Звуки музыки

В углу стыдливо зашептал сямисэн. Первый рваный аккорд будто толкнул Дзина в плечо, стремясь разбудить, и исчез. Затуманенный размышлениями рассудок ронина сразу пришёл в порядок; взгляд, до этого блуждающий внутри себя, уперся в пустую столешницу; постоянно ускользающие мысли сразу сузились до одной вполне оформленной точки. Мгновение вокруг стояла тишина, и Дзин оглянулся проверить, не послышался ли ему звук, не приснился ли. Ведь ронин и правда почти уснул за столом, так глупо и неосторожно почти уснул в одиночестве за пустым столом. Слезящиеся от дыма очага глаза проморгались, выискивая за головами путников одинокую гейшу с инструментом, зарабатывающую деньги для своего бесконечного путешествия. Её голос был бы столь нежен и столь печален, а мутные глаза хранили бы в себе тоску, причиняющую людям физическую боль. Но, на удивление, его встретил добрый улыбчивый взгляд владельца. Пару часов назад этот же добрый взгляд встретил его у входа. Этот же добрый взгляд гостеприимно пустил его за стол. Дзин тут же увел глаза вниз. Что-то заставило его смутиться, и он сам не понимал что. Ему стало невыносимо стыдно, но не ясно перед владельцем постоялого двора или же перед самим собой. Медленно он расслабил спину, приказал плечам опуститься вниз, однако ладони так и не вернулись на колени. Бледные пальцы удерживались за искусную рукоять, будто это помогло бы Дзину держать равновесие, помогло бы оставаться здесь, чувствовать под ногами твердую землю и не падать. Дым от очага в центре комнаты продолжал ползти по полу, сталкиваясь с короткими ножками столов, выставленных в ряд, прежде чем по стенам подняться вверх к дымоходам. Заинтересованный людьми, он заглядывал к каждому. И оттого казалось, что все сидят не на твёрдом, устойчивом татами, а в воде, раскачивающейся от ветра. Владелец постоялого двора дернул следующую струну, убеждая Дзина в действительности — старый музыкант с дружелюбной улыбкой развлекал путешественников в своем доме. Но вместо того, чтобы успокоить ронина, звук прошёл вибрацией по всему его телу — мурашки крупной дрожью в миг обвили его кожу, и каждая мышца Дзина превратилась в натянутую струну сямисэна. Плечи снова взметнулись вверх, спина стала твердой, как гора, а взгляд до боли впился в пустую столешницу. Во рту стало сухо, язык словно прилип к небу. Лицо обожгло холодом, идущим изнутри. Сквозь шум морских волн в ушах, перебивая, продолжал звучать сямисэн. Пальцы обескровели от того, как сильно ухватились за свою соломинку, но ладони взмокли, и, казалось, вынь Дзин меч из-за пояса и он бы тут же вылетел бы из его одеревеневших холодных рук. Разум застлала пелена — дым, стелящийся под столами, вдруг проник в его голову и принялся обследовать в нем каждый угол. Он мешал думать. Он мешал чувствовать. Мешал действовать. И мешал успокоиться. Дзин приказал себе встать, но вместо того, чтобы повиноваться, руки только крепче впились в катану. Всё тело, как бы заполнилось металлом — выплавленная сталь в кузне мигом твердела в ледяной воде, и Дзин отчетливо чувствовал каждой клеткой тела, как эта же сталь твердела в нем, не позволяя подняться, разогнуть ноги, разогнуть руки, моргнуть или расцепить пальцы. Глаза безошибочно смотрели в пустоту столешницы перед собой, а пальцы крепко держали оружие, свое спасение. Тело чувствовало опасность вокруг, но где её источник? Звук? Могла ли его верная катана разрубить звук? Дым в голове густел и мысли ворочались, толкая одна другую, призывая то к битве, то к позорному побегу. И сквозь весь этот шум голосов в голове, шум океана, шум ливня над рекой и скрип досок на подвесном мосту продолжал звучать сямисэн. Где-то далеко становится слышно пение. Гейши так не поют в театрах. Слепые глаза смотрят со сцены в пустоту, а голос, полный горя, продолжает надрываться для никого. Яри громко разрезает воздух. И когда лезвие пропарывает его кожу, звук такой, словно кто-то разрезает лист рисовой бумаги. Дым стелется по полу и мешает дышать. Дзин умоляет свое тело повиноваться, упрашивает его встать и деревянными ногами шагать в сторону улицы. Застывший ледяной взгляд охватывает всепространство комнаты, но не видит ничего кроме рваной кровавой рубашки, когда-то сжатой в его пальцах. Сейчас его пальцы так же держат катану у самого основания, боясь отпустить. И когда он выбегает на улицу на негнущихся стальных ногах, постояльцы смотря на него, как на умалишенного. На небе мигают звезды, и ярко светит луна. И только лес стоит вдалеке черный, пустой. Тело продолжает дрожать, как струна, от каждого движения — шага и слишком глубокого вздоха. Но, тем не менее, ронин пускается в бег. Пока он бежит по пустынной ночной дороге, руки удерживают катану в ножнах. Глаза видят только бесконечную пелену дождя. Сямисэн уже не звучит вдалеке, однако в шуме ливня Дзин явно слышит звук лезвия, разрезающего воздух. От бега лицо начинает гореть, кровь разгоняется во всем его теле, свежий воздух вытесняет дым из головы. Теперь Дзин четко видит лицо Мугена и слышит его стыдливое признание: — Она могла меня убить. Я жив только потому, что она мне позволила. Дзин приходит в себя у кромки леса, за его спиной пустынная дорога, а перед глазами впереди только пустота и темнота. В боевой стойке, с мечом наголо он, похоже, собирается сражаться с этой пустотой. Или он уже с ней сразился. Катана на спокойных вытянутых руках угрожает никому. Взгляд, не найдя опасности, блуждает какое-то время бесцельно и замирает. Тело привычно гибкое и легкое по первому же приказу прячет меч в ножны. На вопрос, что это было, находится постыдный ответ. Тишина вокруг. Только ветер едва шепчется с деревьями, будто сплетничая о полуночном госте. Прислушавшись к шелесту и не разобрав свое имя, Дзин молча выходит на дорогу, а затем дальше вглубь деревни. Впереди в окнах постоялого двора призывно горит теплый свет очага.