Третий лишний

      Мимоза со смехом надевает Юно венок из цветов, которые сама же и наколдовывает. Уверяет, что ему очень идёт, но он только качает головой, отстранённо улыбается, и, сняв тот, медленно перебирает пальцами тесно сплетённые бутоны. А Клаус тихо завидует, ибо в его сторону Мимоза никогда не позволяет себе подобных вольностей.       Вопиющее неравноправие.       — Вы как малые дети, честное слово.       Весь его интерес к книге сдувается ветром ещё в тот момент, когда Юно появляется в поле зрения под руку с Мимозой. Клаус моментально превращается в ревнивый слух, его чтение — в бесполезное разглядывание страниц, а в самый разгар этого увлекательного действа на строчки вдруг падает тень — Мимоза садится рядом, обнимая руками колени, и смотрит на него так ласково, что невольно вздрогнувшему Клаусу чуть было не мерещится то, чего нет в помине.       — Ч-что?.. — плохо, очень плохо: в груди появляется знакомый слабый трепет.       — Да ничего, просто так, — а Мимоза беззаботно качает головой, и ямочки на её щеках становятся глубже от беззаботного счастья. — Ты такой серьёзный, ну поболтай с нами немного! Юно ведь тут совсем ненадолго!       — По-моему, ты и одна прекрасно его занимаешь. Юно, я же прав? — Клаус, поправляя очки, бросает на Юно взгляд исподлобья, однако тот, вместо того чтобы кивать, озадаченно смотрит на него в ответ.       Кажется, попытка в ироничность не до конца скрыла сдерживаемое раздражение.       — Клаус, что это с тобой? — Мимоза снова перехватывает нить разговора, не давая Юно озвучить хоть какую-нибудь мысль, и в глубине её глаз Клаус замечает укор. Поэтому почитает за благо изогнуть бровь и демонстративно уткнуться в книгу. Опять.       — Понятия не имею, о чём ты говоришь.       Лицо опасно припекает, но он непоколебимо верит в своё самообладание, поэтому продолжает сверлить взглядом абзац, «прочитанный» ровно тридцать секунд назад. Однако Мимоза не сдаётся, резко меняя добродушие на претензию.       — Нет, ты с самого утра какой-то странный!       — Мимоза, оставь ты его, — наконец, едва заметно улыбнувшись, «помогает» Юно, и тут уж Клаус не выдерживает, несмотря на принятое за завтраком решение вести себя как всегда. — Он, наверное, встал не стой ноги, просто не хочет в этом признаваться.       И хотя ему кажется, что возмущение опасно отдаёт неловкостью, он умудряется не покраснеть и даже сдерживает руку, вот-вот готовую ухватиться за очки.       — Юно, что ты выдумал? Всё у меня в порядке с настроением!       — Да где же оно в порядке, когда ты ещё позавчера был такой радостный?       Заботливая дотошность Мимозы сегодня оказывается совершенно не к месту, и Клаусу не остаётся ничего другого, кроме как отбиваться от неё всеми правдами и неправдами. Он уже жалеет, что вообще открыл рот: нет бы помалкивать, но куда там, ему ведь непременно требовалось поделиться с миром клокотавшей ревностью.       — Не могу же я сутками напролёт только и делать, что радоваться! — слетает с языка первое пришедшее в голову оправдание, и он, поздно поняв, что срывается во второй раз, кашлянув, старается смягчить тон: — В конце концов, мы с Юно давно обмениваемся письмами.       — Но письма не заменят живое общение!       «Господи… — из груди невольно вырывается вздох, а пальцы тянутся растереть веки. — Спорить с ней просто невозможно».       — Юно, я сдаюсь. Скажи хоть ты ей, что я нормальный...       С какой-то радости он предполагает, что ему сегодня действительно помогут.       — Бесполезно, Клаус, — Юно меланхолично пожимает плечами, будто происходящее его никак не касается. — Она всё равно будет считать, что права.       — Потому что я права! — пылко возражает Мимоза, бросив на них обоих взгляд в духе «Ух, мальчишки». Надувшись, складывает руки на груди, а Клаус, очень правдоподобно изобразив скепсис, закатывает глаза и перелистывает очередную страницу.       Повисает минута общего напряжённого молчания, обрывающегося очередным восклицанием Мимозы.       — Ну и хорошо! — вслед за чем она вскакивает с травы, придирчиво отряхивая одежду, и продолжает с преувеличенным воодушевлением: — Юно, пойдём покажу тебе нашу оранжерею! Там такая красота: мы её расширили, стало лучше прежнего!       Клаус косится на Юно, и его ни капли не радует, что тот вновь позволяет взять себя в оборот. Мимоза буквально тащит его за собой, что-то радостно объясняя про новые посадки и пристройку, а он глядит им вслед, закусив изнутри щёку. Отвратительный привкус обострившейся ревности делает этот июньский день ещё горше, чем он был до первых слухов и шуток о «голубках».       Которые, как известно, из ничего не рождаются.

***

      «Дорогая матушка,       прости меня, обещаю в следующий раз писать в срок. Чувствую себя отлично, ничего особенно интересного у нас не происходит, но кронпринц Юно приехал в штаб и провёл здесь целый день, так что я просто уверен, что младшие рыцари ещё долго насчёт этого не успокоятся».       Линия почерка начинает блекнуть, перо — жёстче скрести по бумаге, и Клаус снова обмакивает его в чернильницу. Держит немного дольше нужного, перечитывая написанное, и раздумывает, насколько и в каких выражениях стоит углубляться в предмет.       «Было очень приятно видеть его. Он совсем не изменился, это радует. Кажется, делегация пробудет здесь ещё неделю, пока не уладятся все вопросы. Ходят слухи, что уже начался отбор рыцарей. Не знаю, кто именно им понадобится, но, пожалуй, мне бы хотелось взглянуть на королевство Пик. Возможно, расскажу больше, когда хоть что-нибудь прояснится».       Здесь ему вновь приходится окунать перо, и Клаус, окидывая взглядом исписанную треть листа, со вздохом чувствует, как бесстрастное описание постепенно вызывает лишние мысли. И в них он куда более красноречив, чем в одном-единственном упоминании о Юно.       Кончик пера выводит первое слово, за ним — второе, но снова останавливается, по неосторожности сажая мелкую кляксу. Нахмурившись, Клаус решает для пробы написать ещё пару строк, раз письмо заведомо превращается в черновик, однако стопорится на описании, как прошла недавняя миссия.       В голову лезет совсем не она, а бал, поэтому он в конце концов выводит имя Мимозы, поздно понимая, что абсолютно выпадает из контекста. Поставив раздражённый росчерк, небрежно водворяет перо в чернильницу и, откинувшись на спинку стула со сложенными на груди руками, сверлит взглядом темноту за оконным стеклом.       Прежде всего, Юно изменился от слова «крайне».       Они давно не виделись вживую, и Клаус прекрасно понимает, что кронпринц — это вовсе не то внезапное дарование из Хэджа, не вице-капитан и даже не Юно после битвы с дьяволами. Над его манерами, знаниями и этикетом явно провели колоссальную работу, и прежняя аристократическая гордость наконец получает нужную огранку. Он соврал бы, сказав, что не смутился, когда Юно обратился к нему подчёркнуто дружески, а наблюдать, как уверенно он держится среди равных по титулу, было непривычно.       Ибо для него Юно оставался парнем, которого они с Мимозой пытались ввести в общество через скрип и уговоры.       Но если бы вся беда заключалась в том, что Юно превратился чуть ли не в ходячий эталон, он бы восхищался без всякой задней мысли. Увы, между ними возникла девушка. У которой словно что-то щёлкнуло в голове, и все шесть дней, что кронпринц Пик успел провести в Клевере, его имя не сходило у неё с языка.       Всё началось, когда Мимозу вызвали на приём делегации, откуда она вернулась возбуждённо-радостная, в мельчайших подробностях изложив Клаусу ход встречи, торжественный обед и, разумеется, впечатления от Юно, так что с её слов можно было написать исчерпывающий отчёт. Тогда его ничего не смутило: движимый желанием из первых рук выяснить о делах друга, Клаус сам не заметил, как засиял, раскраснелся и буквально перегнулся к Мимозе через стол, из-за чего в один момент их руки едва не соприкоснулись.       Но то было лишь безоблачное начало.              Три следующих дня они с Мимозой практически не пересекались: Клаус получил задание, а она участвовала в переговорах, поэтому всё их общение сомкнулось на обмене новостями, и он, больше слушавший, чем говоривший, невольно обратил внимание, что Мимоза так или иначе постоянно обращала тему к Юно.       Он сказал то-то, предложил потрясающие идеи, «так изменился! Вот бы ты скорее его увидел! Как он говорит!» — и так далее, и тому подобное, благополучно утянувшее Клауса, как трясина, так что в определённый момент его внимание медленно переползло с её лица на блестящие глаза, потом — на губы, и было очень неловко возвращаться в реальность, потому что он уронил ложку в суп.       И когда они втроём встретились на балу, где окончательно оборвалось его спокойствие, Клаус уже несколько раз успел задушить зародыш странного раздражения.       Юно был великолепен, а поведение Мимозы выглядело так, будто она без продыху кокетничала с ним всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Вряд ли это было нарочно, но оно было, и Клаус уловил в себе неприятную тревогу, наблюдая, как они танцуют два танца подряд, и Мимоза не сводит с Юно глаз. На его счастье, рядом проходил слуга, разносивший бокалы с шампанским, и он сделал несколько мелких глотков, мрачно отмечая, что алкоголь — прекрасное средство, дабы притупить горечь, когда видишь, как любимая девушка возвращается под руку с другим.       Счастливая и слегка запыхавшаяся.       «Ох, Клаус, ты ведь не обидишься, если мы пропустим наш танец? Совсем ног не чувствую, Юно меня затанцевал! И представь, ещё извинялся в начале, что недостаточно хорош!»       Юно в ответ только приподнял уголки рта и едва заметно пожал плечами. Не понять было, польщён он или усмехается наивности, с которой Мимоза восприняла банальную светскую уловку, однако Клаус всё равно ощутил новый укол безосновательной неприязни.       Точнее, основания у неё были, просто не хотелось в них признаваться.       Но бог с ним, с «украденным» танцем: он бы не обеднел без двух минут светского удовольствия, — только вот Мимоза, пока в центре залы танцевали пропущенную ими кадриль, вдруг со вздохом и очень негромко обронила фразу, заставившую его напрячься.       «Обидно всё-таки, что нельзя без пересудов даже с другом танцевать чаще положенного».       А во время вальса окончательно скомпрометировала себя, ибо то и дело отвлекалась в донельзя предсказуемом направлении, благополучно пропустив мимо ушей несколько его фраз или отвечая невпопад.       И вот это уже действительно задело.       Он пребывал в настолько смешанных чувствах, что буквально заставил себя выполнить положенные формальности, а потом исчез, перехватив по пути новый бокал с шампанским. В конце концов, к столу Мимозу всё равно будет сопровождать Юно, а ему стоило выбрать место рядом с Астой или, того удачнее, кем-то из друзей по ордену, дабы не мешать.       И он не прогадал. Мимоза только поискала его разок глазами, улыбнулась, а потом вернулась к Юно, и дальше ей было некогда скучать.       Уже лёжа в постели с закинутой за голову рукой, Клаус пытался разобраться в осадке от этой ночи и пришёл к двум логическим выводам. Первое — восторженное поведение Мимозы длилось слишком долго, чтобы даже для неё списать это на дружескую радость, и второе — к нему она теперь относилась иначе.       Ранее он подозревал, что между ними есть некая симпатия. Некоторые его шутки и жесты смущали её, но она никогда не пресекала их всерьёз, из чего Клаус начал постепенно делать соответствующие выводы. Во всяком случае ему, влюблённому не на шутку, порой казались особенно нежными её взгляды и многозначительными — жесты вроде поданного пера или попытки поправить смявшийся капюшон накидки. Однако если сердце Мимозы и было хоть немного задето, он упустил свой шанс, когда Юно затмил собой всех и вся.       Возможно (о, как он уповал), это было просто внезапным увлечением, но никто не гарантировал, что помутнение не превратится в истинное чувство: пусть сам Юно не смотрел на Мимозу как-то особенно, последняя такими темпами могла не на шутку влюбиться, и тогда дай бог, чтобы…       «Интересно, будь я смелее, смог бы теперь её удержать?»       Именно поэтому остаток ночи Клаус провёл в жалком подобии нормального сна, так что наутро друзья наперебой интересовались, всё ли в порядке. Пришлось искусно врать, убеждая себя сохранять невозмутимость и достоинство, по которым в тот же день нанесли новый удар, в связи с чем он бросил любые попытки убеждать себя, будто ему кажется.       Юно приехал в штаб Золотого Рассвета в качестве почётного гостя, в честь чего рыцари решили устроить дружеские спарринги. Клаус же, едва увидев, с кем ему придётся сражаться по прихоти жеребьёвки, понял, что дело плохо, ибо при всей своей амбициозности прекрасно понимал, что с кронпринцем ему не тягаться.       Юно явно сдерживался, и это неожиданно уязвило больше, чем если бы его поставили на колени с двух заклинаний. Возможно, другие не обратили внимание, но другие — не все, а бросив взгляд на толпу, Клаус заметил на лице Мимозы удивлённое понимание. Покраснел, ужаленный мыслью, что ничья дастся ему лишь благодаря чужому снисхождению, и окончательно подписал себе позорный проигрыш, поддавшись всем худшим чувствам.       Ясное дело, его хорошенько искупали в пыли и грязи.       Юно улыбался, подавая ему руку, и, хотя Клаус точно знал, что он вовсе не рисовался ради восторженных оваций, состояние души осталось паршивое. Горечи добавило и то, что Мимоза начала выражать восторг со слов «Юно, твоя магия — просто потрясающая!», после которых ни одна похвала в адрес обоих уже не способна была стать примиряющей.       Именно с такими мыслями он тем же вечером и оказался над письмом матери, к которому напоследок дописал ещё пару предложений, чтобы, пробежав глазами, перечеркнуть всё.       «Чувствую себя прекрасно… Ни черта, у меня в душе полный разлад, и как я себя презираю за это! — он со стоном запускает пальцы в волосы, крепко зажмурившись и раздумывая, не отложить ли корреспонденцию до завтра. День раньше, день позже — это уже малозначимо. — Веду себя, как дурак. Чему я завидую? Что Юно красивее и талантливее меня?»       В ушах некстати раздаётся звонкий, обиженный голос Мимозы, зовущий Юно посмотреть оранжерею. Потом вспоминаются её укоризненный взгляд, ласковая попытка втянуть его в общее баловство, шутки Юно, который определённо что-то да заметил, и стыд напополам с сожалением жжётся с новой силой.       «Да, дело дрянное, но ты обязан был вести себя достойно! Юно — отличный парень, и если она тоже ему понравится, это будет… замечательно».       Замечательно. Лучше не придумаешь. Поэтому завтра он не просто пообещает себе быть сдержанным, а докажет на деле, чего стоит слово Люнетта.       «Ну почему я тянул так долго? Знай она о моих чувствах, может, смотрела бы на меня совсем другими глазами… А хотя что теперь жалеть, ещё пришлось бы ей выбирать, запуталась бы только…»       Хмуриться в окно на едва заметный силуэт своего отражения утомляет, и он, поднявшись, гасит свечу, а потом валится на кровать, привычным жестом закладывая руку под затылок. Аромат свежевыстиранного, чуть скрипящего от чистоты белья успокаивает взвинченное сознание.       «Кто знает, вдруг он уедет, и этим всё закончится… Если только её не позовут туда… Ах, чёрт, хватит грызть самого себя! — Клаус снова нервно растирает лицо, сняв очки, от которых внезапно начинают ныть глаза. — Ты даже не знаешь точно, что о ней думает Юно и чего хочет она сама!»       Наверное, завтра опять придется врать, что у него всё в полном порядке.

***

      Делегация королевства Пик благополучно уезжает. Клаус даже радуется, что в это время оказывается занят своими прямыми обязанностями, ибо его по пятам преследуют домыслы, как и в каких выражениях Мимоза прощается с кронпринцем. Ограбление, учинённое в особняке губернатора городка близ столицы, занимает его ум на целых три дня, и Клаус в прямом смысле сбивается с ног на пару с одним из младших рыцарей, обшаривая пабы и лавки, слушая «сплетни» и отмечая, что от охраны особняка нет решительно никакого толку.       Мимоза к его возвращению выглядит однозначно лучше. Спокойная, куда больше похожая на прежнюю себя и не выглядящая глубоко расстроенной отъездом Юно, хотя Клаус, слушая про прощальный обед, с предельной внимательностью наблюдает за ней.       Грустно вздыхает она лишь единожды, да и то потому что «он всего на день выбрался и все не смотрели на него, как на чудо какое-то», поэтому он решает перевести тему на другой предмет, тем более ему по-прежнему неприятно вспоминать своё поведение во время пребывания Юно в штабе.       — А уже известно, кто отправится в Пики?       — Д-да… Практически. Король магов ещё не подписал бумаги, потому что список утвердили не до конца, но, наверное, он не сильно изменится. Правда, кто там точно есть, я не знаю.       Она слегка тараторит, бегая взглядом, и из-за этой нерешительности вкупе с лёгким румянцем к облегчению в душе Клауса вновь примешивается подозрительность. Кажется, Мимоза лукавит: либо дала обещание держать всё в секрете, либо ничего не знает, но питает надежды. Проверить это ему, однако, удаётся только следующим утром на общем сборе, когда капитан Вандженс, стоя на вершине лестницы под витражом в виде герба ордена, держит в руках прямоугольный лист бумаги, который оказывается указом Короля Магов.       Им зачитывают общую часть, а потом — список рыцарей из «Золотого рассвета». Имя Мимозы звучит первым, и Клаус тотчас бросает на неё быстрый взгляд, сразу понимая, что не ошибся насчёт её какой-никакой, но осведомлённости.       «Чему, конечно, удивляться. Уже по тому, сколько она рассказывала, можно было догадаться, что на неё изначально рассчитывали».       Его самого в списке не оказывается, но, в отличие от вздыхающих, Клаус ничем не выдаёт досады, хотя расставание с Мимозой минимум на полгода не вызывает никакой радости. Он, едва поняв, что букву его фамилии точно не озвучат, вообще погружается в собственные мысли, лишь краем уха слушая речь капитана и вернувшись к реальности, только когда от указа переходят к рабочим вопросам. Да и то снова косится на Мимозу, не без удивления улавливая в изгибе её губ нечто вроде разочарования.       «Интересно, чем она недовольна? Назвали кого-то, с кем она не в лучших отношениях?..».       Вопросы, однако, остаются без ответа, ибо «избранные» после сбора отправляются в кабинет капитана, так что Клаус практически незамеченным исчезает в свой любимый уголок для тренировок: одиночество вкупе с физическими нагрузками как нельзя лучше способствуют внутреннему анализу.       Разминка, короткая пробежка, чтобы как следует продышаться, потом — круг силовых упражнений, отдых, за ним — ещё один, интенсивнее, и вот когда он в задумчивости лежит на траве лицом в голубое небо, рядом вдруг раздаются лёгкие шаги, и он сразу (но без воодушевления) узнаёт Мимозу.       Неужели прошло столько времени, или это собрание быстро закончилось?       — А я тебя искала.       Её ласковая приветливость, против обыкновения, вызывает желание замкнуться с серьёзной миной. Не лучшая тактика, как показал день в обществе с Юно, так что приходится сразу от неё отказаться. А Мимоза между тем продолжает, присаживаясь на траву под сенью пышного клёна:       — Думала, ты в библиотеке, а тебя там нет. Полштаба обошла, пока мне Летуа не сказала, что видела, как ты пробегал по полю.       Повисает короткая пауза, и заканчивает она немного озадаченно:       — Обычно ты в это время не занимаешься…       Клаус невольно усмехается, дёрнув уголком рта.       «Всё в жизни когда-нибудь происходит необычно…»       — Просто захотелось. Лишняя тренировка никогда не помешает.       Отлично, у него получается звучать так, словно он действительно почувствовал естественную потребность сделать лишних шестьдесят отжиманий и вспотеть под припекающим солнцем, отчего рубашка в некоторых местах успевает пристать к телу. Даже приходится выпустить её из брюк, поэтому выглядит он сейчас, откровенно говоря, малопрезентабельно.       Мимоза, потупившись, делает плавный жест над травой, и в зелёном сиянии из неё начинают тянуться гибкие стебельки, превращаясь в высокие заросли разноцветных колокольчиков. Она срывает один, потом второй, и начинает сплетать их вместе, вновь встречаясь с ним взглядом.       — Я, то есть мы, уезжаем через неделю. Так быстро, я думала, нас предупредят чуть заранее…       Она выглядит смущённой, только неясно почему. Получившая пищу ревность, к примеру, нашёптывает, что ждёт встречи с Юно, но стесняется показать, как сильно он запал ей в душу. Её пальцы продолжают собирать вместе длинные стебли, и Клаус невольно задерживается взглядом на этих хрупких руках, кисло вспоминая, как Мимоза точно так же плела венок для него.       — Действительно, — приходится глухо кашлянуть, чтобы разбить комок в горле. — И… надолго вас отправляют?       — Восемь месяцев. Юно говорил, что там очень холодные зимы: намного суровее и дольше, чем у нас. Лето совсем короткое, в августе уже не походишь без накидки. Я подумала, что надо бы заказать ещё теплых вещей. Даже если придут попозже, не страшно.       Да уж, хорошее место для неё, нечего сказать. Клаус на секунду поддаётся очередной волне раздражения, будто бы лично слышал, как Юно настаивает на её кандидатуре. Однако быстро приходит в себя, и только сухость в голосе немного выдаёт напряжённость.       — Я совсем не удивлён, что тебя выбрали: с твоими способностями, да ещё и с растительной магией. Конечно... — он, сцепив пальцы в замок, хмуро смотрит прямо перед собой вглубь сада. — Впрочем, не мне судить. Раз ты там нужна, значит, нужна.       Они переглядываются. Мимоза робко улыбается, а на её щеках появляется нежный румянец, от которого сердце вместо того, чтобы зачастить, больно сжимается.       — Знаешь, я надеялась, что ты тоже поедешь. Мне будет очень тебя не хватать, — и вплетает в венок новый стебель, даже не представляя, как сильно будоражит его своими рассуждениями. На языке вертится мучительный вопрос «не хватать как кого?», но Клаус упорно молчит, цепляясь за каждое её слово. — Пообещай, что ты и мне будешь писать, а не только Юно.       Он, поколебавшись, коротко пожимает плечами.       — Я-то могу, конечно, только вот… Ты уверена? Они будут почти об одном и том же.       — Уверена ли я? — она изумленно взмахивает ресницами. — Клаус, ну и шутки у тебя! Не буду ведь я вечно бегать к Юно за новостями!       «То есть она не хочет воспользоваться лишним предлогом для свидания?» — проносится в голове очередной скептический комментарий, и Клаус, несмотря на проблеск надежды, даже уголок губ не приподнимает в улыбке. А Мимоза смеётся, точно он сказал милую глупость, и это… обезоруживает.       — Ладно, мне не сложно, если ты хочешь...       — Конечно хочу! — тотчас обрывает она его, едва не выронив будущий венок. — Почти год без тебя! Ты сам что же, совсем не будешь переживать, как я там одна?       Теперь уже Клаусу приходится проморгаться, и ей-богу, либо этот визит Юно дорого обошёлся его трезвому рассудку, либо Мимоза действительно сейчас с ним… пококетничала.       — Ты же едешь в составе делегации…       Мимоза надувает губы и, звонко фыркнув, срывает сразу несколько стеблей колокольчиков. Её движения — подчёркнуто резкие, будто она пытается выместить на цветах подкатившее разочарование, и получившееся плетение причудливо извивается под собственной тяжестью, падая концом ей на колени.       — А вдруг так случится, что я возьму и… не вернусь. Выйду там за кого-нибудь замуж.       — За Юно, что ли? — невольно срывается с языка, и опешивший Клаус вспыхивает до ушей. Пульс резко перестаёт быть ровным, а между лопатками начинает противно зудеть. — Я… Я к тому, что ты принцесса! И если выйдешь замуж за иноземца, то только если он равен тебе по положению и состоянию! Тем более там такой климат! Ты создана совсем для друго… То есть нет! Я хочу сказать, что будь это Королевство Сердца, тебе там бы было намного комфортнее, но я вовсе не считаю, что ты изнеженная и избалованная, я вообще!..       «Ради всего святого, Клаус, придумай концовку этого позора и просто заткнись…»       — Словом… — он делает судорожный вдох, чтобы унять дрожь в челюсти, а ещё силится ни в коем случае не отвести взгляд, иначе Мимоза решит, что он врёт. Чёрт побери, провалиться бы, да земля не разверзается. — Я только имею в виду, что сама ты украсишь любое место, где появишься.       — Замуж за Юно… — растерянно повторяет она, будто пропустив мимо ушей остальной его монолог. Покраснев, с тихим смешком заправляет за ухо всегда выпущенную прядь, теребит один из колокольчиков на венке и почему-то опускает глаза. — Забавно, кое-кто в моей семье мне на это тоже намекал, но… За него я точно не выйду, Клаус.       Секунда оцепенения, и с души словно скатывается камень.       «Значит, она не любит его?.. Но тогда… — он, отвернувшись, прикусывает готовые расплыться в улыбке губы, ерошит влажные у корней волосы и бросает секундный взгляд на вновь занятую венком Мимозу. Даже не верится, хотя и хочется. — Нет, я же не слепой. Да и это она сейчас говорит, что не любит, а за полгода с лишним всё может случиться… В этом холодном-то, замкнутом краю».       Воспитанность борется с любопытством. Борется отчаянно, из-за чего молчание между ними заметно затягивается. Настолько, что Мимоза успевает скрутить венок в кольцо и перевязать его белой лентой, которую стягивает с одной из своих кос.       «Нет. Что-то здесь не то. Может, она сама свои чувства к нему не понимает?..» — Клаус между тем страдает от сомнений, каждые три секунды обещая себе заговорить, если она первой не нарушит тишину. И так как сказать хоть что-нибудь нужно, он, собрав волю в кулак, наконец размыкает пересохшие губы.       Кажется, кожа на них лопается парой ранок.       — Ну, вот и всё. Кла… — однако Мимоза решает поднять голову именно в этот момент, отчего его бросает в жар при встрече взглядами, и слова проглатываются, будто их и не было. — Клаус, ты что-то хочешь сказать?       «Да давай ты уже, давай».       И он… благополучно идёт на попятную.       — Н-нет, ничего. Кхм, говори, пожалуйста: ты что-то начала…       — Ох, л-ладно, раз так... — Мимоза, покрутив в руках венок, наблюдает, как он нервно теребит ворот рубашки, встаёт с травы и снова перехватывает его взгляд, улыбаясь с обезоруживающей нежностью. — Не мог бы ты подняться?       Клаус допускает кое-что, от чего по спине пробегает дрожь, и тем не менее покоряется, подходя к ней и наклоняясь в ответ на просящий жест. А она привстаёт на мыски и ловким движением надевает венок ему на голову.       — Ах, прямо в пору получилось… — медленно опускается, не торопясь отнимать рук, которые вот-вот случайно коснутся лица, а он таращится на неё, застыв столбом. Момент ощущается таким интимным, что сердце, ёкнув, готово выскочить из груди, и ко всему прочему Мимоза почему-то не отстраняется, доверчиво глядя глаза в глаза.       Правда, надолго её не хватает: наверное, виновато его пугающе сложное выражение лица, из-за которого она сконфуженно отворачивается и начинает накручивать на палец длинную огненно-рыжую прядь. Клаус, сглотнув, сиплым голосом бормочет «Спасибо», и между ними опять повисает неудобное молчание.       Венок из колокольчиков, который он осторожно ощупывает, вызывает полнейшее смятение своим существованием.       — Ох, ну, я пойду. У-увидимся за обедом, а то мне начать бы уже собираться… — Мимоза переминается с ноги на ногу, буквально вымучивает из себя дрожащую улыбку и поспешно разворачивается с таким видом, будто между ними не произошло ровным счётом ничего.       А Клаус, охваченный жгучим, не поддающимся никакому контролю чувством, дёргается вслед, и у него наконец прорезывается нормальный голос.       — Мимоза!       — Да?       И в этом не может быть ошибки: она хотела, чтобы он её позвал.       Переступить через страх оказывается удивительно просто: всего один шаг, и второй уже даётся несравненно проще, хотя сердце возбуждённо колотится в груди. Клаус, зажмурившись, сжимает Мимозу в объятиях, а она замирает от неожиданности, не издав ни единого звука. Её подбородок мягко упирается ему в плечо.       — Я буду скучать по тебе. Очень сильно. Каждый день, — напряжённо бормочет он, пытаясь справиться с дрожью, от которой сводит даже мышцы лица. — Прости меня, я совсем запутался, и, может, мне вообще не стоило признаваться, но, Мимоза, я так больше не могу!       Она никак не осаживает его, и он, ободрённый, сбивчиво продолжает, надеясь объяснить всё, прежде чем опять начнёт колебаться.       — Раньше мне казалось, что я тебе нравлюсь, и я уже был на грани того, чтобы позвать тебя на свидание, но потом появляется Юно, ты становишься сама не своя и при этом сейчас убеждаешь меня, что он тебе даже не нравится!       Дрожь становится слишком сильная — зуб не попадает на зуб, и он, весь горя, едва не прикусывает себе язык.       — Юно. Юно. Всё, о чём мы говорим в последнее время, так или иначе крутится вокруг Юно! А я люблю тебя, но что я могу? Смотреть, как ты уезжаешь к нему, и гадать, чем это всё закончится! Я понимаю, должен был терпеть молча, и я обещаю: одно твое слово, и я в жизни об этом больше не заикнусь, поэтому, ради бога, давай объяснимся сейчас!       Он настолько забывается от волнения, что не сразу чувствует хоть что-либо, кроме собственного колотящегося сердца, а бедная Мимоза по его милости оказывается на грани обморока и едва не падает, когда он, опомнившись и разжав руки, резко шарахается на два огромных шага назад.       — Ох, ну и сильный… же ты… — у неё вырывается счастливый, сдавленный вздох, а её лицо сплошь красное, только, кажется, вовсе не от смущения его душевными излияниями.       Клаус, стиснув рубашку напротив сердца, от стыда не знает, куда деть глаза. Собственные слова эхом звучат в голове, ему кажется, что он видит себя со стороны, бесцеремонно обнимающим хрупкую фигурку Мимозы, и, господи, она прижималась к нему, и как неловко думать об этом, потому что их летняя форма максимально свободная!       «С ума сошёл. Как тебе дерзости хватило такое делать, да ещё и не спросив?!»       Удар ладони о вспотевший лоб — болезненный, но едва ли это ощущение можно сравнить с ударом по достоинству, которое угрожающе пошатывается просто из-за того, что он на минуту потерял самообладание.       «Не надо, не надо было смотреть ей в глаза! Знаешь же, как отупляюще это действует на тебя!»       — Извини, я не должен был… — лицо продолжает пылать, но Клаус всё-таки заставляет себя взглянуть на Мимозу, которая уже почти перестаёт кашлять, делая ровные, глубокие вздохи. Нездоровая краснота с её щёк практически сходит. — Просто этот венок и то, как ты его… Подожди, а куда он делся?       Под пальцами оказываются одни лишь взъерошенные волосы, и Клаус растерянно оглядывается, находя пропажу валяющейся в траве. Причём так близко от собственной ноги, что при неудачном раскладе мог бы её раздавить.       Чертыхнувшись сквозь зубы, бережно поднимает его и нерешительно перебирает в руках, поднимаясь с щёлкнувшего колена. Мимоза наблюдает за ним, и выражение её лица определённо не выглядит холодным.       Что ж, уже хорошо.       — Напридумывал же ты себе глупостей, — а потом она и вовсе отбирает у него венок, возвращая его на прежнее место, и оторопевший Клаус чувствует, что снова попадается в ту же ловушку: её ясные глаза укоризненно смотрят прямо в душу. — Юно я как друга люблю, а вот тебя… — и её голос, дрогнув, за мгновение падает до смущённого шёпота. — Тебя — совсем иначе.       — Так, значит, мне действительно показалось?.. — растерянно произносит он: внезапное открытие не укладывается в голове, как ею ни встряхивай.       — Д-да, но… В этом я сама очень виновата, — Мимоза робко улыбается, краснея ещё гуще и заправляя за ухо крохотное рыжее колечко, которое всё равно выбивается обратно. — Была так рада, что Юно приехал, что совсем увлеклась и не замечала, как это выглядит со стороны. Пока мне не намекнули, что из нас бы вышла прекрасная пара, если… Я постараюсь.       «Постарается?.. — Клаус хмурится, медленно, почти по слогам, повторяя это про себя, и левая рука невольно сжимается в кулак. — Интересно, кто из её родственников нашёлся со столь тонкой идеей. Пожалуй, ему бы тоже не повредило попасть в делегацию».       — Но я никогда не думала о нём, как о тебе, честно-честно! — из мрачной задумчивости его выдёргивает Мимоза, испуганно схватившая его за руку обеими ладонями. Её пальцы — нежные и чуть прохладные, несмотря на солнцепёк. — Клаус, ну пожалуйста, не хмурься! Ты же мне веришь, правда? Скажи, что да!       Он смотрит на неё слегка растерянно, не сразу понимая суть вопроса, ибо в голове жужжит: «Это её-то? Её? В холодную, суровую даль?»       А когда более-менее складывает всё воедино, его во второй раз накрывает таким облегчением, что хочется осесть на траву. Но вместо этого он лишь сжимает её руки в своих.       — Вот и дальше не думай. Тебе там не понравится.       Они возвращаются к зданию штаба в умиротворённом молчании, и хотя Клаус отпускает её пальцы, стоит на горизонте замаячить другим рыцарям-чародеям, расстояние между ними не увеличивается ни на йоту. Венок он держит в руке, пока не готовый щеголять в подобном виде перед товарищами, а у себя в комнате вытаскивает из него несколько колокольчиков и аккуратно засушивает, чтобы потом носить с собой в записной книжке.       И в особенно одинокие часы, пока Мимоза находится далеко в суровой, по-прежнему восстанавливающейся из руин стране, вспоминает лёгкое прощальное прикосновение её губ к щеке или перечитывает письма, спрятанные в выдвижном ящике стола, где лежит белая ленточка с венка, которую он с полным на то основанием не отдаёт прежней хозяйке.       Во всяком случае, до её возвращения.