Восьмой год

Вы когда-нибудь ощущали болезненную пустоту внутри? Которую ничто не способно заполнить. Которая разъедает изнутри, выжигая нутро… Ее не залить ни крепким вином, не заглушить сигаретами. От нее вообще никуда не деться. Ведь от себя не уйдешь. Здесь холодно. По чужому холодно. И эти белые длинные волосы. Ненавижу длинные волосы. Зачем тогда они мне? Чтобы не видеть в зеркале ту, что была счастлива. Ту, которая проваливалась в беспамятство рядом с Ним. Ту, которой я больше не являюсь. Кто-нибудь вытащите меня из этого кошмара! Мой крик никто не услышит. Ведь оборвала все связи с прошлым, с теми, кто знал меня прежней. Уйти казалось правильным решением. И до сих пор кажется. Без них легче и хуже в сотни раз. Как же я хочу, чтобы все было как раньше! Никто не сможет мне помочь. Х-холодно. Сильнее кутаюсь в одеяло. Не помогает. Ничто не поможет. Когда все же получается заснуть, ей снится Он. С сигаретой в зубах, в кожаной куртке, от которой исходил безумно приятный аромат. Задыхаюсь. Снова. Больно. Нана Осаки подтянула ноги к груди, напоминая кошку, свернувшуюся в клубок. Когда-то ее часто сравнивали с кошкой. В прошлой жизни. В начале марта к ней каждый год наведывается прошлое и не дает спокойно спать. — Нана… Нана… — зовет знакомый голос. Рен, ты обещал взять меня с собой. Этот холод не проходит уже восьмой год! Сколько мне лет? Где я? Что я здесь делаю?! Кто я?! Так страшно! Мне так страшно! Женщина проваливается в тревожный сон. Веки подрагивают, брови сведены. Ей снится концерт. Ангельский женский голос заполняет собой все пространство, но все, что Нана способна видеть, это парня в кожаной куртке с гитарой. — РЕ-Е-ЕН! — вырывается из ее груди и она просыпается, чувствуя влагу на лице. В такие моменты ей остро хочется тепла. Она нуждается в нем, как в воздухе. Но его нет. Уже восемь лет нет. Восемь долгих лет холода и одиночества. Его больше нет, Он больше никогда не придет и не согреет. Остался только один человек на всей Земле, способный понять ее. И от него она тоже сбежала. В другую страну, в другой мир. Вставать не хочется, но вечером она должна петь. Всегда хотела зарабатывать пением. Кажется, мечта сбылась, но в каком-то извращенно-перевернутом виде. Красное платье, черное пальто. Она все еще не привыкла к этим вещам, но чулки и драные футболки в прошлом. Она даже не брала их с собой. Вечер на сцене, звуки музыки. Не той музыки, которую она любила всей душой. Она боится закрыть глаза. Потому что перед глазами сразу появляется другая сцена, другая музыка, другая она, и петь хочется не тихую лиричную песню, а во весь голос, со всем былым драйвом выложиться в песне «Rose». На мгновение ей кажется, что она видит знакомое лицо среди посетителей. Но лишь на мгновение. Она не может знать этого брюнета, поспешно покидающего зал, и не может объяснить себе, почему его образ вызвал негативный отклик в душе. На кого же он похож? Ночью снова правит бессонница. Вид из окна совсем не тот. Нет того канала, вода в котором поблескивала в свете луны, тех бетонных свай и света столицы за окном. В небо вьется дым сигареты, ветер ласково трогает длинные волосы и уносит звуки тихого голоса. — I need your lо-о-ove… Iʼm broken ro-о-оse… *** Следующий день похож на сотни предыдущих мартовских дней. День полный тоски и хронической боли, обостряющейся в первый месяц весны. День прошитый борьбой с собственными желаниями и криком, рвущимся из груди. После выступления Нана идет в съемную квартиру, которую назвать «домом» у нее язык не поворачивается. Игнорируя лифт, по старой традиции поднимается на пятый этаж пешком. Шестое чувство заставляет поднять взгляд и остановиться. Волосы на затылке встают дыбом, а сердце, ударившись о ребра, замирает. Из-за угла, ведущего к дверям ее квартиры, выглядывает чья-то нога в начищенном до блеска ботинке. Нана уже видела это. Ком в горле мешает сглотнуть. Нана боится, что сошла с ума. С трудом делает еще шаг. Гул собственных каблуков кажется оглушительным. На глазах наворачиваются слезы, когда становится видно длинную ногу в темных брюках. Он никогда не носил джинсы. Еще шаг. Вторая нога согнута в колене, а в воздухе плывет облако сигаретного дыма, пропитанного вишневым ароматизатором. От этого запаха внутренности скручивает, словно в центрифуге и ком грозит разорвать горло к чертям. Последний шаг кажется шагом в бездну. Ясу сидит, опершись спиной на ее дверь, и курит. В шапке на лысой голове, в темных очках. Глядя на него, кажется, что не было восьми лет. Он смотрит на нее. Приглядывается, чуть сведя брови. Тишина осыпается битым стеклом и льется слезами из глаз Наны. Ясу встает. Нана не может дышать. Секунда. Две. Три… Она срывается с места, озаряя тишину оглушающим стуком каблуков. Врезается в теплое тело и оказывается в настоящих, крепких объятиях. Нана обнимает Ясу так сильно, как только может, на сколько хватает ее тонких рук. Вдыхает аромат его одеколона, смешанный с сигаретным дымом и боится упасть в обморок. Боится проснуться. Сердце впервые за долгое время бьется потому что хочет биться, а не по инерции. — Забери меня, — шепчет Нана еле слышно, чувствуя, как силы покидают ее. — Заберу, — все тем же хрипловатым голосом отзывается Ясу. Сильнее прижимает Нану к себе и целует в макушку, глядя куда-то мимо, а потом крепко зажмуривается. Войдя в квартиру, Ясу помогает Нане снять пальто, сапоги и усаживает на диван. Накрывает ноги пледом. Нана хватает его за руку и смотрит в глаза безумным взглядом. — Не уходи! — Не уйду, — тихо отзывается Ясу и, мягко высвободив руку, снимает с себя пальто. Садится рядом и прижимает ее к себе. Ей восемь лет не было так тепло. Прижавшись к Ясу, как маленький ребенок, Нана осторожно снимает с него очки. Встречается взглядом с серыми глазами и кусает губы, не в силах сдержать новый поток слез. Дрожащими руками обхватывает его лицо и нежно гладит скулы. Ясу притягивает ее к себе и касается губами горячего лба. Нана подается вперед и отчаянно целует в губы. Он выдыхает как-то надрывисто. Она снова целует.