фантомный поцелуй

Людина голова примостилась у него на коленях. Сердце у Коли клокочет, бьется в разы быстрее, руки подергиваются, когда касается пальцами медленно ее светлых, золотистых волос. Боится потревожить — только не знает, что Людке одного этого и надо. Людка настолько устала от полного уединения, умиротворения, стабильности, правильности и одиночества — хоть на стенку лезь. Дубинина об одном лишь грезит втихаря, стесняясь даже к Зинке обратиться за подмогой и поддержкой — у той-то вон сколько поклонников, выбирай на здоровье, какое ей до подружкиных переживаний глупых дело; а Людке хочется красивого, живого, настоящего, искреннего — хочется, чтоб ухаживали, чтоб сбегали гулять вдвоем куда-нибудь; Людке не нужны цветы и дорогие подарки, — ей хочется долгих прогулок, держаний за руки, разговоров глубоких и чувственных, хочется теплых объятий и море улыбок, хочется, чтобы тянули за собой прятаться под деревья от дождя, чтобы куртку накидывали на плечи, когда замерзает, заботы хочется, комплиментов — хочется всего самого простого, обычного и легкого. Знал бы загадочный мальчик с необычной французской фамилией о всех одиноких мыслях, которым предается Людка время от времени за прочтением сентиментальных романов да грустных стихотворений о несчастной любви — о, не простил бы он себе своего молчания. Но он не знал, и потому молчал. Лишь в такие моменты — странные до одури, нелепые своей нереалистичностью, как всегда Кольке казалось, он мог позволить себе поглядеть на Люду чуть дольше обычного и как-то совсем неловко рукой провести по чужому плечу и волосам, убирая с лица спавшие пряди, когда та распускает свои милые косички. Людка — солнышко; у нее, ей-богу, солнышко под ребрами поселилось с самого рождения, и заставляет светиться и ютиться на месте неугомонно — энергии ведь не отбавляй. Людка успевает все — учится на отлично, всем друзьям и знакомым отзывается помогать и организовывает какие-то мероприятия в свободное время, поет, вышивает, фотографирует всех и все на прогулках, а в походах едва не главная заводила — после неугомонных мальчишек; все же их, мальчишек, знают. Девочка-отличница, девочка — пример для подражания. И разве может вечно улыбающаяся и смеющаяся девочка-солнышко грустить и страдать от одиночества? разве вокруг нее не вечный хоровод друзей и — уж тем более — парнишек? разве на уме не одни дела? О, Коля, Коля, знал бы ты, с какой тоской она смотрит вслед влюбленным парочкам и мечтает, чтобы хоть раз так влюбился кто-то в нее. Как ловит жадно каждую строчку о красоте — внутренней, не внешней; как загораются ее глаза, стоит завести с ней разговоры о любимых книжках, где каждый в конце — долго и счастливо. Знал бы ты, Коля, как она додумывает постоянно историю твоей необычной французской фамилии да стесняется спросить; дай волю — напишет книжку и попросит Юрку сочинить стихи. Колька — обычный, родной, знакомый Колька, с такой необычной, красивой, иностранной совсем фамилией Тибо-Бриньоль, словно принц на белом коне; только принцы такие Людке снятся лишь во снах, а Колька — всего лишь хороший знакомый, не друг даже, и наверняка бегает в свободное от учебы время с Юркой да Рустиком за каждой юбкой. Да знает ли она, в конце концов, хоть что-то об этом Кольке, кроме его красивой необычной фамилии и немного — малость совсем — завораживающих глаз? каждую шутку наизусть его знает — ну шутит же хорошо, забавно, это ничего не значит? Люде нужен кто-то лучше; покрасивее, побогаче, поинтереснее. Кто-то такой же заводной и яркий, как она сама, — под стать. Французская фамилия — максимум необычности и глубины, который может ей Коля дать. Он, правда, забыл у Люды спросить, достаточно ли ей этого — потому что точно, сразу, безоговорочно, нет. Тибо только и делает, что пытается с самого детства поскорее угнаться за взрослой жизнью — не потому что не терпится, а потому что выхода нет; потому что надо помогать, потому что «плохо живем, Коленька, небогато, ты пойми», и Коля все проглатывает и понимает, Коля знает, что надо выживать, знает, что надо помогать, знает, что сейчас времена тяжелые, и знает, что любовь надо заслужить. Коле бы с самим собой справиться, разобраться, — куда еще лезть со своими проблемами и тараканами к такой солнечной и яркой. На губах у Люды дрогается сквозь сон слабая улыбка — даже во сне такая милая и счастливая. Тибо хотелось бы быть таким же; искренне. Но, несмотря на все свои шутки, смех и улыбки, разве он — не самый хмурый и пессимистичный среди ребят? немножко в тени — на фоне? как бы спрятан? (зачем бежать в свет софитов?). Коля вздрагивает, когда Дубинина шевелится у него на коленях и переворачивается, сонно приоткрывая глаза — встречаясь взглядами с чуть перепуганным с неожиданности Тибо, будто его застали за чем-то неприличным или противозаконным. Рука его так и остается поверх чужих шелковистых волос. — Колька? — тихо спрашивает Люда, и снова прикрывает глаза, вздыхая. Эстетично даже как-то. — Мы пока с ребятами сидели, ты уснула, — бормочет в ответ Тибо неуверенно, будто оправдываясь, так и не решаясь отдернуть руку. — М-м-м… — сонно отзывается в ответ Дубинина. — А мне сон такой хороший снился… — она опять улыбается, не открывая глаз, и Коля на нее смотрит, как завороженный. — Что снилось? — на одном дыхании спрашивает он. — Хм… — неопределенно выдает Люда, и берет недолгую паузу, прежде чем продолжить. — Ты снился. И море. Берег песчаный — длинный-длинный такой, не заканчивающийся на горизонте, бесконечный… и чайки кричат. Солнце светит, а не греет. Все равно холодно. Странно так… Коля смущенно отводит взгляд в сторону, внимательно вслушиваясь в слова девушки. Наконец осмеливается убрать руку — осторожно, как можно незаметнее, и Люда то ли правда не замечает, то ли делает вид, что не заметила — чтобы не обидеть, наверное. — И сейчас не пойму — то ли все еще сплю, то ли правда ты. Ущипни меня, что ли, Колька? Тибо-Бриньоль почти нервно смеется, покачивая головой: — Нет, нет, ты не спишь. Не буду я тебя щипать! — Правда, видать, не сплю — ну точно Тибо. — хихикает в ответ Людка, и Коля не понимает, смеется она над ним или он опять себя накручивает. Но задать себе этот вопрос не успевает, потому что Люда поднимает голову с его колен и садится напротив, все еще чуть сонно щурясь. — Люд, — поднимая на нее взгляд и набирая в легкие побольше воздуха, — для смелости, наверное, — произносит негромко Тибо. Дубинина не отзывается, но смотрит на него вопросительно, уже более осознанно. — А тебе правда я снился? И море? И мы… там, на берегу? Людка вдруг сразу будто в одночасье понимает, что сказанула лишнего, и это осознание так резко и сильно ударяет по ней, что она не находится с ответом. Сначала отводит взгляд, румянцем даже покрывается немножко будто бы — смущается, жмется, пожимает плечами в неопределенном жесте, и лишь чуть позже выдыхает: — Ну… да. Гуляли там… Ничего такого. Мы просто, помнишь, с ребятами вот обсуждали Байкал — и кто где хочет побывать. И Зинка завела все — море, лето, пляж, горы — это хорошо, но так хочется плавать, а потом я под твою историю засыпать начала и вот, смешалось все, наверное… Людка говорит так сбивчиво и с заминками, для себя непривычно даже, что Коле сначала неудобно и стыдно будто бы как-то перед ней становится, — а потом вдруг как-то вспыхнула ярко надежда, и в тот самый момент сердце ёкнуло сильнее обычного, даже чуть кольнуло — такого не было еще. А следом за сердцем рука сама как-то быстро, не давая времени на раздумья будто, тянется к лицу Дубининой и пальцы проходятся по его овалу нежно чересчур, словно она — хрупкая ваза, и страшно разбить, и Люда едва не поперхнулась с неожиданности — так на месте и замерла, глядя притупленно перед собой, рассматривая непозволительно близко к ней находящиеся черты Колькиного лица. — Коль..? — совсем тихо выговорила еле она. — Ты чего? Взгляд Тибо забегал на пару секунд по ее лицу в замешательстве, но он быстро взял себя в руки и поглядел прямо глаза в глаза: — Поцеловать тебя хочу. — честно сказал он. Прямолинейность — возможно, лучшее, чем он пользовался в жизни; но так боялся применить рядом с нежной и хрупкой. Отказа боясь или согласия — не зная и сам. — Можно? — не получив ответа, — лишь удивленно глядевшую на него Дубинину, — спросил парень. — Можно, — в совершенной растерянности и трепете неуловимом кивнула кротко, смущаясь все также, Люда. И Коля притянул ее аккуратно к себе — склоняясь к чужим губам, так осторожно и неуверенно, будто он совсем маленький мальчик; тот самый, что еще не успел внутри него вырасти, когда самому ему пришлось так рано повзрослеть. Так нежно совсем, как любят искренне и покорно — боясь обидеть и сделать неверно; желая лишь оставить счастливым и показать свои оголенные, искренние чувства; опасаясь дичайше оскорбить иль осквернить — без подлости и страсти, когда сила вся и ропот в одном лишь прикосновении — пальцев переплетенных меж собой, да невесомом почти, оставленном на чужих губах фантомном поцелуе. И фантомный он потому что оставлен давно; где-то во снах и грезах, вечно ощущающийся слабым покалыванием на морозе, не столько на губах, — непозволительно, хотя, уже, позволительно, — сколько на лбу, как целуют без задней мысли, от переизбытка нежности, в желании приободрить крепко и защитить от бед и ненастий; Тибо иногда не удерживался, а Люде — ощущалось сквозь крепкий девичий сон, наполненный мечтами. Но теперь, кажется, он наяву. Не фантомный.