознания, прокравшегося мне в голову. «Не бойся», — так он сказал, накрывая птицу плащом. И я не боялась. Я сказала ему это в лицо без вызова, как принято равному, и его это тронуло. Не оскорбило, мир свидетель, но удивило. Не привык Покровитель. Не готов был. Зато я все это чуяла. Ну а в городе? Идя подле Покровителя, я удивлялась улицам, но стоило мне переступить порог, как я поняла — здесь мой дом. Здесь веяло родным и понятным. Словно жила я здесь раньше, словно загадывала, словно хотела жить. Как знать, что было в моих прошлых жизнях до сна, но дом на окраине стал мне новой обителью. И Покровитель мой будто всегда так жил. Будто не изменилось ничего в его жизни, хотя теперь, когда он возвращался домой — его ждали и там. И этот дом так же отдавал теплом и растопленной сочной смолой, когда зажигался камин. Он ощущался мягкой шерстью, которой касались ладони и стопы хозяев, сидящих на полу перед камином. И, конечно, витал в нескольких комнатах запах книг, разложенным по полкам в обширной библиотеке. Покровитель помогал мне вспоминать. Он говорил со мной, подавал идеи, спрашивал и ждал ответов на бумаге. А однажды в один ясный день он сказал, что меня хочет увидеть его друг. Лорд. Мастер. Единый в чинах, старший и первый. Создатель всего клана. Живая Легенда. Древность, про которую дети пересказывают лишь сказки. Мне сказали, что он наслышан обо мне и хочет задать один вопрос. Я согласилась. Хотя до этого уже были вопросы от моего Покровителя, и множество из них казались ему крайне важными. И вот, друг мой, я увидела тебя. Впервые, казалось бы. Ты был само воплощение роскоши. Ожившая статуя, с коей не сравнится ни один человек. Красивей тебя я не встречала на свете. Но не красота и твое изящество тронуло меня до глубины души. И не твои бездонные глаза, цвета ночи, заставили сбиться мое дыхание. И ты помнишь, что я у тебя спросила. Не можешь не помнить, Тень моя. Ты знаешь, кривишься, отговаривашься словами о безумии, шепчущем в мои мысли, но что бы ты не говорил, я узнала тебя и спросила: «А где твои крылья?» Взгляды наши друг на друга были другими. Не так смотрела я на своего Покровителя, и даже ты не смотрел на него с таким пониманием. Я видела тебя, какой ты есть, и ты глядел мне в глаза с глубинным чувством родства, как смотрят друг на друга только знакомые, прожившие тысячелетия. Но ты не понимал этого, ты видел во мне путь к своему прозрению, а я же видела в тебе единственную дверь в пустоте. Ведь это ты, моя дорогая Тень, откликнулся вечность назад на мой зов в одном сне, склонился ко мне на колено и спросил, почему я так напугана. А когда я сказала что боюсь темноты и одиночества, ты рассмеялся и изумленно воскликнул «Да разве же здесь темно? Оглянись! Кругом сияет лишь свет». И свет настал. В безумстве радуги, и в миллионе оттенков. Хаос обратился в узоры, и в его танце расцвели реальности. Твоя мысль, а затем и моя воля сделали свет вокруг нас и мы жили. Сколько? А сколько можно прожить в вечности? Где нет времени. И с того дня, как ты вызвал меня на вопрос, я не могла жить спокойно. Я вспомнила тебя и знала, что ты вновь пожелаешь встречи. Потребуешь. Рано или поздно возьмешь свое. Но я хотела тебя попросить лишь об одном. Во снах в тихом домике под стенами твоего Дворца я шептала и уговаривала. Дай мне время. Я постараюсь все объяснить. Дай мне дни. И я покажу тебе правду. Но до тех пор подожди. Не сломай то, что есть. Потому что нет в этой твоей жизни никого дороже, чем мой Покровитель. И ничего ценнее, чем его безграничное доверие. А что же до меня, Тень моя… годы безжалостны. Но раз за разом мы ходим по кругу, сплетаясь судьбами вновь. И, видят звезды, настанет день, когда мы вспомним все прошлое и обернемся. Зная, что никогда не расходились вдаль. Понимая, что мы, наконец-то, пришли друг к другу.***
Тяжелый мокрый снег пышными хлопьям валил за окном. Неземной красоты голубое призрачное сияние фонарей окутывало город где-то далеко внизу у подножия горы. Низкие тучи легли на вершину и обняли рыхлыми боками пик скалы со смотровой башенкой. На Нивалис опустилась промозглая зимняя ночь, и холод так и норовил протиснуться сквозь плотно закрытые ставни и узенькие щелочки. Я заварила себе на кухне небольшой чайник горячего травяного напитка и, перелила его в скромную стеклянную кружку, добавив пару сушеных бутонов для аромата. После чего убрала чайник в печь, чтобы отвар не остыл слишком быстро. Жаль только, что все равно остынет, потому что вряд ли я вспомню о нем до утра. Мой Покровитель, единственный и любимый, сегодня остался дома. Не знаю, Лорд ли наказал ему не являться в эти сутки во Дворец или же это его личное желание. Я никогда не интересовалась этим, зная, что иной раз могу получить нежеланный ответ. Удивительно все же, как я старательно избегала любого упоминания о его Лорде. Возможно, потому что и без меня это имя слишком часто звучало в доме? Я прошла в гостиную, грея руки о теплую кружку с напитком, мягким почти беззвучным шагом ступила на пушистый с длинным ворсом ковер и подошла сбоку к дивану. После чего убрала руку с горячей кружкой в сторону, а сама склонилась к плечу моего Покровителя со спины и ласково потерлась о него щекой, запечатлев на шее игривый поцелуй. — И снова бумаги? — тихо спросила я с улыбкой, не отстраняясь. — Да… с Авендиша, — устало сказал он, и затем, будто все время только и ожидал моего вопроса, отложил уже ненавистные листы на широкую спинку дивана. После чего я почувствовала, как он отклонил голову назад, и кончик его носа скользнул мне по щеке и волосам. И его тихий с улыбочкой голос, прозвучавший почти над ухом: — Вот в такие моменты я жалею, что сейчас мне не полагается горячее питье. Я лишь слабо улыбнулась в знак сочувствия и поставила так и не испробованную горячую кружку с напитком на пол рядом с диваном. Как же жаль. Как безумно жаль, что мы можем разделить с ним почти все, за исключением таких мелочей. Даже жизнь. Да чего там жизнь… мы могли бы разделить с ним вечность, но не простую чашку горячего отвара. Жаль. А все потому что он был не таким как я, немножко другим, но настолько, что порой грань между нами становилась пропастью. Хотя казалось бы — чашка с горячей вкусной водой… Но не сейчас. Не во время обостренного голода, когда она лишь сделает хуже. — У меня есть идея поинтересней, как забыть о холоде, — хитро прошептала я, и, не дав ему развить мысль, бойко вскочила с места. Взмахнули в воздухе края длинной черной шали, мелькнули витиеватые узоры, и вот я уже сидела рядом с ним на диване, облокачиваясь на его колени. Бахрома шали расстелилась по подушкам, мой подбородок мягко опустился на руки, а почти черные глаза пытливо и с непритворным живым любопытством уставились прямо на него. — Расскажи мне историю! Секунду-другую он, удивленный таким поворотом дел, смотрел на меня, после чего весело расхохотался. — Это явно новый и неизвестный мне метод согреться, — притворно вытирая слезу от смеха сказал он. — Я предложила забыть о холоде, — намекнула на тонкость сказанного я, после чего подмигнула. — А согревание будет призом. — Я же не сказочник, Рив, — с жалобной интонацией ответил он, тем не менее усаживаясь удобнее. — Энжи, свет мой, у тебя вся жизнь одна сплошная сказка, — поддержала я. — Расскажи мне то, чего я не знаю. А я посмотрю. — А что ты еще не видела? — правильно спросил он. Редко когда я дослушивала истории и чужие рассказы до конца. Иной раз я и вовсе могла прервать собеседника, но не из нетерпения или неуважения. Просто я видела их истории раньше, чем они успевали договорить. Яркие, сочные, насыщенные событиями они витали в их глазах, а я всего лишь брала то, что лежало на поверхности. Редко когда попадались хорошие рассказчики, которых было приятно именно дослушать до конца. И мой Покровитель был в их числе. — Покажи мне, как ты стал Его Заместителем, — легкий кивок и мой взгляд скользнул по золотому кулону в форме, расправившей крылья птицы. Первый ранг и его символ. Бесполезное украшение в черте города, где по прошествии нескольких сотен лет моего Покровителя в должности второго лица клана знал каждый. Но было в этом блестящем кулоне что-то свое особенное и нужное. Что-то ценное. Ведь на моей памяти он почти никогда не снимал с себя этот знак. — Как я им стал и как я официально вступил в должность, это немного разные вещи, — задумчиво изрек мой Покровитель, заводя руки за голову и поднимая взгляд к потолку. Я терпеливо снова облокотилась на его колени и приготовилась слушать. — Повезло мне, наверное, что Мастер готовил меня к этому месту. Просто повезло. И то, что характерами мы сошлись, несмотря на все наши разногласия поначалу. Можно считать, что не повезло мне только в плане с Роланом, который уже тогда был старше меня на добрые полсотни, и имел планы на заместительское место самые что ни на есть основательные. Но и знакомство с ним, я считаю, невероятным везением. Я не говорил, но я всегда считал его своим основным наставником… …Вокруг грохотали тысячи звуков. Низкий туман стелился по земле и скрывал от воинов сыплющиеся с неба стрелы. Где-то вдалеке звучали боевые барабаны, и звуки рогов отдавались многоголосным эхо по равнине. Сверкали в густом утреннем тумане клинки, металл вспарывал хрупкую плоть, и алые брызги окропляли сухую траву на земле. И вдруг из гущи пляшущих в смертельной схватке тел вырвалось вперед копье. Толстым росчерком оно стремительно неслось вперед, разрывая ветер и казалось, что сражающиеся расступаются перед ним, мелькая и даже не замечая хищно летящего наконечника. Как и не заметил его Лорд клана. — НЕТ! В последний миг Лорд успел обернуться и замер с воздетым к небу мечом, когда копье остановилось в нескольких сантиметрах от него, накрепко завязнув в плоти… Ролана. — Нет… Прозвучали слова Лорда, мигом подхватившего оседающего Помощника на руки. Чья-то твердая рука где-то в стороне с боем пробилась к воину, бросившему злополучное копье, и безжалостно рассекла его поперек груди. Никто в сражении, так и не заметил еще одной утраты соклановца. Никто кроме двоих. Лорд опустил обессилевшего Ролана на землю. И как раз к этому моменту подоспел и Энджин, склоняя свой окровавленный меч вниз и приседая рядом с умирающим братом по оружию на колени. — Терпи, я еще могу попытаться вылечить тебя, — говорил Лорд, осматривая рану и промакивая кровь своей же накидкой. — Нет смысла, — откашливаясь, прохрипел бравый воин. — Это моя задача спасать вам жизнь Мастер, а не наоборот. — Ты будешь жить, — твердо сказал Лорд, однако рука его беспомощно замерла над раной. — Нет, — слабо покачал головой Ролан, а затем вдруг вспомнил о чем-то важном. — Где Энджин? — Я здесь, — сухо ответил он, сидя по другую сторону и старательно пряча свои эмоции. «Не так! Не здесь! Не в бою тебе надо погибнуть. Даже и не смей подобным образом уходить с пути и обрывать гонку. Не сдавайся», — говорил его строгий взгляд. — Надеюсь, — с приступом нового кашля кровь окрасила щеки Ролана мелкими брызгами. — … надеюсь, ты проживешь на этом посту дольше… Все так же грохотали барабаны. Все так же остервенело пели стальные клинки в бою. И только еще одним голосом стало меньше и еще одно сердце навеки замерло в этом диком хаосе. И уже отчаянный крик Энджина пронесся по равнине. Пронесся и потонул в какофонии звуков битвы. Энджин ударил кулаком по земле. И не важно, что Лорд это видел. Пусть. Ведь только они вдвоем могли понять сколько иронии и злобы было на самом деле вложено в такую простую фразу и какое «наследство» переходит в руки нового Помощника. Как угодно, но только не такое — не смерть предыдущего. Получи, преемник, то, что всегда хотел, держи, хоть подавись этим. Лорд видел все это и быстро нашел, как вывести своего воина из отчаянного состояния. — Ты слышал, что он сказал. Принимай пост и немедленно выполняй мой приказ! А я приказываю вынести его тело отсюда. Лорд не сказал «по заслугам», как и не сказал «по праву». Не было в той смерти ничьей заслуги, кроме случайно взявшегося меткого воина с копьем. И не было на то особого права. Сказал, как отрезал — ты здесь ближний, я тебе приказываю, бери и выполняй. — Ну?! Прикрикнул еще раз Лорд на замершего в потрясении Энджина и тот мигом вложил меч в ножны, подхватил на руки тело Ролана и стремительно понесся к лагерю, откуда бой уже успел отступить… — …А Мастер тогда пробился вперед и расчищал мне с Роланом дорогу. Это смотрелось нелепо со стороны, выносить тело едва ли не из гущи сражения, но мне времени не хватило подумать о том, зачем он приказал это вообще. — Значит, оно ему нужно было, — прошептала я в короткой паузе, нарушаемой так же треском древесины в жарко разогретом камине. — Так и есть, нужно, — поддакнул мой Покровитель. — Лорду понадобилось несколько минут концентрации и работы с телом, пока вся память еще не покинула его. Он хотел сохранить от него хотя бы часть, а оставь он его лежать там же, то на утро извлекать из памяти было бы уже нечего. — А когда у тебя появился этот знак? — Этот? — он не глядя привычно коснулся пальцами золотого кулона на короткой цепочке. — Примерно с десяток лет спустя после той войны, когда наш клан уже немного оправился от потерь. — Твой Лорд наверняка устроил из этого пышную церемонию, — расставив пальцы веером, изобразила я. — Отнюдь, — бодро отмахнулся мой Покровитель. — До последней минуты я и не подозревал, что он чего-то задумал. А все потому что за тот десяток я так смирился и сросся со своей должностью, что и забыл о том, что Лорду присуща любовью к торжеству... …В тот день на площади перед Дворцом собрались все жители Нивалиса. Будь то соклановцы по крови, или рабочие люди, строители, ремесленники, торговцы, всех созвали ради церемониального представления достроенного Нивалиса как полноправной столицы клана. Первый и последний раз Лорд решился отметить праздник города с подобным шиком, который превышал даже традиционные приготовления и украшения города по случаю карнавала в зимнее и летнее солнцестояние. И это был один из немногих случаев, когда Лорд пожелал выступить на придворцовых ступенях перед народом с речью. — …Слава тем людям, кто приложил свою руку к закладыванию камней в нашу столицу. Да будет вечно она приютом и защитой для вас и ваших поколений. Слава моим «детям», кто сложил свои головы за наше право жить в этом священном месте. Да будет память о них жить вечно. И я выражаю искреннюю почесть тем людям, кто, несмотря на свои страхи, приезжали к нам, и я надеюсь, что мы нисколько не опорочили лица нашего клана перед вами. И впредь я обещаю, что каждый попросивший защиты в Нивалисе — получит ее, несмотря на законы других кланов. Я выражаю благодарность всем людям и Теням. Жителям и приезжим, рабочим и гостям за оказанное доверие и за то, что почли за честь присутствовать на этом празднике. Придворцовая площадь окрасилась звуками нарастающих и перетекающих волнами радостных возгласов. Но когда они стихли, Лорд продолжил свою речь. — А еще, я хотел по праву наградить того, кто стоял у истоков столицы. Кто направлял меня, защищал и стоял за плечом. Энджин, ожидавший все это время позади Лорда, неожиданно ухватился за только что произнесенную фразу и «очнулся» от своих размышлений. И даже когда Лорд сделал шаг в сторону, даже когда он потянулся к шкатулке, принесенной слугой, даже тогда до Энджина еще не окончательно дошел смысл сказанного. — Энджин Мак-Аллен, сын клана Наккариан… В тишине под пристальным взглядом нескольких тысяч зрителей прозвучал ровный и повелительный голос Лорда. Не стало в миг «друга Мастера». Будто бы растворился «задорный собеседник правителя». Перед Энджином стоял основатель клана и его Создатель, Лорд, которому он служил последние годы и которому готов прослужить еще вечность. И именно перед ним, перед его светлым образом Энджин почти невольно преклонил колено с безграничной преданностью и уважением. В этот миг он понятия не имел, что должен был делать, но эта внезапная перемена Лорда словно подсказала, как должно поступить. — Я знаю тебя в жизни и еще лучше я знаю тебя в бою, — не отрывая взгляда от своего «сына» говорил Лорд. — Я вижу твою душу и готов доверить свою в твои руки. Ты доказал, что служение твое честно и искренне. Так предстань таким перед народом и стань тем, кем ты заслуживаешь быть… по праву. И тогда, без подготовки, без идеи слова ответной клятвы родились в голове у Энджина сами собой. Так, смотря перед собой и говоря от души, он ответил: — Перед лицом всех звезд и стихий я клянусь… Оберегать моего Мастера, его душу и сердце. Служить во благо клана до скончания наших дней. И пока моя жизнь лежит в руках моего Мастера я не оставлю свой долг. — Да будет путь твой долог и светел… Мой Заместитель, — сказал уже чуть тише сам Лорд, затем не спеша повесил на шею Энджина золотой кулон и в завершении покровительственно коснулся ладонью его головы. И уже вставая с колен, Энджин бросил мимолетный взгляд на правителя и с радостью отметил, что его «друг Мастер» торжествующе улыбается краешками губ, что было совсем незаметно для голосящих зрителей на площади…. — …А потом эта моя придуманная клятва так понравилась ему, что он решил утвердить ее в обязательном порядке для гвардии, — закончил рассказ мой Покровитель. — Наверное, это очень интересно наблюдать за тем, как от твоих действий рождаются традиции, — высказалась я, лежа у него на груди. Вместо ответа он непонятно улыбнулся и подтянул обратно немного сползший плед, под которым мы оба укрылись. — А какие еще клятвы ты знаешь? — спросила я, почти приблизившись к нему нос к носу. — Разные, — туманно обмолвился он. — Но из всех я давал только одну. Эту самую перед Лордом. Я согласно взмахнула одними лишь ресницами и, улыбаясь, провела кончиком пальца по его щеке. Его теплое дыхание согревало мои губы, и думать, а тем более смотреть что-то о прошлом уже не хотелось. — Но есть одна особая клятва, — прошептал он, почти не размыкая уст. — …Самая красивая из всех. — Какая? — казалось, что я могу поддаться еще ближе и даже если чуть вытянуть шею… — Узнаешь, — сказали его губы, сливаясь с моими. И весь мир сжался вокруг нас до горошины, до мельчайшей частицы, ожившей на грани легчайшего поцелуя, которая распахнула окно во вселенную в краткий миг слияния двух древних душ.***
Красота бывает во всем. В падающей листве деревьев, в дожде, льющем с неба вторые сутки. Даже в увядающих цветах, отдающих в последние дни свой самый насыщенный, самый яркий аромат. Картины могут быть красивы. Более того — прекрасны. Но нет ничего уродливей мертвой красивой картины. Она как пустышка, как скелет, завернутый в накрахмаленное платье и припудренный белилами, чтобы зрители не замечали под маской желтизну проступающих костей. Я ненавидела такие картины. Всей душой. Не смотрела, не терпела, ни прикасалась. И уж тем более я не могла себе позволить создавать подобное. Мертвые картины. Как это звучит. А в чем разница? Разве в том, что они не имею столь насыщенных красок, как новые? Или может быть в том, что на них запечатлена уже ушедшая на Колесо личность? Нет, они смердят фальшивкой. Тем, что никогда не было. От них отдает неправдой и пустышкой. Застывшее напряженное мгновение, которое автор поставил как образцы и грубо сделал набросок. В них нет движения. А ведь простые зрители не замечают этого. Они не улавливают тонкой грани между реальностью и невероятностью. Можно писать будущее, но только существующее. Будущее, которого нет, и не может быть в картине окажется таким же пустым и мертвым. А я не умею и не желаю писать фальшивые зеркала реальности. Только не всегда я это хорошо и ясно понимала… — Рив? Голос заставил меня вынырнуть из пучины раздумий, и я, открыв глаза, обнаружила себя стоящей посреди комнаты, выделенной мне под мастерскую. Я стояла так и десять минут назад. И полчаса. И, кажется, даже час назад, судя по колющим ощущениям в онемевших ногах. В руке моей была кисть с давно высохшей краской, передо мной — неоконченный портрет Лорда. — Рив? Ты еще здесь? — голос раздался уже на пороге комнаты. — Как… проходит работа? Как у меня проходит работа. Что мне ответить. Хорошо, плохо, ужасно. Это не вопрос с таким предполагаемым ответом. Это просто вопрос, чтобы заговорить. Однако, говорить мне было сейчас не о чем, кроме: — Я не вижу его лица… О, великие Древние! Лучше бы я не озвучивала это вслух. Потому что вместо внятных слов вышел сдавленный хрип. Однако, мой Покровитель меня расслышал. — Ты хочешь сказать, что не помнишь его? — спиной я почувствовала, как он подошел ближе. — Нет. Не вижу, — упорно поправила я. — А, по-моему, он почти похож, — мой Покровитель поравнялся со мной и встал по левую руку, внимательно изучая холст. — Это не он, — во мне вдруг встало вскипать неоправданное раздражение. Неужели и он не видит? Неужели он не понимает?! Это же так очевидно! Что где-то что-то в этой идиотской картине не так. Что-то нечто мешает на ней, режет глаз и выпячивается кривым и грубым изображением, нарушая гармонию… Неужели ты не видишь?! — А кто же? — Не он! — Может тогда стоит подправить немного и подарить как есть? Думаю, он и этому уже будет рад. Его рука дрогнула, потянулась к холсту. Может быть, чтобы повернуть к свету, может быть, чтобы что-то показать, но я видела это движение очень медленным, плавным, но устремленным к цели и в этот кратчайший миг меня словно пронзило мыслью, что ни в коем случае, ни за что ему нельзя брать эту работу в руки. Потому что оно мертвое. Пустое, как множество эскизов до этого. Вот, что раздражало меня все это время! Вот что мешало закончить работу! Своими же руками, своей же кистью я едва не закончила такую фальшь. И я поняла в миг, что эта пустая картина должна быть уничтожена. — НЕТ! — гневно с нарастающим утробным рыком прокричала я, а в следующее мгновение схватила с подставки первую попавшуюся под руку баночку с краской и без замаха брызнула краской в лицо на холсте. — Что ты?!.. — мой Покровитель в шоке отдернул руку, как и не успевшую коснуться полотна, и уставился на безвозвратно испорченную черным пятном работу. Еще секунду он просто удивленно хлопал глазами, как будто это он только что потерял по моей прихоти свой недельный труд, а затем догадался повернуться ко мне. Но державшийся шок и возможно заготовленный недовольный возглас мигом угас, сменившись растерянностью и удивлением. — Что с тобой? А я стояла и смотрела на него глазами дикого зверя, то ли изготовившегося прыгнуть и вцепиться в горло, то ли разорвать когтями на части. Только гнев мой был направлен не на него, а на картину, которая только что чуть не замарала его руки. И которая вообще отняла мое время и едва не появилась на свет. Искажение. Неправильное зеркало. Неправильный путь. — Рив? Осознав, как я смотрю на него, и как он это воспринимает и почему так испуган, я выронила из рук опустевшую банку с краской и кисть и похолодела от охватившего меня ужаса. — Нельзя было, — замотала я головой, говоря уже тише. — Бесполезно. — Почему нельзя? — тоже чуть понизив голос, спросил он. — Такого не должно быть, — я не заметила, как стала отступать назад. Как напуганная до смерти жертва. — Почему не должно? — мой Покровитель сделал короткий шаг навстречу мне. Я видела его руки и понимала, что опасности мне не светит. Но взбесившееся чутье на ошибку натягивало все нервы. — Оно мертвое, — я смотрела только на руки. Ведь безопасно! Не страшно. Почему боюсь? — Почему? — он спрашивал мягким и ласковым голосом, надеялся, что я успокоюсь. Но меня пугали не его действия, не руки, не голос, а сами вопросы. Только тогда мы оба не понимали этого. — Не знаю, — моя спина коснулась стены. Я прижалась к ней, словно искала спасения от вопросов. Мертвые картины. Почему они такие? Почему они умирают? Или они появляются уже такими? Нельзя спрашивать. Нельзя думать! Почему стена плоская и в нее невозможно укрыться? — Что ты знаешь про мертвые картины? — он остановился и спросил шепотом, но ворох вопросов так и мельтешил у меня в голове. Как тысячи голосов, разом звучащих не в унисон. Я мотала головой, пыталась зажать уши, но было бесполезно. — Рив? — Я не знаю!! Все-таки меня прорвало. Слезы хлынули по щекам, и ноги разом стали ватными. Я почувствовала, как сползаю по стене. Но в следующий миг меня подхватили сильные руки и крепко прижали к груди. Мое тело вздрагивало от истеричного абсолютно неконтролируемого рыдания, и я просто ничего не могла с собой поделать. Я уткнулась ему носом в плечо и почти без остановки несла какую-то бессвязную ересь. — Мертвые. Кругом.. повсюду… а ты их делаешь. Доверяешь. Отдаешь себя. А они как бездна! Высасывают. Пьют. Но не оживают! — Тише. Тише, — его руки гладили меня по голове и одновременно старались удержать стоя. — Ничего из этого нет! Никого нет! И все не так… Не сейчас! Не потом. Я не могу сделать так! Потом, видимо, он понял, что так меня не успокоить, и тогда, подхватив меня на руки, вынес из мастерской. А я совсем испуганно крепко обняла его за шею и зажмурилась, чтобы не видеть картин в комнате и не видеть их перед своим мысленным взором. И все это время, пока он нес меня на руках в соседнюю комнату, я что-то говорила, едва слышно шептала в бреду, просила закрыть меня от картин, просила спрятать. И так же держа меня, он сел на край кровати, а я приоткрыла глаза и от страха еще больше сжалась и сильнее прильнула к нему. — Не отпущу, — понял он мой страх и успокоил. — Не уходи, — едва слышно промолвила я, красными и широко раскрытыми глазами глядя куда-то в стену позади него. — Не уйду. Он обнимал меня всем своим теплом и мягко укачивал на руках как ребенка, а я слушала его ласковый шепот и чувствовала сердце, ритмично и спокойно бьющееся рядом со своим. И его голос прогонял навязчивые видения, а руки, закрывающие мои плечи, казались тогда надежнее самых крепких щитов. Я согревала свой холодный нос о его шею и умоляла себя забыть о нахлынувшем безумии. И мне удалось загнать ненужные воспоминания глубоко, сохранив только этот, самый ценный момент из всего дня, но одна мысль все же витала на поверхности. Последняя ложка дегтя, о которой я зареклась молчать и истерику, от которой я сдерживала изо всех сил. Потому что вот чего мой Покровитель не должен знать, так это того, что за все время нашей жизни мне не удалось найти тот единственный набросок нашего совместного портрета, который бы казался реальным. Который бы имел продолжение и был правдой. Я искала долго, подбирала варианты, строила реальность, но она как песок уходила сквозь пальцы, а я смотрела на пустые наброски и сходила с ума, не зная, что ждет нас впереди. И я боялась, день ото дня, так и не успеть найти единственный выход из неминуемого тупика.***
При всем безобразии, при всем отношении клана ко мне в городе, при всем безумии, которое я едва лечила, я могу, и я говорю смело — жизнь наша была хороша. Я не замечала косые взгляды в свою сторону от «детей» Лорда, я улыбалась, глядя в их негодующие и возмущенные глаза. Я смеялась над их попытками унизить меня ненавязчивой колкостью. И я любила рассказывать сказки заезжей малышне, обучающейся в домах науки по соседству. Они были моими самыми преданными и внимательными слушателями, и моя улыбка в их адрес была самой доброй и теплой из всех. Мне нравилось рассказывать им о далеких сверкающих мирах, кружащих высоко на небосводе. Я говорила про бесконечные яркие брызги звездных спиралей, извивающихся вокруг оси Колеса, сияющей изначальными стихиями. И они, мои юные дарования, еще не забывшие вкус прошлых жизней, видели родные миры такими, как они есть. Меня любили спрашивать про существ на других планетах, думая, что я просто искусный сказочник с неплохой фантазией, и лишь избранные дети понимали, суть моих слов и учились заглядывать в глубины сознания. А ведь, наверное, их учителям в доме наук вдвойне не нравилось то, как законные ученики радостно приветствовали чужеземку и окружали со всех сторон, когда та присаживалась на скамейку с угольком и бумагой. Не помню точно, но я старалась, чтобы каждому хотя бы один раз достался от меня рисунок. Они нужны были им. Порой даже больше знаний о структуре вещества или солнечной системы, преподаваемой в домах наук. Они были им ключами к другим мирам. И я часто ловила на себе давящий острый взгляд учителей из окон, но никогда не поднимала глаз. А еще было несколько раз, когда меня касался мягкий как шелк взгляд моего Покровителя. И я заметила его однажды, проходящим мимо ограды, любовно и спокойно взирающим на мою компанию мелких учеников. Тогда я кивнула ему приветственно и послала воздушный поцелуй. Если бы я могла передать все свои знания кому-то! Если бы я могла передать их всем желающим! И если бы я могла освободиться однажды от всего этого груза не редко вгоняющего меня в тоску, а иной раз швыряющего в фонтанирующий радостью восторг! Если бы… я могла полноценно разделить свои видения с кем-то. Но таковым кандидатом был лишь один, и вовсе не тот, кому я обязана за свое нынешнее счастье. Помнится мне одно утро, которое отозвалось звоночком в моей голове, и я почти неосознанно встала еще до рассвета и, поднявшись на чердак нашего дома, выбралась на крышу. Я смотрела на восток, укрывшись шалью от утренней прохлады, и ждала… ждала чего-то неизвестного, понятного только моему подсознанию. И когда, почувствовав что кровать с моей стороны опустела, мой Покровитель проснулся следом и поднялся с очевидным вопросом на крышу, я ответила внезапно пришедшее на ум: — Сегодня особый рассвет. Я хочу это видеть. Идем, я покажу тебе. Мои глаза сияли от счастья и предвкушения чего-то захватывающего, и он не смог отказать. Только спустился быстро на чердак, и затем уже поднялся на крышу, закрываясь черным плащом от солнца. — Но я не смогу туда смотреть, — как бы извиняясь предо мной, сказал он, присаживаясь рядом со мной, но спиной к восходу. — И не надо! — я взяла его за руку, не отрывая взгляда от горизонта. — Просто слушай. Смотри и слушай, как ты умеешь. И тогда я начала говорить. Никогда я еще не говорила о рассвете такими словами, никогда не описывала в таких красках. Я говорила, как воздух искрился на горизонте и как плясали от гуляющего ветра отсветы солнечной короны. В моих глазах отражались острые лучи, прорезающие столбами весь небосвод, алыми и желтыми пятнами сверкали пушистые облака, расступившиеся перед восходящим солнцем. И мой Покровитель, моя любовь, видел все это в отражении моих зрачков и, слушая, видел восход моими глазами. А когда солнечные лучи упали на крышу, лизнули город своим теплом, сверкнула яркая вспышка светила, и я невольно зажмурилась. Но мне было тепло, свет щекотал кожу и гулял по волосам, а я смеялась, раскрыв руки и подставив ладони под лучи. И вспомнилось мне, как тысячи лет назад, в такой же чистый и ясный рассвет, уходили в небо последние Древние. — Слушай меня.., и смотри, как улетали древние Стражи, последние из рода Великих! Как проложили они тропы к небу и с рассветом воспарили к облакам! Как пронеслись они яркими огненными звездами чистого света над землей и люди падали на колени, думая, что боги покидают их. Но они не ушли! Они еще живы! Они очертили наш мир кольцом и укрыли свою последнюю обитель, чтобы выжить и спасти нас. Они сверкали как солнца, сияя разноцветными огнями, и не было им подобных, потому что не было давно их Создателей. И сами миры давали им жизнь и питали своих хранителей. Они оставили людей и передали свою силу, а эта сила в нас, мы можем взять ее, мы можем просто протянуть руку, если знать, откуда брать… И я взяла его руку в свою и вытянула из-под плаща на солнце. Мой Покровитель даже не успел ничего сообразить, как я раскрыла его ладонь и подставила ее под жаркие лучи. Он даже не успел отдернуть руку… Он просто смотрел, как его ладонь купается в солнечном свете, невредимая, без признаков ожогов. — А их сила в нас, и мы можем лишь просто протянуть руку… — эхом повторила я, с легким шоком глядя на ладонь и понимая, что ведь еще недавно ее опалило бы первыми лучами. Однако, как бы не пытался мой Покровитель разделить со мной древние знания, они не находили в нем отклика. Как сказка и снизошедшее чудо, слова ложились у него в памяти первым пластом, но не пробуждали ассоциаций. Я понимала это. Знала. Сожалела, бесспорно. И боялась признать, что мои слова адресованы не ему. Но не только за мое умение видеть нечто невозможное меня не жаловали в клане. Женщины чувствовали во мне чужака, намного ярче, чем мужчины и их раздражало мое пренебрежение к местным правилам в одежде. По их мнению, только дамы из высшего общества имели право одеваться так, как старался нарядить меня мой Покровитель, но при этом я никогда не попадала в их список «высшего общества» и не закрывала шею воротником или украшением, как положено по этикету в моем положении. Их раздражало мой статус и раздражало то, что я равнодушно пропускала мимо их взгляды и голоса. А Покровитель мой настойчиво продолжал заставлять общество уважать меня. Его терзала мысль, что нам смотрят вслед, а мне одной и вовсе неспокойно выходить из дома. Мало ли что я могу услышать вслед. — Я давно хотел спросить, — произнес как-то перед сном мой Покровитель, лежа на кровати и приобнимая меня одной рукой. — Умеешь ли ты танцевать? — Не помню, — честно ответила я, поглаживая его щеку и мягкую щетину на подбородке. — Наверное, должна уметь. — Наш Лорд устраивает бал через неделю по случаю нового года. Я хочу, чтобы ты была там со мной. — Чтобы вновь оскорбить ваших придворных своим наличием у тебя? — усмехнулась я, прищурившись. — И это тоже. И еще много раз в будущем, пока они не привыкнут, — поддакнул мой Покровитель и улыбнулся, чуть показав клыки. — Боюсь, в таком случае нам придется поселиться во Дворце, чтобы они хотя бы задумались над привыканием, — посмеялась я. — Ни-за-что! — бойко отчеканил он с ухмылкой, а затем заглушил мои последующие слова крепким поцелуем. И накануне бала, как обещал, он принес мне в дом роскошное платье и, уговорив подойти к зеркалу, приложил его к моим плечам. — Ты же знаешь, что я не ношу белое, — улыбаясь больше глядя на его счастливые глаза, сказала я, изучая свое отражение. — Оно не белое, оно перламутровое, — настойчиво поправил он, и его лицо в зеркале над моим плечом просияло еще более довольной улыбкой. — Ты меня балуешь. Как ты его раздобыл? — все еще с интересом рассматривая наряд, спросила я. — Ты забываешь, что в этом городе для меня нет ничего невозможного, — довольный, как только что насытившийся краи, проговорил он и поцеловал меня в шею. — Забываю, — признала я, покраснев. — Обещаю, ты будешь гордиться мной. — Я уже… — хитрые карие глаза с желтовато-рыжим переливом смотрели на меня в отражении, а руки мягко обняли за талию. И как обещала я, этот бал стал нашим совместным дебютом. Мы не были самой дорого одетой парой, мы не были самой яркой парой, но мы сделали так, что в тот вечер нас запомнили все в этом зале. А именно все запомнили меня. Я слышала всех гостей, я чувствовала каждый взгляд на себе и вместо того, чтобы закрываться от них, ставя привычные щиты, я распахнула свою душу и дала им увидеть себя настоящей. Мы кружили с моим любимым в танце и улыбались друг другу так искренне, как никто здесь не умел улыбаться. Я вспомнила, как танцевать, мое тело подсказывало движения, и я чувствовала своего Покровителя как часть себя. Как свою настоящую половинку, найденную, единственную. И мы бросили вызов всем гостям в тронном зале, показав, как можно любить и чувствовать друг друга. А другие пары просто меркли на нашем фоне, как пластиковые куклы, вспомнившие, что разучились излучать эмоции. И только от одного взгляда я закрывалась непроницаемым щитом. Я закрывала себя от Лорда. Но как невозможно было скрыться совсем от его взгляда, так невозможно было потом отказать ему в приглашении. Он подошел к нам спустя какое-то время после танца. Прекрасный, как звездная ночь. С распущенными волосами, черными и текучими, как глубинная вода. С одеяниями из лучшего шелка, тончайшим вышивкам которого завидовала даже самая богатая дама. Лорд подошел с улыбкой на своем идеальном лице, и просьба застыла в выражении его древних голубых глаз. А потом он протянул ко мне ладонь, приглашая на танец. Признаюсь, никогда мне еще не было так неловко как тогда. Принять? Отказать? Не посмею. Мне нужно. Так правильно. Так и должно быть. Я бросила лишь мимолетный взгляд на моего Покровителя, и он кивком согласился, позволил. Хоть и замер так, будто вновь напряжен. Я сделала шаг, принимая изящную ладонь. Тогда я не знала, что он никогда никого не вызывал раньше на танец. Все взоры вновь обратились на нас, но я не видела их, даже не ощущала, потому что все мое внимание утонуло в безграничной глубине его глаз. Музыка… Казалось, она окутала нас вместо воздуха. Я не заметила, как моя ладонь сама легла ему на плечо, а его рука поддержала за талию. Я помню, как звуки подхватили нас, а гости приема расступились, освобождая зал. Всем было интересно. Волнительно. Ново. Они шептались, и этот шепот сливался с нотами, что ложились нам под ноги. Я думала, что знала, как ощущается искра единения. Но я ошибалась. Потому что следующие минуты унесли мой разум с этого мира прочь. Далеко, за пределы Нивалиса. За пределы мира, в котором мы обитали. Даже за пределы Колеса, которому, казалось, не было границ. Мой разум слился воедино с протянутой нитью, подхватив ее, как родную, и сплетаясь, словно всегда так и было. Танец обернулся в ритуал. И не было больше двух пар рук, не было двух разных тел. А только нечто общее, близкое, настолько, что казалось единым. Мы кружились в водовороте музыки, пока наши мысли скреплялись, пробуя друг друга, проникая и пересекаясь. И все это, мы знали, было далеко не впервые. Столь отчетливое и ясное осознание посетило с первых шагов, когда движения подхватили первые ноты. Мы не нуждались в чувстве партнера, потому что два разума плясали вместе на бесконечных песчинках прожитых лет. И когда мы осознали это, когда дали себе отчет в том, что происходит, то вспышка ни с чем не сравнимого узнавания окрасила тона музыки, напомнив, как навечно мы запечатлели в себе память друг о друге. Миновали годы, века, даже эоны. Но мы жили, существовали… встречались. Чем-то навечно привязанные друг к другу, и тем удивительнее однажды разведенные судьбой. И когда музыка в зале начала затухать, я увидела в ожившем голубом хаосе его глаз осознанное узнавание. А вместе с ним истовую жажду получить себе то, что, по мнению Лорда, ему принадлежало. Меня… Вопреки всем правилам. Вопреки уважению. Вопреки человеческим порядкам. Я увидела в нем только голодную жажду, и только первобытно дикую потребность завладеть, казалось даже моей душой. И если кто и мог остановить Лорда в тот момент от необдуманных и поспешных действий, которые могли бы привести к непоправимым последствиям, то только я. Смягчая эффект, приложив ладонь к его груди, я просила мысленно не спешить. Не сейчас и не здесь, не в центре зала, под сотнями пар глаз, где мы и так породили сплетни. И он услышал. Изволил согласиться и отступить, даже не ослабляя ту нить единения, что вновь связала нас в тугой узелок. Словно она должна напоминать мне о нем, как о невидимом оке, которое вечно смотрит мне вслед. Как хищник, неустанно загоняющий жертву, по своей лишь властной прихоти позволивший мне сейчас отойти.***
Нивалис мирно спал очередным глубоким сном. Затухли огни в танцевальном зале, давно затихла живая музыка. Белокаменный Дворец вслед за городом погрузился в тихий сон, слабо подсвечиваемый снизу голубыми прожекторными огнями. Словно воспаряющий в воздух каждую ночь, Дворец покоился в окружении города, как жемчужина в своей раковине. В ту ночь, мне приснилось, что я вышла на балкон. Немного уставшая после напряженного вечера и чрезмерного внимания. Ноги продолжали даже во сне ныть от непривычных туфель, а порядок в голове неохотно восстанавливался после музыки и чужих шепотков. Мне снилось, что я знала, зачем вышла в шелковом ночном халате на воздух. — Вы хотели со мной поговорить, мой Лорд? — спросила я в тишину звездного неба и сразу получила ответ со спины: — Да, хотел, — но его спокойный голос замер, словно изучая меня, и чуть погодя спросил с участием, — Почему ты грустишь? Тебе что-то не понравилось? Как тонкая издевка, словно он не знал, как все прошло. И не слышал мои мысли во время этого танца. Он хотел услышать мой ответ вслух. Понять, как много я скрою за вежливостью, вбитой меня за все время. Лорд, кем бы он раньше мне не был, оставался тем, кем он являлся для меня сейчас — правителем и властителем, давшим мне приют в его городе. Кем бы он ни был, я не могла себе позволить нарушить этикет. А потому покачала головой и вежливо улыбнулась. — Нет, мой Лорд. Все было прекрасно. Казалось, я сморгнула, и перед моим взором предстало другое окружение. Деревянные перила сменились на каменные. Узкий балкон развернулся широкой террасой. Все правильно, все естественно как может быть только во сне. И отношение Лорда, зыбкое, как песочная почва. А натянутые слова режут, как струна под стопами. — Тебе не понравился наш танец? Его бархатный голос скользнул позади. Очень рядом с плечом, дозволяя мне ощутить Его присутствие. Тяжелое и густое, но вовсе не напирающее. Чем-то даже наигранно спокойное, если бы он не задавал мне провокационного вопроса. Только по нему я понимала, как он сам напряжен. Пробуя наощупь словами то, что, казалось, ощутил в танце. — Очень понравился, — ответила я, неспешно оборачиваясь. Все тот же закрытый взгляд, приправленный отстраненной позой. Черные волосы, собранные заколкой, и богатые одеяния, вошедшие в мою память с сегодняшнего вечера. Он стоял очень близко, настолько, что ощущался запах грозы над морозными скалами, который был его вечным спутником. — Вы великолепно ведёте. Даже для меня, кто брал уроки всего неделю назад. На его лице дрогнула улыбка. Колкая, как едкая ирония в ответ на мое бессмысленное вранье. Не это он хотел от меня услышать. И, признаюсь, не это я хотела бы ему сказать. Вопросы вились в голове роем, но я так привыкла, что Лорд всегда был далек… Всегда был живой легендой, неприкосновенной и непостижимой, что я не могла в мгновение переключиться и спросить его обо всем. Но когда он так улыбнулся, я вдруг внезапно осознала, что он стоял на грани бешенства. — Тогда что печалит тебя?.. — спросил он ласково и вкрадчиво, виртуозно владея голосом. Я опустила взгляд и призналась: — Ваша вежливость. Секунда, и он рассмеялся. Звонким смехом, за которым крылся сарказм. Моя ответная вежливость его не печалила, но злила. — Моя вежливость вызывала раздражение, иногда злость, чаще растерянность, но никогда не слышал чтобы она вызывала печаль. Он сделал шаг и встал почти вплотную. Странный, прохладный как летний вечер, но несущий запах грозы. Слишком притягивающий, как родной. Не спрашивая дозволения, он взял меня за руку и прижал к себе, словно добытую ценность, цепко и бережно удерживаемую в когтях как хищная птица. — Ты боишься меня, — прошептал он с нотой коварства. — Не надо. Я не причиню вреда. — Но вы делаете мне больно, — ответила я, пытаясь забрать руку. — Потому что ты сопротивляешься, — сказал он с укором. Я опешила и перестала вырываться. Боль от когтей прошла. — Но Энджин... — решила напомнить я, на что он прервал: — Не надо. — …Но ведь. — Сейчас ты со мной. Как само собой разумеющееся. Я вспомнила, что это был сон. — Но я не могу… — проснулась мораль. — Но ты делаешь, — вкрадчиво ухмыльнулся он. -... Отпустите меня. Я потянула руку обратно, но он не отдал. — Зачем? Не нашлось, что сказать. Чувство протеста требовало ответа. Можно дернуть руку, но это ничего не изменит. Можно попытаться проснуться, но и это не выйдет. Тогда, стоит ли сопротивляться, если сейчас выхода нет. — Окажи мне вежливость, — едко попросил Лорд с долей улыбки. — Я рада оказывать вам вежливость, но простите. Я не могу чувствовать себя спокойно, пока вы держите меня насильно. Сдержанно ответила я, как только могла. Казалось, мы заходили в тупик. Не ради этого был затеян весь разговор. Не ради пустого протеста. Я понимала, что он хотел, но не могла поддаться… потому что покорность лишь развратит его. Надо понять, как быть. Надо вспомнить… — Чем это доставляет тебя неудобство. Я тебе неприятен? — Нет, — я мотнула головой. — Наобо... — Тогда что? — сжав ладонь посильней, спросил он стальным потвердевшим тоном. А действительно, что? Где та грань, что отводит меня даже сейчас? Где та стена, которую я возвела. Иные бы радовались одному такому диалогу. Жаждали, просили, ходили бы следом. Но я же пытаюсь сбежать, даже зная, что некогда мы были слишком близки. — Что тебя не устраивает, — сдерживаясь, спросил он. — Почему тебя это не устраивает. Не вынуждай меня брать тебя силой. Я этого не хочу. С тобой не хочу. Скажи мне, что ты осознала во время танца? Лишь на последней фразе интонации дрогнули. Стали чуть более требовательные, с ноткой приказа. — Мы будто знакомы, — созналась я. — Точнее. — Мы были знакомы… — Я хочу знать, когда, — потребовал он, все еще мягко, но настойчиво. — Я не помню. — Ты знаешь! И вновь его когти впились в мою ладонь. — Вы делаете мне больно. — Как и ты своими словами, — прошептал он, склоняясь к лицу. — Отпустите меня… — попросила я в последний раз и услышала финальный вердикт: — Никогда… — Альвин! — Что!? Когти мелко резанули по коже, но он отпустил ладонь. Мгновение, и обе кисти легли мне на плечи. В холодном блеске ночных голубых глаз пылала злоба на мое сопротивление. Но вместе с ней примешалось что-то иное. Как искра чего-то старого, словно пробудившегося от звука собственного имени, оброненного моими устами. — Мы были здесь… Я хотела продолжить: «до начала времен», но рывок и жадный поцелуй не дал мне закончить. Запах грозы перебил все старые мысли. А сильные руки сковали мое тело в тесных объятиях. Со страстью, с жарким обладанием, словно впервые или последний раз. Оттолкнуть? Глупости. Вырваться? Не посмею и это невозможно. И хоть на мне не было ни капли чар или чужого обаяния, я не стала противиться. Бесспорно, это было приятно. Как и то чувство, когда мы вновь будто слились, ощущая единение мысли. Как будто весь наш путь, все безгранично долгое странствие по времени Колеса тянулось… ради этого мира. Но вот ладонь обожгло острой болью, и горячий огонь потек по руке. Инстинктивно я хотела отшатнуться. Но этот огонь хлынул внутрь, обжигая запястье. Разлепив глаза, я увидела, как льется сила, смешивая нашу кровь, через руки. И когда это пламя, этот обжигающий чужой поток потек по моим сосудам, я услышала слова, произносимые мне в самые губы. Непонятные, странные, чуждые, сказанные на неведомом языке, но я знала отчего-то, что это клятва. И знала, что она даже древнее нас. Лишь под утро я проснулась в своем домике, когда солнце заливало спальню через приоткрытые шторы. Мой Покровитель уже вышел из дома на очередной рабочий день во Дворец. А я вскочила с кровати, оголила плечи, чтобы найти на них синяки, но… все было в порядке, как будто сон был лишь видением. Но только тонкая полоска нового шрама, идущая ровно по складки ладони, заставила меня рухнуть обратно на ложе и воскресить память о минувшей ночи. О ночи, когда мы были вместе. Одни, во всей пустоте. Настолько реальны, настолько близки, что грань между явью и сном растворилась. Казалось, в ту ночь, что все смешалось. Я потеряла себя и от огня, зудевшего в венах вновь, под взором холодных глаз осознала. А его сила, пожиравшая меня какое-то время, потом вдруг окутала комфортным теплом. И в ней больше не было боли. Не было жажды, раздиравшей его изнутри. Как не было во мне больше безумия. Словно разум ухватился за якорь, некогда вырванный с корнями из души. Теперь, казалось, все будет иначе. Казалось, что мы стали другими. Собой. Мы стали собой… Пока лишь частично. Но это было только начало.