Чары

Он не услышал ни шагов, ни скрипа двери, ни шелеста ткани - волшебные девы из грез, если им нужно, умеют быть незаметными. Гостью выдавал запах - солнечный, яркий аромат нарциссов, свежескошенная, согретая солнцем трава. В комнате, еще не обжитой и потому не слишком уютной, вдруг запахло цветущим садом. Ренар подозревал, что дело не в драгоценных эльдарских духах, а в чарах. В той особой магии, которая жила в леди Айвеллин Росиньоль, в ее руках и голосе, в золоте ее волос, в лукавом блеске глаз. Некоторые фейри приносят с собой запах болота. Другие пахнут цветущими яблонями и близостью холодной воды - опасный аромат. От третьих несет дымом, скисшим молоком, мокрой шерстью или гнилью - как повезет. Даже человеческий нос, грубый инструмент, способен все это почуять, а своим талантом различать оттенки запахов Ренар искренне гордился. Он притворился спящим и так и лежал, заложив руки за голову, потому что не хотел спугнуть леди, что бы она ни задумала. Теперь, когда она оказалась в комнате, ближе к нему, можно было различить тихие, осторожные шаги и такое же осторожное дыхание. Потухла свеча, оставив след горьковатого дыма. Лин села на край кровати и замерла. Раздался шелест ткани, легкий вздох - а потом теплая, сухая ладонь коснулась щеки Ренара и осталось лишь блаженно улыбнуться. Потому что внутри, где-то под ребрами стало тепло. - Если не открывать глаза, то кажется, что я не здесь, - прошептал Ренар, выдавая себя. - Что я лежу в стогу сена на дядюшкином поле, это позднее лето, мне пятнадцать и в мире нет ничего за пределами Каделла. Ни печалей, ни зла. Лин рассмеялась в ответ на это признание: - Ты помнишь то место, где был счастлив. - Я знаю, золотце. Ренар схватил ее за запястье, потому что не хотел, чтобы она убирала руку, но Лин и не собиралась этого делать. Она наклонилась ближе, прижалась губами к его лбу - запах майского полдня, согретого солнцем, заполнил собой все. Не без сожаления Ренар открыл глаза. Пока ловкие пальцы Лин распутывали завязки на рубашке, пока Ренар искал крючки и пуговицы на платье, в котором она ходила по этому - чужому - дому, между ними стояла тишина - и этот запах. Словно из сумрачной, холодной зимы, из самой ее темноты, из пугающей неопределенности, из мира, который рушился вокруг, рассыпался осколками, они оба перенеслись во времени и пространстве. Куда-то, где все было легко. Прийти ночью в чужую спальню. Молчать, не чувствуя неловкости. Целоваться, пока не заболят губы. Забыть, кто они на самом деле, забыть условия, правила, законы, забыть, что он ей не ровня, что там, в Лорна-Тир, у неё есть жених. Интересно, думал Ренар, он тоже чувствует счастье, когда его касается её ладонь? Что он вспоминает? Где оказывается? Чувствует ли влюбленность - легкую, такую, от которой становится тепло и кажется, что ты можешь все на свете? Или - Ренара кольнула злорадная мысль - или он из тех, кого Лин не щадит, и чары превращают его в послушную куколку, сминают волю, оставляя после себя пустоту и досаду? Так она тоже могла, и Ренар никогда, ни за что на свете не хотел бы еще раз просить её это продемонстрировать. И спрашивать о женихе, конечно, тоже не стоило. Не сейчас. Не когда под твоими руками - теплая, нежная кожа, не когда горячие губы касаются твоей шеи, подбородка, ключиц. Не когда ты чувствуешь на бедрах приятную тяжесть чужих бедер, ловишь их ритм, отвечаешь на чужую жажду, совпавшую с твоей. По-хорошему, конечно, стоило остановиться, когда стало ясно, зачем она пришла. Выставить за дверь и напомнить о том, что она - чужая женщина, а это - чужой дом в чужом для них обоих городе, не то место, где границы становятся зыбкими и почти исчезают. Но что-то внутри Ренара противилось этому - то ли чары Лин подавили волю, вытащили на свет все потаенные желания и сделали их сильнее. То ли это было его собственное решение. Попытка схватиться за последний шанс. Месть глупым условностям, иерархии, законам и традициям. Тень, поднявшая голову, хищная и опасная. То, что не хотело отпускать эту женщину, потому что Ренар желал считать её своей, несмотря ни на что. Она и была его - по крайней мере, здесь и сейчас. Ладонь Лин уперлась ему в плечо, сжала почти до боли. Голова наклонилась ниже, скользнула и свесилась через плечо небрежная золотая коса. Дыхание обожгло шею. Лин прошептала что-то, о чем-то попросила, забывшись, перешла на тот, другой язык, но Ренару не нужно было знать его, чтобы понять. Лин охнула, оказавшись на спине, и рассмеялась. Она обхватила Ренара ногами - даже так, под ним, она все равно вела его за собой. В полумраке он видел, как она прикрывает глаза и прикусывает губу от удовольствия. Её пальцы путались в его волосах, щекотали шею, и до Ренара дошло, что сейчас на Лин не было ни колец, ни обручального браслета. Лгунья, подумал он - и тут же одернул себя, потому что врал себе сам. Позволял врать. Потакал чужой лжи. Обвинять Лин в том, что она схитрила, подарила себе иллюзию свободы на пару часов, было так же бессовестно, глупо и лицемерно, как желание владеть ею и считать её своей. Кровать была слишком узкой для двоих и жесткой, но Лин лежала, притихнув и удобно устроившись на плече Ренара. Нарциссами все еще пахло, но сейчас сквозь весенний запах чар пробивалась лаванда - ею пахли волосы Лин, чуть влажные от пота. Её дыхание становилось ровнее и легче, а рука, перекинутая через грудь Ренара, тяжелела. Когда он проснется, она уже уйдет. Исчезнет так же легко, как пришла, а потом целый день будет делать вид, что ничего не было. Чтобы не выдать их - и пусть леди Лидделл то ли из наивности, то ли из тактичности и так ничего не замечает и не спрашивает. Кроме неё есть другие - куда более опытные, куда более проницательные и злые. За себя Ренар не боялся, но ему было, за кого бояться и кого защищать. Чувство счастья не торопилось исчезать, даже когда Лин заснула. Её чары, наверное, и правда были чем-то иным, не таким, как людская магия, живым, обладающим собственной волей. Как иначе объяснить то, что Ренар чувствовал сейчас? Как объяснить то, что когда Лин исчезала надолго, он вдруг начинал беспокоиться и тосковать - хотя отвык и тосковать, и беспокоиться уже давно? Если бы он не знал, кто она такая, подумал бы, что влюбился, как юный дурак, а значит, останется с разбитым сердцем, когда она уйдет навсегда. А так у него хотя бы была надежда.