Вернись ко мне

— Какого чёрта! — громко ругалась Теодора, резко поднявшись с кровати. Полуденное солнце скрывалось за плотными шторами, а на часах было совершенно иное время. Теодора отбросила одеяло, следом покрывало и нашла маленькие наручные часы. Время на них показывало двенадцать часов. Тео готова была сорваться и побежать изо всех сил на вокзал, лишь бы попасть в тот самый поезд. Вчера вечером пришло письмо, в котором писалось, что нужен один доброволец-журналист, который попадёт в самое пекло событий. Лоуренс обманул её. Он забрал её место. Наработки свежих статей разлетелись по комнате, и Теодора упала на кровать. Она устало прикрыла глаза, пытаясь совладать со своими эмоциями и тем сильным чувством несправедливости. Лоуренс, у которого было уже почти сотня статей, украл её шанс стать настоящим военным журналистом. — Любезно зашедший передать мне статью на чтение, конечно, — грубо прокомментировала Теодора, — а сам… Теодора перевернулась на живот и потянулась к тумбочке, на которой лежала наработка от Лоуренса, и она быстро оказалась смятой, лежащей в мусорном ведре.

***

Теодора сожалела о сказанных в порыве эмоций словах, когда в лондонской газете появился статья о пленных военных журналистах. Пять человек из разных стран были лишены свободы. — Ты в порядке? — тёплая рука коснулась плеча, отчего Теодора вздрогнула, при мысли, что среди них мог быть Лоуренс. — Он не хотел, — прошептала про себя Тео и опустила газету на стол, — на войну идут не ради успеха… — Кто? О чем ты говоришь? — непонимающее интересовалась Йоке. — Всё хорошо? — Лоуренс, он специально забрал моё место в том поезде. Ведь он был тем вечером в моей комнате и перевел часы. Осознание отдалось тупой болью в груди, отчего стало тяжелее дышать. Теодора будто проснулась от забвения, в котором пребывала. Она так сильно поверила в свою собственную ложь, что не заметила очевидного. В памяти всплыли его тёплые руки, нежно касающиеся её лица, и тот спокойный и убаюкивающий голос, который прошептал: «спокойной ночи, милая Теодора». Тепло, идущее от него, и милейшая улыбка, будто бы он прощался. Та рукопись была не статьей, а его письмом для неё. Он знал, что она устала и не будет читать на ночь. — Я не знаю, что там было, — ответила вслух себе Теодора, вспоминая свою ярость в то утро, — глупая женщина!

***

Дни тянулись предательски долго, город был в оккупации. Страх, который впитался под кожу, тусклые взгляды прохожих и вечно серое небо. Даже Джон перестал играть в трактире из-за высокой нагрузки в больнице. Йоке тоже пропадала: не хватало рук медицинского персонала. Иногда Теодора помогала ей с позволения доктора и выполняла обыкновенную помощь по уходу за больными. Из редакции просили свежие статьи, но Теодора не могла найти даже подходящих слов, чтоб описать жизнь оккупантов. Одним утром в дом, где она проживала, прибыл неизвестный ей человек с письмом на руках. Оно звучало не как добровольное приглашение, а как приговор. — Теодора Эйвери, в связи со сложившимися обстоятельствами и нехваткой кадров, было принято решение отправить вас на место боевых действий. У вас есть ровно час, чтоб собраться. То, куда пару недель так бежала мисс Эйвери, сейчас не казалось ей местом мечты. *** — «Я скучаю. Возможно, читатели подумают, что я, пользуясь случаем, пишу кому-то на фронт, но разве каждый из нас, живущий сейчас, не испытывает сильное желание обнять самого родного человека? Ощутить его запах, прижаться к груди и узнать, что он живой. В статьях восхваляют воинов, тех, кто сражается в горячих точках, но мало кто думает о тех, кто, несмотря на происходящее, на той стороне, мирной, продолжает жить ради наших детей и будущего. Кто каждый день ходит на работу, прикрывает тыл, учит детей, шьёт одежду, ждёт выпуск свежей газеты, письмо или что-то ещё от самых дорогих людей. Как, несмотря на то, что им хочется забиться в угол, они продолжают идти вперёд. Как сердце бешено стучит, когда они берут газету и боятся увидеть новости. Как неспокойно спят ночью матери, в надежде, что вот их сыновья вернутся домой и, распахнув дверь, попросят подогреть остывший чайник. Как жёны выглядывают в окне вернувшихся любимых. Всё, что у нас есть — это вера. То, что делаем мы сейчас, имеет свою цену. Имеет свой вклад, даже, если это разбивает наше сердце вдребезги.» — закончил читать статью один из военных и посмотрел на девушку в углу их военной палатки. — Что скажете? — Конечно, это не то, что хотелось видеть лично мне, — его голос был грубый, с отдающейся хрипотой от кашля, — но, думаю, людям будет важно услышать твои слова, мисс Эйвери. Но иногда такая слепая вера может сыграть с ними злую шутку. Люди должны воспринимать войну как войну и быть готовы ко всему. Теодора подняла свой взгляд и, прокашлявшись, добавила: — От правды с ума сойти можно, — злобно бросила она. — Количество убитых, взятых в плен, исчезнувших. Кому нужно знать о цифрах, если в этих цифрах может быть каждый их дорогой человек? — Я понимаю, — он поднялся с места и подошёл к девушке. — Вы ждёте кого-то с фронта, мисс Эйвери, но ваша профессиональная задача — помогать своей стране и рассказывать правдиво о происходящем. И тем самым возрождать боевой дух. Он крепко сжал её плечо и тихонько добавил: — Лучше сразу смириться с неизбежным, чем верить в чудо на войне, дитя. Мужчина вышел из палатки, оставив Теодору наедине со своими мыслями. — Вернись ко мне, Лоуренс, — прошептала дрожащим голосом Теодора, — Я скучаю…

***

«Что говорим мы в каждой нашей будничной речи? Обсуждение цен, политики или наших болезней? Когда в последний раз мы говорили о чём-то поистине живом, настоящем? Мой коллега, мистер Лоуренс, как-то сказал мне, что видеть прекрасное мы начинаем, когда это хотят забрать всеми силами. Поверьте, я не хочу продавать рассвет у реки и, тем более, тот закат, отдающийся ярко-розовым цветом. Тот свежий запах скошенной травы и те объятия, в которых я чувствую радость жизни. Боритесь! Не отступайте от своих убеждений, даже, если, кроме вас, надежда пала у соседей, родственников и у всего мира. Вы — огромная сила, внутри вас кипит любовь и вера, что скоро тот самый рассвет у реки снова станет реальностью. Что ваш ребенок увидит своего отца, и они, взявшись за руки, пойдут к пруду ловить рыбу. Или наконец-то вы наденете белое платье, и, взявшись за руки с человеком, вернувшимся с войны, скажете друг другу самые важные слова. Конечно, вернутся не все, но покуда вы верите и ждете, с ними вы, как ангел-хранитель. Не дайте врагу победить вас, ведь всё начинается с вашей веры в дорогих людей. Верьте, и они обязательно вернутся домой». Теодора перечитывала свою последнюю статью, ведь в ней была вся боль после разговора с военным, который хотел отнять последнее, что было у неё — веру. После выхода статьи прошло больше недели, но около пяти писем пришло в благодарность. Теодора держала их в руках, боясь открыть и прочитать содержимое: она впервые получила обратную связь. Резко оторвала краешек одного письма и достала небольшой кусок бумаги с небрежным почерком. Спасибо, мисс Эйвери, что даёте надежду. Благодаря вам я могу принять всю боль, которую принесла в наш дом, в нашу страну эта война. Я верю, что светлое будущее будет. Спасибо! Слёзы потекли по щекам. Теодора смахнула их грубой тканью с рукава и достала очередное письмо. Я сходила с ума от цифр в газетах, от количества разрушенных домов и зданий, но живые и искренние слова никому неизвестной журналистки мисс Эйвери дают надежду. Спасибо, дорогая редакция, что именно она пишет для нас. Это то, в чём нуждаются женщины и не только. Спасибо, мисс Эйвери! Теодора не ожидала такого отклика: она лишь перенесла свои чувства и мысли на бумагу, превратив их в небольшой отрывок, ставший чем-то большим.

***

Теодора стала воплощением надежды. Её статьи были наполнены жизнью, искренними, неподдельными эмоциями, что цепляли не только женщин. Каждая статья мисс Эйвери была будто вывернутой душой, с красками событий, в которых она присутствовала. Письма с трудом и подолгу шли, но они доходили. В них были слова благодарности за правду, за то, что вместе с ней, они и правда были рядом со своими солдатами. На фоне событий, в которых оказалась Теодора, она сильно исхудала. Благо, выданная форма, пошитая из грубых тканей, висела на её теле и не подчеркивала фигуру. Последнее время девушку мучили головная боль и усталость, из-за чего всё сложнее приходилось писать статьи. Союзники одержали победу в битве, но мисс Эйвери ещё не возвращали обратно. Отдав всё, что было, она не ожидала такого опустошения в душе. Она дарила надежду всем, кроме самой себя. Оказавшись вдалеке от всех, она вправду поняла одну истину — своих нужно беречь. Каждое письмо от Йоке, так быстро ставшей подругой, она берегла под подушкой. А если Бруно присылал ей рисунок, она вешала его над кроватью, как напоминание, что не стоит сдаваться. Сильнее всего она хотела услышать одну новость: Лоуренс жив. И хоть, когда они виделись последний раз, они были не больше, чем приятели и коллеги, она сильно скучала по нему. Этот маленький багаж совместных моментов был крупицей надежды и согревал изнутри. Лоуренс был чем-то большим, чем просто человеком, с которым она познакомилась на лайнере. — Мисс Эйвери, вы возвращаетесь домой, — новый приговор, который вынес капитан. — Собирайтесь.

***

Вернувшись домой, Теодора не могла собрать себя. Два месяца, которые она провела в гуще военных событий, в страхе за свою жизнь, в трудоёмкой работе, сильно истощили её. Йоке старалась помочь восстановиться, даже приносила травы и заставляла пить отвары каждый день. Теодора сильно сопротивлялась, отнекивалась, и свалилась в апатию. Днями она лишь лежала в кровати, прокручивая события, свидетелем которых она была. Больше двух недель журнал не видел статей от той самой великой журналистки. — Прогуляйся, — настаивала госпожа Ваутерс, складывая руки на груди. — Мы почти выиграли войну, пора прийти в себя, дитя моё. Теодора кивнула головой и продолжила ковырять ложкой кашу. Перед ней лежало письмо от редакции, в котором, вероятно, говорили о выговоре за неисполнение обязанностей. Поднявшись из-за стола, она кинула на свои плечи тёплую шаль, направилась на улицу. По ногам дул уже осенний ветер, но это было мелочью по сравнению с остальным. Она шагала по пустым улицам, пока из-за переулка не выбежали мальчишки. — Брат вернулся! — восторженно кричал один из них. — Бежим скорее! За ними из-за угла поспешала женщина, наспех одетая, и догоняла озорников. — Постойте! — кричала она вслед, но шляпа слетела с головы, и она остановилась. — Джан, стой! — Что происходит, мисс? — Они вернулись, — со слезами на глазах ответила женщина, прижимая к себе шляпу, — и не только они, но и мистер Баркли. Говорят, он в плохом состоянии. Сердце бешено застучало, а тело непослушно перестало держаться. Женщина подхватила Теодору и заботливо погладила по руке, пока та приходила в себя. — Дорогая, всё хорошо! — радостно воскликнула собеседница. — Давай помогу, пойдём.

***

Теодора вбежала в школу, минуя пропускную систему, и поспешила прямо по коридору. Изо всех сил она пыталась совладать с телом, которое не слушалось. Она услышала множество голосов, много всхлипов, и зашла в огромный зал, где несколько десятков людей встречали своих людей. Мисс Эйвери резко бросила свой взгляд по сторонам, отчаянно ища его. Люди рыдали и крепко прижимали к себе вернувшихся с войны. Рабочие из администрации пытались утихомирить людей и оказать помощь, но радость оказалась сильнее всего. Она осмотрелась по сторонам, но совершенно не видела того самого. — Мисс Эйвери, идите быстрее со своими чемоданами, — хриплый голос послышался за спиной, и она повернулась и увидела его — Лоуренса. Измученное и изголодавшееся лицо, впавшие щёки и поблекшие глаза, но с улыбкой, которой одаривал только её. Она бросилась к нему, а Лоуренс еле усидел на кровати от настойчивости девушки. Она обхватила его щетинистое лицо продрогшими руками, всмотрелась в глаза, и сквозь падающие слёзы улыбнулась. Искренне, по-настоящему, с надеждой. — Лоуренс, — вымолила она, не веря своим глазам, и импульсивно поцеловала в щеку, которая неприятно кололась, — ты вернулся. — Тео, — он опустил свою руку на талию, а другой пригладил её волосы, — я вернулся. Искренние и чистые слёзы катились по порозовевшим щекам девушки, пока Лоуренс изучал каждую деталь на лице, каждую родинку, каждую слезинку. — Ты вернулся! — Да, к тебе, Теодора.