1. Без вины виноватые

Я редко делаю записи в дневнике, однако в этот раз моя душа требовала, чтоб я подробней расписал мои разговоры с Модестом Винином. Душа дурного не посоветует. Я достаточно давно наблюдал за господином Винином, весьма похвальным писателем, и очень полюбил его произведения: каждая его книга по-своему интересна и меня радует, что его сюжеты оканчиваются хорошо. Однако вчера я узнал, что он покончил жизнь жутчайшим самоубийством. К счастью, я не настолько любопытный, чтобы разбираться в его смерти, ибо мне становится дурно даже при представлении, в какое месиво превратилось его тело. Признаюсь, как только я узнал о его смерти, то впал в траур. Было очень досадно, что мы встретились так поздно, поговорили поздно и что мои слова не были настолько сильными, насколько могли быть. Я не успел спасти его. Ещё с нашей первой встречи было видно, что он окончательно потерян, и вернуть его назад уже невозможно, как бы я не попытался. Однако радует вероятность того, что он будет с нами в Проекте на нашей стороне. По крайней мере, очень на это надеюсь. Молебен, который провёл ему старший консьюасор Перри, должен помочь сохранить ему память. Пора бы приступить к нашим разговорам, которых состоялось всего три: два из них в один день, третий – позже. Первая наша встреча произошла на балу в ноябре. Я знал, что господин Винин будет присутствовать и что другого случая побеседовать с ним у меня не подвернётся, а потому нужно было действовать. Тогда я видел его только на фотографиях, да и то его фотографий ничтожно мало. Оказалось, что он боялся фотографироваться и смущался, когда видел своё лицо в журналах. Ох, до чего же он стеснительный человек! Хотя я так и не понял, чего он смущался, ведь он выглядел весьма недурно. Может, только синяки под глазами делали его вид измученным, оттого он стеснялся... Не знаю, но лицом он был совсем не дурен. В первый раз мы поговорили во время подготовки к балу, когда он вышел из-за кулис. Вид у него был очень потерянный: он тупил взгляд в пол, сутулился, но старался выпрямляться. Видно было, что он скрывал глубокую тоску. Если бы я его не окликнул, то он бы прошёл мимо, так и не заметив моего присутствия. Помню, как он тогда остановился и посмотрел на меня испуганным взглядом. Я попросил его присесть и начал разговор о символике цвета в чужих костюмах; сказал, что синий цвет, в который он был одет, выражает спокойствие и прочее, а вот жёлтый... В его костюме он мог ссылать на сумасшествие, но этого я ему не сказал, соврав, что в его виде жёлтый играет роль радости и солнца (хотя почему соврав? Он действительно был солнцем). Я разобрал несколько чужих нарядов, когда увидел юношу в белом костюме и жёлтом галстуке (оказалось, это был художник Черникский, его лучший друг). Юноша меня сильно смутил, а особенно его галстук, который был жёлтым, но этот жёлтый не означал ни сумасшествия, ни радости. От него веяло предательством и трусостью. Я предупредил об этом господина Винина, но он меня не расслышал и ушёл к Черникскому. Во второй раз (это всё ещё был бал) я был настроен серьёзней, понимая, что если упущу этот шанс, то более мне не удастся с ним заговорить так, чтоб это не вызвало ненужных эмоций и мыслей. Людей в зале столпилось очень много: все плясали и были такие пёстрые, что глаза разбегались, и отыскать моего тёмного Винина становилось затруднительно. Мне на помощь пришла удача: я, сидя за столом, пил зелёный чай и невзначай решил посмотреть в сторону выхода в фойе. Вот там я и заметил господина Винина, собирающегося уходить. Я от волнения чуть не уронил чашку и рванул вслед за ним. Очень боялся упустить его, ведь ходил он очень быстро. Я догнал его у выхода. Он был болезненно бледный с туманными глазами, не замечал перед собой ничего и чуть не упал от испуга, когда я схватил его за руку и остановил. – Неужто вы уходите? – А вам что-то надобно? – Я желаю с вами побеседовать. Дословно не помню наш диалог, но главную суть запомнил. Я повёл его обратно в зал, чувствуя, что на нас кто-то смотрит и не прогадал: среди оркестра я поймал беглый взгляд брюнета-пианиста. Особого внимания ему я не уделил, хотя, признаюсь, меня очень заинтересовал этот весьма неопрятный музыкант, но заинтересовал только сейчас, когда я узнал о нём больше. Мы зашли в отдельную комнату, которую я заранее подготовил для нашей беседы. Так вышло, что я сдружился с Фридрихом Гальгеном и режиссёром Джорджем Дивери и попросил их выделить мне комнатку со столом. Они господа понимающие, не задавали никаких вопросов и пошли мне навстречу. Зайдя в комнату я усадил его за стол и сел напротив. На удивление, внутри было весьма светло и чисто. Всё было убрано, да так, что кроме стола и стульев нас больше ничего не окружало. (Поправка: вспомнил, что в углу стоял какой-то громоздкий шкаф, на который я не обратил внимания). На столе тарелка с мелко нарезанными яблоками, два бокала, кувшин с водой и бутылки вина и виски. Господин Винин с изумлением осматривался; его мутный взгляд прояснялся, бледность сходила с лица, отчего он переставал быть похожим на живой труп. Когда я подсел к нему, он ничего не сказал и потупил взгляд в стену, а я налил себе вина и разбавил его водой. – Итак, Модест Винин? – начал я, попробовав разбавленное вино на вкус. – Да? – он всё ещё со страхом косился на меня. – Вам налить вина? – Нет, благодарю. – Отчего же не хотите? Вино хорошее, правда, сильно крепкое, но можно разбавить. – Я не хочу. – Может, не откажетесь от виски? – Откажусь. – Ну, право, мой друг, хотя бы немного! Я же не прошу вас напиваться до беспамятства. Уж тем более мне неудобно сидеть напротив вас и пить вино, когда вы ничего не пьёте. Он промолчал. Я на всякий случай налил ему немного виски в бокал  и откинулся на спинку стула, раздумывая над тем, как начать нашу беседу. Он даже не притронулся к бокалу, сидел, скрестив руки на груди, и так же как я искоса поглядывал на меня. Я дал ему время изучить мой внешний вид и поразмышлять на тему нашего разговора, дабы развлечь его писательскую фантазию. – Чего ж вы не пьёте? – поинтересовался я. Господин Винин скромно взял бокал, посмотрел на виски и, наконец, в замешательстве спросил: – Для чего вы меня позвали? – Мой друг, я читал все ваши произведения, – я придержал паузу, думая, что он что-то скажет, но он только кивнул. – Меня поражает ваша фантазия и то, как вы продумываете каждую свою историю! Каждый ваш персонаж прописан от и до и безупречно раскрыт, что не помешало мне детально их всех рассмотреть, проанализировать и, знаете, вы меня весьма заинтересовали. – В каком смысле? – Вы, как автор, наверняка вкладываете именно свои мысли и своё душевное состояние в какого-то одного или нескольких персонажей, тем самым позволяя себе, так сказать, выговориться. Я выделил несколько портретов, в которых, уверен, вы вложили частичку себя. Я их досконально изучил и могу смело заявить, что прекрасно знаю вас: я знаю ваш характер, уловил поток ваших мыслей, вижу вашу беду и знаю вас даже лучше, чем ваш друг, с которым вы знакомы десяток лет. Я остановился, чтобы понаблюдать за его реакцией. Он был совершенно спокоен, даже хладнокровен, но всё это внешне; я знал, что внутренне он был в большом смятении, а в голове его крутилось тысяча вопросов, на которых он не нашёл бы ответа. – Вам наверняка интересно, с чего я это всё взял, и я сейчас вам всё объясню. Я читал ваши произведения по хронологии выпуска: начал с самого первого и закончил тем, который вы сейчас нерасторопно выпускаете по главам. Я заметил одну деталь: «эти самые персонажи», да и в целом характер ваших книг медленно менялся, будто вы сходите с ума. Да, так и есть: вы медленно сходите с ума! Вам не с кем поделиться, – вы выплескиваете всю свою боль в героев, желая освободиться от чёрствых чувств, но это слабо действует. Я прав? Он молчал. Его лицо стало белее прежнего, под глазами зачернели синяки, а глаза не выражали абсолютно ничего! Я не ожидал увидеть такого взгляда... Нет, его глаза походили на глазницы. – Что вы имеете в виду? – слабым голосом выдавил он из себя. – К чему эти вопросы, мой друг? Вы ведь понимаете, о чём я. – Я не понимаю, – запротестовал он, однако я видел, что он прекрасно меня понимал. – Я в абсолютном порядке. – Мой друг, вы не в порядке. Зачем вы мне врёте? Зачем вы себе врёте? – Я никому не вру и ложь не люблю. Его губы дрожали, словно он хотел что-то сказать, но кто-то ему запрещал говорить. Что-то гнусное засело у меня на сердце, чему я не могу дать более красочного описания; оно тянуло за ниточки эмоций, которые я обычно сдерживал, и заставляло меня нервничать. – Не понимаю, о чём вы говорите... Мне приятно, что вы так меня расхвалили, но к чему ваши последние слова? Я не понимаю. Он хотел уйти. Ему было страшно, ведь никто до сего момента ему не говорил, что он сходит с ума; никто его не анализировал так, как это сделал я, и до сего момента он сам себя постоянно анализировал и терзался! Я стал первым, кто спросил его о внутренних чувствах и сам чувствовал, как он хотел мне обо всём рассказать. Если бы я не пришёл так поздно, то, возможно, он бы не довёл себя до такого состояния! – Бедное дитя! – невольно вырвалось из меня. Мой друг пристально смотрел на меня, но ничего не видел. Мне хотелось, чтоб он сам мне всё рассказал, сам открыл мне свою душу, но он мне не доверял или... – Я ведь вижу: вы хотите мне раскрыться, но сами себе установили барьер... Какова причина? Вы ведь ни друзьям, ни родным не доверяете. О, я догадываюсь, почему... Родным людям трудно рассказывать о своей беде, нежели чужим, но я здесь, я хочу вас услышать, мой друг, я хочу вам помочь! – Хотите помочь?.. – Хочу, хочу помочь! Я знаю вас и знаю, что у вас беда, знаю какая, но хочу услышать всё из ваших уст, чтоб убедиться в своей правоте. Мне вас искренне жаль, мой друг! Он бледнел, становился печальнее и отстранённее. – Жаль? Вам меня жаль?.. – Вас, мне вас безумно жаль! О, мой друг, отчего вы так терзаете себя? Вы ведь и так добрый, так куда же больше? Зачем вы делаете из себя идеального человека? Отчего вы так себя презираете, мучаете? Ваше лицо – результат ваших страданий: по нему видно, как вы себя насилуете бессонными ночами, как вы страдаете! Я видел, как вы помогали людям, знаю, как вы ко всем добры, но зачем? Ценят ли они это? К чему вы их выслушиваете, к чему им помогаете и истязаете своё сердце чужой болью, когда вам своей достаточно, а ей вы поделиться ни с кем не можете? – Я не люблю, когда другим плохо. – Спасти их? Вы хотите спасти их от тяжести страданий? – Да. – Зачем? Он поднялся из-за стола; руки его тряслись, ноги подкашивались, а лицо украсил отпечаток смерти, который я ясно увидел и испугался. Не знаю, за что он меня одарил способностью видеть чужую скорую смерть, но тогда... Смерть меня напугала. Во время беседы с кем-либо мне мог почудиться череп вместо лица моего собеседника, а это – дурной знак, отпечаток смерти, и я на себе чувствовал тяжесть и мучения от гибели. В тот момент моё лицо обдало адским жаром, глаза заболели и заслезились; было ужасно больно, а такой боли я никогда не чувствовал. Не подберу нужных слов, чтоб описать те ощущения и чувства, но меня будто облили кипятком из адского котла! – Я не понимаю, с чего вы так внезапно начали этот разговор, не знаю, кто вы, но... – он прервался. – Да, я хочу быть хорошим человеком. – Вы и так хороший человек! Хороший, добрый... Вы – настоящий человек, Модест Винин, а так себя насилуете! – Я хороший человек?.. – До безумия хороший! Мой друг стоял передо мной с тревожным изумлением. Я поднялся из-за стола и подошёл к нему, хмурясь от боли. – Мой друг, – мой голос дрожал. Я боялся, что он сорвётся с места и убежит, потому аккуратно взял его за руку. – Мой друг, вы скоро умрёте. С каким трудом мне дались эти слова! Я хотел его предостеречь, предупредить, чтобы он попытался спасти себя от гибели, и внимательно смотрел за тем, как менялось его выражение лица... Но он остался невозмутим; только страх пробежал в бездонных глазницах. Вдруг, вырываясь из сердца, раздался его безумный, нервный смех. Бледное лицо озарила кривая улыбка. – Что вы?.. Что вы?.. Умру? – Мой друг, я хочу вас предупредить... – Умру! В моей голове пронеслась мысль: он сам давно знал, что умрёт. Мой друг открыл дверь и, тихо поблагодарив меня, ушёл. Я не стал его останавливать или догонять, только смотрел вослед. Мне действительно было его жаль и я, идиот, думал, что он обрадуется тому, что кто-то его пожалел, что кто-то сам захотел его выслушать. Но он расстроился сильнее и ничего мне не сказал. Так завершилась наша первая встреча. Я надеялся, что хоть чуточку донёс до него, что есть шанс сбежать из своей беды, однако меня разгрызал страх, что он сам пойдёт к смерти. Вторая наша встреча произошла в конце марта, а через три дня после этого он умер и, Боже, дата его смерти меня сильно смутила. Он умер первого апреля, в день шуток! У меня закрались подозрения, что дату он выбрал не случайно и... это печально. Хотя я слышал, что он любил чёрный юмор и шутки про смерть. (Приписка: Как оказалось, первого апреля был день рождения того пианиста). Но вернусь ко дню нашей встречи. В тот день мне зачем-то срочно понадобилось выйти на улицу, а зачем – не помню. Моросило после сильного дождя, небо мрачнело, и дороги, похожие на далматинцев, покрывались лужами. Людей вокруг было мало: все закрывались зонтами и кутались в цветные дождевики. Я накинул попавшийся под руку плащ и, позабыв про капюшон и зонт, чуть ли не бежал по улицам и мокнул. Что-то подсказывало мне путь, и я бежал туда, где мне суждено быть. Спустя минут десять я оказался на мосту, где сгущался туман. Впереди я разглядел сгорбившуюся тень, шатающуюся из стороны в сторону; мокрый плащ в его руке тяжело волочился по земле. Сделав ещё несколько шагов ко мне, тень отпустила плащ на землю и рухнула за ним на колени. Я подбежал ближе, и тень превратилась в озябшего ослабшего человека, ничком лежащего на земле и жалко сжимающего рукав измученного плаща. Модест Винин, мой друг, как мне стыдно, что я не подоспел ранее! Ты настрадался, слёг наземь без сил, словно примерял на себя ощущение лежания в гробу глубоко под землёй... Я всей душой и телом чувствовал твоё мучение, на своей шкуре ощущал твою усталость, когда просто смотрел на тебя! Услышал ли ты то, как я подошёл? Узнал ли меня? Я так этого и не понял. Когда я поднял тебя на ноги, ты посмотрел на меня и на секунду в бездонных глазах промелькнул ясный ум, но его место мгновенно заняла зияющая пустота. О, твоё бледное серое лицо, влажное то ли от дождя, то ли от слёз до сих пор стоит у меня перед глазами! Помню, как дрожали твои губы то ли от холода, то ли от попыток что-то сказать; помню спутанные волосы, закрывающие глаза. Когда ты рукой зачесал их назад, чтоб видеть дорогу, мне открылся твой ужасный мутный взгляд... Воспалённые, будто вместо слёз ты плакал кровью, эти абсолютно чёрные неживые глаза, болезненные пятна бессонницы, – я всё помню и не забуду уже никогда. Я с трудом поднял тебя с земли; ты, совсем обессиленный, опирался на меня. Я накинул на твои плечи твой же плащ, но ты на это никак не отреагировал, и осторожно вёл тебя по мосту. Я был растерян. – Мой друг, зачем вы себя измучили? Зачем вышли в такой дождь? Ты в помутнении молчал, и мне на миг показалось, что ты был пьян, но никаких признаков опьянения не обнаружил. Медленно мы дошли до скамьи, куда я усадил тебя и пристроился рядом. – Мой друг, вы весь промокли до нитки! Неужели весь ливень вы пробыли здесь? Ты слабо подал признак жизни, прошептав: – Не весь... – Сколько вы здесь? – Не помню... – Мой друг, как вы себя чувствуете? – Всё хорошо, – это ты сказал твёрдо и даже бодро. – Нет, мой друг, не всё хорошо... Вы упали на колени. Они болят? – Всё хорошо. – Вы голодны? – Всё хорошо. – Мой друг, зачем вы мне врёте? Я ведь вижу... – Оставьте. Ты поднялся, засунул руки в карманы и впервые посмотрел в мою сторону, но никакой искры ясности я не увидел; всепоглощающая пустота осталась в тебе. Я решительно взял тебя за локоть, желая усадить обратно. – Мой друг, что мне оставить? Вас, да и в таком состоянии? Я никак не могу! – Всё хорошо, – как заведённый отвечал ты и не садился обратно. – Полно, я ведь не ребёнок, чтоб меня обманывать таким! Мой друг, прошу вас... – Всё хорошо. – Прекратите мне врать! – Всё хорошо. Оставьте. – Нет! Я вам помочь хочу! Тогда ты развернулся и стал уходить, – я схватил тебя за плечи и встал напротив. Когда ты поднял на меня лицо, в котором проскальзывали слабые искры адекватности, я невольно улыбнулся и почувствовал: ты готов мне высказаться, опустошить свою чашу страданий и поделиться ею со мной. – Хороший вы человек, господин Винин! Хороший, заслуживаете хорошего и улыбка вам идёт к лицу больше, чем боль... Если хотите, я могу вас до дома провести, а по дороге вы мне всё расскажете, расскажете обо всём, что вас столько времени гложило! Я сам готов вас выслушать, готов, понимаете? Пока я говорил, мы прошли лестницу, ведущую прочь из парка, и шли по дороге. Ты держал руки за спиной, склонив голову, выглядел лучше, чем раньше и, на удивление, шёл, как обычно, быстро и мне приходилось гнаться за тобой.   – Вы готовы меня выслушать... – Готов! Я хочу, чтоб вы мне раскрылись, мой друг! Мне больно смотреть на ваши страдания. Вы всегда всем помогали, а вам, кто вам поможет? Я вам помогу! Вы всех слушали, старались понять и поддерживали, а вас, вас никто не понимал, понимал превратно, вот вы и закрылись! Вы не хотите никого обременять, так меня вы не обременяете! – Готовы?.. – Готов, я готов! – и я предательски заплакал сам. Слёзы ручьями текли из моих глаз и щипали. Я шмыгал носом и шёл, не обращая внимания на плач. – Хороший вы человек, бедный мой!.. Незаметно мы дошли до подъезда. Ты остановился, разжал руки, свесив их по бокам, и слабо улыбнулся. Я не понимал, что ты хочешь сделать. Улыбаясь шире, но как-то криво и наигранно, ты посмотрел на меня и сказал фразу, разбившую меня полностью: – Простите, я вам испортил настроение и довёл до истощения. Всё развалилось! Всё разрушено! Та искра, которую я почувствовал, тот слабый намёк на то, что ты готов раскрыться, – всё, всё свернулось обратно! Вместо тебя мне чудился страшный бес, хитро, насмешливо и нагло скалящийся мне в лицо, как бы смеясь надо мной и гнусавя: «Что, не удалось тебе?» – Что вы, мой друг?.. – Мне «не стоило быть грустным». Извините, впредь я больше не буду так делать и буду «следить за своим настроением». Ты явно кого-то цитировал, потому я взял слова в кавычки и, Боги!.. Отвратительные цитаты! Мучайся в Аду тот, кто сказал тебе их! – Нет, вы не испортили... – Простите и спасибо вам за всё. Ты выдавил из себя горький смешок, вытащил из кармана несколько монет, осторожно положил их мне в ладонь и ушёл. Я стоял как вкопанный, даже не заметил, как ты ушёл, не успел тебя остановить. Монеты посыпались из моей ладони и укатились по разные стороны. Прости меня, мой друг. Прости, что не успел.