chant du berceau à la cannelle

— сегодня охлаждённое желе из персиков? вау… горо победоносно ухмыляется, поднимая большой палец вверх, и по инерции поправляет розовое покрывало в белую клетку под ними. погода сегодня просто превосходная: солнце нетерпеливо играется лучами с локонами кокоми, проходясь по её груди и наделяя чистый шёлк сахарным розовым оттенком. ему совершенно не нужно пустое «спасибо» — к чему оно, если она благодарит его иначе? слабым выдохом, прерванным приглушённым смешком после его улыбки, из-под которой выглядывают два кошачьих клыка. он ловит её кроткий взгляд матово-синих глазах, пока в его — две накрывающих морских волны — дрожат огни. — ты совсем не питаешься нормально, — он откидывается, шевеля кончиками ступней и запрокидывая голову навстречу солнцу, закрывая веки. — серьёзно, подруга, тебе девять или девятнадцать? — твои слова звучат так, будто не тебе двадцать один, — кокоми маленькой пластмассовой вилкой подхватывает персик, помещая его на язык и рассасывая, пробуя сладость на вкус. — а сколько? — горо приоткрывает один глаз, переводя взгляд на кокоми, и в этот момент он невыносимо сильно напоминает чеширского кота. — моей маме тридцать девять. горо насильно разматывает в себе кокон нервов, выпуская оттуда бабочку-смешок — без претензий; лёгкий и невозмутимый. кокоми облизывает нижнюю губу, смахивая с себя липкость желе, и ни на секунду не задумывается над просто брошенным фактом о возрасте её матери. унывать незачем: его реальность на ближайший час в перерыве от лекций приобретает оттенок только что сорванных после дождя апельсинов.

***

— добрый день, горо. психотерапевтка приветствует его с нечитаемым взглядом — лаконично, пустовато даже, и он почти даже видит, как смыкается проволока за окном кабинета, и как шипы отвратительно скребут по стеклу. — здравствуйте! он знает порядок действий, и процедура всё такая же отлаженная, какой и была все эти пять лет: он приляжет на кушетку с мягкой обивкой оттенка тирамису, сложит руки на впалом животе, ощущая подушечками больших пальцев кости своих торчащих тазовых костей, и подёрнет одним глазом — нервно, по привычке. он не умеет иначе. стеклянная стена вырисовывается перед ним заведомо до того, как он положит руку на сидение; психотерапевтка неторопливо заполняет бумаги, пока он наблюдает как бы со стороны. картина получается весьма тусклая, пустоголовая даже — какой же сюрреализм. — помнишь, что ты сказал мне в первый раз, когда оказался в моём кабинете? женщина поправляет прядь розовых волос, скреплённых странной золотой заколкой сзади, и немигающим взглядом обследует горо. аметисты глаз её, словно обжигающие лунные лучи, скользят по его молочной коже, тонкой и несколько поблекшей — антидепрессанты, всё же, вошли в его жизнь слишком прочно, влившись хлористым кальцием прямо под кожу. реальность в этом кабинете, как обычно, окрашена в безынтересный и угрюмый — даже — серый. горо видит тёмно-фиолетовую тень над женщиной, что на краю опасности пережимает сосуды на шее, и почти порывается с места, чтобы оттолкнуть её. но психотерапевтка всё так же сидит на рабочем месте, и артерии на её тонкой шее не отслоились от мышц. горо никогда не дозирует откровенность: — я чувствую, что разум отслоился от тела. яэ притомлённо кивает. — сегодня ровно пять лет с тех пор, как ты пришёл сюда впервые. хочешь ли ты добавить что-нибудь ещё? или скорректировать то, что говорил раньше. над горо, как в компьютерной игре, всплывают несколько окон с вариантами ответа:

«всё по-прежнему» «добавить новый вариант ответа» «отказаться от своих прежних слов»

он закусывает губу в задумчивости, перемещая пальцы на подбородок, и плавно покачивает головой: — меня, знаете, так утомляет запах ромашкового чая. яэ больше никогда не заваривает ромашковый чай для него.

***

антидепрессанты давят его сознание, выдирая эмпатию прямо с корнем, выплёвывая остатки человечности и закапывая их глубоко, сворачивая прямо под могильную плиту. технические перебои постреливают радужными помехами перед его глазами, когда он видит казуху впервые. тонкие узловатые пальцы с многочисленными шрамами держали перьевую ручку и что-то безбожно выводили прямо на кленовых листьях. под костями грудины горо что-то колышется, требуя немедленного высвобождения, и когда внезапный порыв ветра с обидой выхватывает листья, пережатые между пальцами юноши с алыми волосами, горо за долгое время чувствует, как сардоническое удовольствие наполняет его перебитую иссушенную душу. интересно, на каком факультете ему нужно было учиться, чтобы понять ход мыслей казухи? — красивый слог. это, в общем-то, совершенно всё неважно, когда горо видит, как трепещет что-то внутри тусклых глаз напротив, и улыбается безмятежно, делая лёгкий взмах рукой и шевеля пальцами в знак прощания. реальность того мига полыхает венозным алым, а горо опять похож на растрёпанную кошку.

***

сгнившая обугленная рухлядь внутри него вновь скрипит ржавыми механизмами, когда он вздрагивает кончиком носа; когда под язык проникает интимный, очень личный вкус клубничного молочного коктейля. — ах, горо! «ах» ломает его надвое, когда он видит её без зонтика в этот омерзительный липкий и склизкий дождливый день. его волосы становятся кудрявыми и более карамельными, но ему это всё настолько неважно — он не помнит; его реальность сегодня окрашена в предзакатный персиковый. — почему ты без зонтика? — в его словах — нулевой процент упрёка; программа, что у нормальных людей зовётся сердцем, уже заранее просчитала ему алгоритм действий, вывела итог и логарифм из его спутанных чувств. — я люблю дождь, — кокоми улыбается безмятежно. горо знает, что она всю ночь не спала, думая о казухе, и среброволосый юноша с красной прядью предстаёт в его глазах эпитомой эстетичности. именно поэтому в противовес горо хочет вставить неуместное «а я люблю тебя», как в самых невежественных низкобюджетных фильмах. это настолько бредово и безутешно, что сладкий смешок выпрыгивает из его гортани, побуждая улыбку расцвести на лице кокоми. — тебе так идут кудри. бабочка нервов снова нетерпеливо трепещет крыльями, щекоча его здравый смысл, и горо готов оборвать ей эти натянутые полотна. он видит её крылья прозрачными. у кокоми, кстати, точно не крылья. горо не уверен, нормально ли, что у неё их нет, но, возможно, если бы он видел её образ затуманенным, покрытым осевшей морской пеной, то у неё, вероятно, были бы жабры. — я всерьёз призадумаюсь над тем, чтобы сделать себе химзавивку, — отшучивается он, подхватывая её под локоть совершенно непринужденно, абсолютно незаметно для себя проглатывая электрический разряд, пробивающий в нём все импульсы. кокоми, впрочем, сияет всё так же красочно. невидимые жабры на её ключицах отсвечивают перламутром. ей так к лицу всплески неподдельной радости в ямочках её припухлых щёк. проезжающий мимо велосипедист совершенно не видит, куда он мчит и навстречу чему предназначен его пролёт, но горо реагирует с кошачьей настороженностью. — берегись! она смотрится в его объятиях естественно, её тонкие плечи словно предназначены для хватки его огрубевших ладоней. кокоми смотрит на него странно, с едко живыми проблесками в глазах, и приоткрывает рот в удивлении. румянец на её щеках даёт трогательно дрожащую в его животе надежду, но он умело — как и всегда — четвертует её прямо в зародыше. — знаешь, а ведь всегда оно — так, — кокоми растягивает губы, едва подведённые персиковым блеском, в обыденной счастливой улыбке, и с них стрелами срываются слепящие обманчивым теплом слова. — всегда ты меня спасаешь. её благодарность снова не в «спасибо», и горо почти взращивает ненависть к этому. может, будь она простой и незамысловатой, не пришлось бы ему и швырять себя с небес, куда она возносит его, обратно на сырой асфальт окружённой реальности. реальности — без неё. она не может быть с ним. он не позволит ей приблизиться к нему больше, чем на расстояние то, что они сохраняют сейчас, стоя в объятиях под холодным и тяжёлым дождём. — кем же ты был мне послан? — она хмурится, и пролегающая одна-единственная морщинка на её лбу выдаёт её по-детски милую задумчивость. девичье тело льнёт ближе, содрогаясь от пробравшегося под одежду дождя, и горо продолжает держать её, не позволяя упасть в империю цветущих роз, развернувшуюся прямо перед ней. упасть — себе. — с чего такие высокие изречения? — передразнивает он её, снова смеясь. — если ангелы-хранители существуют, то ты среди них самый главный. он рвёт крылья своей бабочке нервов, наблюдая за красочными брызгами крови, и почти видит, как вокруг кокоми выстраивается подводное царство, и её уносит волнами куда-то вглубь.

***

сегодня в кабинете яэ темно и душно. тень с тёмно-фиолетовыми волосами уже не стоит позади женщины. — позвольте спросить, — горо не здоровается и не ложится на кушетку, присаживаясь на самый лишь край, и неловко перебирает пальцы. — у вас есть любимый человек? яэ незаинтересованно вскидывает на него взгляд. — предположим. горо видит, как тень приставляет копьё прямо к его горлу, свободной рукой скользя по плечу яэ и перебираясь ближе к её груди, точно туда, где бьётся человеческое сердце. — а у тебя, горо? чувства искрят ярче фейерверков, когда образ кокоми с шумом морского прибоя возникает перед его лицом из пузырей с радужной окантовкой, смывая кошмары его осознания. — у вас снова пахнет розами, — горо оттягивает воротник клетчатой рубашки, жадно втягивая в себя воздух против воли. — хм, — яэ опускает взгляд, и вместе с ней пропадает и тень. — я сегодня я хотела предложить тебе выпечку с корицей. горо не знает, откуда цветочный аромат забил его ноздри, и в ужасе вздрагивает, немедленно же стирая из себя любые ассоциации, и вымученно улыбается, оголяя свои кошачьи клыки. реальность сегодня напоминает ему грязную палитру с небесно-голубым проблеском прямо посередине.

***

его самообладание и контроль рассыпается, как песок сквозь разбитое стекло песочных часов. он моргает чаще, чем обычно, и родители подмечают, что нервный тик прогрессирует. доза антидепрессантов увеличивается, и на них наслаиваются ещё препараты с замысловатыми глупыми названиями — но может, если бы горо учился на фармацевтическом, он бы всё-таки понял, как устроен мыслительный процесс кокоми. его реальность сегодня шелковисто-чёрная — он никогда не видел кокоми в чёрном. обтягивающее платье ей к лицу, хоть и непривычно. засасывающая холодная пустота её синих глаз кажется ему привлекательной и надёжной. — сегодня у сестры мамы день рождения, — кокоми неуверенно крутит палетку теней на кончиках своих пальцев, не понимая, как сочетать столь тёмный оттенок платья с нежно-розовыми оттенками. — горо, я не знаю, что делать… — во-первых, пожалуй, я не буду спрашивать, почему ты в таком платье, — руки на его скрещенных ногах выдают в нём кошку снова. — во-вторых, быть собой. ты делаешь это лучше всего. кокоми ухмыляется, оборачиваясь на него и отвлекаясь от зеркала в полный рост, по краям которого налеплены разные наклейки. — а что это значит — быть мной? «ты святая» рвётся из его гортани прямо ей в губы, но он многозначительно молчит, обдумывая. античные богини меркнут перед её изяществом, но детской простотой. горо в упор не понимает, что такого находят писатели в мнимой красоте каких-то своих муз, когда кокоми — есть. в его реальности сегодня переполох, в цветочном саду цветут чёрные хризантемы, а в морском царстве руки его цепляют склизкие водоросли. хрупкая фигура кокоми перед зеркалом объята лозами с шипами, пронзающими её тонкую кожу, и он, сидящий позади неё, видит вместо своего отражения- — просто ты такая хорошая. я имею в виду, правда «просто». это очень хороший признак. мне кажется, нет ничего лучше лаконичности, и ты… ты просто есть. ты похожа на русалку. — конец вышел не очень простой, — кокоми наносит на кончик указательного пальца оттенок, что совершенно здесь ни к месту. — какая из меня русалка? горо плавно взмывает с её стула с белой обивкой и становится напротив, отбирая палетку теней, и не смотрит ей в глаза. он незначительно выше её, но ей всё равно приходится приподнять голову, чтобы всмотреться прямо в его истлевший взгляд. — ты любишь дождь. она прикрывает веки совершенно естественно, не вздрагивая ни на секунду, когда его пальцы с блестящими белыми тенями постукивают по её коже, и даже хихикает спокойно. — он, — горо берёт её руку в свою, указывая на её палец с нанесёнными на него тенями. — очень изящен, но белый тебе больше к лицу. — закрой глаза, — просит она его, заглушая голос, и он повинуется немедленно, сохраняя игривую кошачью улыбку на своих покусанных губах. тот самый голубой с его палитры ложится на его веки, и он хочет раствориться под этой морской синевой, скрывая свой отчаянный театральный блеф от неё, и тонет в её заливистом смехе. — можно я когда-нибудь тебя накрашу? я, правда, не умею… горо приподнимает веки, и кокоми вздрагивает лишь на долю секунды — единственный раз за всю их историю, — смотрит с благоговением и улыбается. — только не используй на мне персиковый блеск для губ. я больше люблю клубничный. она подводит ему глаза красным. -вместо своего отражения он видит бабочку.

***

вечерняя его реальность — размазанная по губе помада; ошмётки блёсток на пальцах и запах роз — снова. он совершенно не понимает, с какой целью его позвали на день рождения неизвестного ему человека, и почему кокоми так потряхивает в безбожном веселье. она совершенно не умеет пить, и не то чтобы горо сам знает, как это — ему, вроде говорили, что на антидепрессантах нельзя. интересно, какая реальность была тогда — мышиная серая или промозглая, болезненно-жёлтая? он улыбается меланхолично, когда мама кокоми просит отвести её в отведённую им на этот вечер комнату. — кстати, знаешь, вчера, — она прерывается на то, чтобы икнуть, и горо думает, что она мяукает, но это так нелепо — он же сам преждевременно кошка. — я написала песню. она запевает, и он осознаёт, что это вой сирены — не иначе, что должен призвать казуху на её сторону, но горо чувствует, как на руках смыкается водорослевая удавка, гнетущая и высасывающая все его заранее подготовленные, бережно сохранённые для этого момента жизненные ресурсы. — ужасно стыдно, — продолжает она. — нет, я не про песню. мне нравится. — у тебя сказочный голос. сказки никогда не заканчиваются хорошо. — интересно, и почему алкоголь так развязывает язык. легче всего убить того, кого ты подпускаешь на расстояние вытянутой руки, и это такая простая истина, что горо физически чувствует, как сердце взрывается бомбой, отстукав все секунды. её взгляд — снайперская винтовка, выстрел на поражение, и он сражён, когда она неловко падает ему на грудь, проводя губами по его, потрескавшимся и неловким, и видит осколки. горо не знает, было ли сердце дано ему, чтобы исполнять роль слаженной программы, безупречных алгоритмов и закономерностей, или быть вирусом, сжирающим себя изнутри. она оставляет блёстки на его щеках и убегает обратно куда-то на первый этаж.

***

— помнишь, что ты сказал мне в первый раз, когда оказался в моём кабинете? сумбурный вдох непосредственно в лёгкие, скрип ржавых механизмов где-то под грудиной. в кабинете — запах лаванды; его воротник всё ещё хранит карамель с ванилью с волос кокоми, оставивших помазанный след на его одежде. он, честно говоря, не знает, когда это было. наверное, реальность была тогда конфетно-абрикосовой. или, может быть, дымчато-лиловая? звучит странно, всё же, горо приходит к выводу, что реальность тогда была цвета мягких зефирных кружев. пелена безумства объяла его пальцы. кажется, его пальцы были запятнаны грязными бинтами, его локон остался единственно-красным. или чья тогда это была кошачья походка?.. — в вашем кабинете так удушливо темно и сыро. — интересно, — шея яэ перерублена светящимся копьём, снесена голова с её плеч палачом с фиолетовыми волосами. — предположим, что так. имя горо выгравировано у самых ворот преисподней подводного царства. — сегодня ровно пять лет с тех пор, как ты пришёл сюда впервые. хочешь ли ты добавить что-нибудь ещё? или скорректировать то, что говорил раньше. над горо, как в компьютерной игре, всплывают несколько окон с вариантами ответа:

«всё по-прежнему» «добавить новый вариант ответа» «отказаться от своих прежних слов»

он закусывает губу в задумчивости, перемещая пальцы на подбородок, и плавно покачивает головой: — меня, знаете, так утомляет запах лаванды. яэ смотрит на кружку ванильного латте с карамелью в задумчивости. — мне, знаете, также кажется, что со мной всё в порядке. — всё, кроме того факта, что ты всех спасаешь. он усмехается, пожимая плечами, и смеётся как будто даже нормально. реальность сегодня душераздирающе чёткая, пробивающаяся под веки и неприятно мокрая, как асфальт под холодным дождём.