Мотив Падения в творчестве Джона Мильтона и Джона Толкина

      Падение людей у Толкина — пожалуй, самый непроработанный сюжет (об этом — далее), но при этом, честно говоря, самый жуткий. Если говорить о падших Айнур, то Мелькор-Моргот, и Саурон у Толкина (в отличии от христианского сатаны) имели возможность раскаяться — Саурон, пожалуй, даже несколько раз[1], а один из них, Оссэ, таковой возможностью и воспользовался. Если говорить о Падении нолдор, то наказание, наложенное на них в рамках Проклятия Мандоса, мне представляется несправедливым — но, в конце концов, все нолдор, пострадавшие от Проклятия Мандоса, выбрали поход в Средиземье добровольно[2], и Валар дали всем желающим перед вступлением проклятия в действие шанс повернуть назад (которым воспользовался тот же Финарфин, вернувшись в Валинор). Судьба людей у Толкина наиболее ужасна, поскольку они подверглись проклятию высших сил поголовно и без шанса повернуть назад и получить прощение (даже те, что позднее восстали против Моргота — эдайн). По странному совпадению, это коррелирует с наименьшей долей языческой мифопоэтики и наивысшим содержанием библейских реминисценций в итоговом сюжете о их Падении.       На ранней стадии формирования толкиновского Легендариума, в «Книге Утраченных Сказаний», рассказ о Падении людей довольно примитивен — некий слуга Мэлько по имени «Фанкиль», «Фукиль» или «Фангли» соблазняет людей. Тут можно усмотреть параллели с христианской литературой Средневековья и Нового Времени, где в роли искусителя прародителей людей выступает нередко не глава падших ангелов, а посланный им злой дух (скажем, Астарот, или Велиал, или вовсе Лилит), но, на самом деле, в версии «Утраченных Сказаний» этот эпизод имеет мало общего с христианской концепцией грехопадения, поскольку, как следует из повествования, Фанкиль соблазнил не вообще всех людей (как в сюжете о грехопадении), а лишь большинство из них:       «Фанкиль с Гномами (Dwarves) и Гоблинами явился среди Людей и сеял отчуждение между ними и Эльфами; и многие Люди помогали Гномам (Dwarves). Один лишь народ Эрмона был на стороне фэери в первой битве Гоблинов и Эльфов (здесь на месте слова «Гоблины» вначале стояло слово «Гномы» (Dwarves), а до того — «Люди»), которая названа Битвой Палисора». В целом этот сюжет очевидным образом вырастает не столько из истории Адама и Евы, сколько из свойственного «Утраченным Сказаниям» мотива «взаимной ревности людей и эльфов», которая там хотя и распространяется Мэлько с целью разобщения сопротивляющихся ему народов, но на первоначальном этапе формирования толкиновской мифологии имеет и самостоятельный смысл.       В дальнейшем, в ходе коренной переработки Легендариума Толкином при создании его итоговой версии, этот мотив видоизменяется — теперь уже самолично Моргот тайно покидает Ангбанд, осажденный армиями нолдор, чтобы подчинить первых людей, пробудившихся в долине Хильдориэн. В подробностях результат не описан, но ясно то, что люди служили ему, хотя позднее часть из них восстала и бежала от него на запад. Тут нельзя не вспомнить и то, что Валар по поздним версиям отложили начало войны с Морготом «ради людей», и то, что «Более того, не открылось Манвэ, где пробудится род людей: на севере, юге или на востоке» («Сильмариллион»). Поскольку в рамках толкиновского мира Манвэ выступает как наместник Эру, это следует читать как «Эру ему этого не открыл». И конкретно это место, если честно, у Толкина в сравнении с «Потерянным Раем» Мильтона выглядит, откровенно говоря, неприглядно.       У Мильтона Рай охраняется верными Богу ангелами, и Сатана вынужден проникать туда с помощью серии хитростей. Аналогично, в истории Падения нолдор эльфы Валинора охраняются Валар, хотя они, как и ангелы у Мильтона, в истории с Древами Валар и ограблением Форменоса оказываются в этой роли не на высоте. У Толкина Моргот беспрепятственно приходит в Хильдориэн, никем не охраняемый. Само собой, всему этому требовалось какое-то объяснение, и Толкин постарался его дать, причем «изнутри», а не «снаружи» мира. Так появился «Атрабет Финрода и Андрет», своего рода философская беседа между Финродом Фелагундом и Андрет, человеческой женщиной из Беора, в которой та передает человеческую легенду о падении первых людей. В этой беседе Финрод высказывает предположение, которое, надо думать, по мысли Толкина, должно было объяснить и оправдать невмешательство Валар в дела людей:       » — Валар? — переспросила она. — А откуда мне это знать? Откуда это знать людям? Ваши валар не тревожили нас ни заботами, ни * просвещением. Нам они призыва не посылали.       — Да что вы знаете о них? — воскликнул Финрод. — Я видел их, я жил рядом с ними, я зрел лица Манвэ и Варды, озаренные Светом. Не говорите так о них, и ни о чем, что выше Вас. Такие речи [берут начало в устах Лжеца].[от Лукавого] Приходило ли Вам на ум, Андрет, что, быть может, в те незапамятные времена вы сами лишили себя их забот и помощи? А может быть даже, что они не могли править вами, детьми людей — ибо вы были выше этого? Я вовсе не льщу вашей гордыне, я говорю, что думаю: вы были выше этого. Хозяева своей судьбы в Арде, свободные под рукой Единого. А потому думайте, что говорите! И если вы не хотите поведать другим о своем горе и как это вышло, берегитесь, как бы вам не ошибиться в природе недуга, подобно неискусным лекарям, и в гордыне своей не свалить вашу вину на других».       В общем, насколько я понял толкиновскую концепцию, изложенную в «Атрабет», если эльфов наставляли в различных ремеслах и развивали Валар, то люди должны были взаимодействовать непосредственно с Эру — в этом они стояли выше эльфов. Как сказано в «Легенде Аданэль», содержащейся внутри «Атрабет»:       «Говорят, что Несчастье случилось на заре истории нашего народа, когда еще никто не умирал. Голос говорил с нами, и мы внимали. И сказал Голос:       — Вы — мои дети. Я послал вас, чтобы вы жили здесь. Придет время, и вы унаследуете всю Землю, но пока вы еще дети и должны учиться. Взывайте ко мне, и услышу; ибо я смотрю на вас».       Дальше Толкин начинает развивать историю, которая, по его мысли, должна объяснить причины совращения людей Морготом, по классической «пропповской» схеме «запрет — нарушение запрета — последствия нарушения», которая присутствует и в истории Адама и Евы из Книги Бытия. Но приходится признать, что, увы, здесь толкиновское повествование повествование проигрывает библейскому:       «В те времена мы часто взывали, и Голос отвечал нам. Но он редко отвечал на наши вопросы. Он говорил:       — Сперва постарайтесь найти ответ сами. Открытие доставит вам радость, и вы станете старше и мудрее. Не старайтесь повзрослеть раньше времени.       Но мы спешили, и нам хотелось делать все по-своему. На ум нам приходило множество вещей, которые мы хотели бы сделать. И потому мы все реже и реже обращались к Голосу».       Посыл толкиновского сюжета тут понятен (губительность попытки независимость от Бога), но, если честно, совершенно неконкретен. Что значит «не старайтесь повзрослеть раньше времени» — например, неясна, какова «правильная» скорость взросления? Да и сам по себе призыв «не стараться повзрослеть раньше времени» странный. Если брать отношения эльфов и Валар, то Валар не призывали эльфов «не взрослеть раньше времени» — напротив, они радовались их достижениям. Но вернемся к «Легенде Аданэль». В случае библейской истории читатель-атеист (например, я) может считать наказание, наложенное на Адама, Еву и всех их потомство сколь угодно несправедливым, но в этом сюжете Яхве хотя бы предельно внятно формулирует запрет — не вкушать плоды с древа познания — и предупреждает о его последствиях (смерть)[3]. Эру в «Легенде Аданэль» формулирует запрет максимально расплывчато, и столь же расплывчато говорит о последствиях его нарушения. Люди Хильдориэна в «Легенде Аданэль» менее, а не более информированы о том, на что идут, чем Адам и Ева в библейской истории.       Тут появляется Моргот, прикинувшись другом и учителем людей, и завоевывает их доверие, делясь с людьми знаниями и дарами. Почему Эру не предупредил тех, кто ещё обращался к нему, о том, с кем они имеют дело[4]? Тем более что сам Моргот уже начал пропагандистскую войну против почитателей Эру (» — Глупцы! — воскликнул он. — То был Голос Тьмы. Она хочет отвратить вас от меня; ибо Она жаждет поглотить вас»). Более того, Эру позволяет Морготу обмануть людей ложными знамениями и запугать их:       «И наступил день, когда свет Солнца вдруг начал тускнеть, и наконец погас, и великая тень пала на мир, и все звери и птицы были в ужасе. И тогда он явился снова, как яркое пламя в темноте.       Мы пали ниц. И тогда он сказал:       — Есть еще среди вас такие, кто внемлет Голосу Тьмы, и оттого Она приближается. Выбирайте же! Кто будет вашим Владыкой — Тьма или Я? Если вы не примете Меня как Владыку и не поклянетесь служить Мне, Я уйду и оставлю вас; ибо есть у меня иные царства и иные жилища, и я не нуждаюсь ни в Земле, ни в вас».       Для сравнения, в библейской истории — и в ориентирующемся на неё «Потерянном Рае» Мильтона — змей-искуситель, которого христиане отождествляют с дьяволом, может лишь подталкивать Адама и Еву к неким действиям (как Мелькор — нолдор во время Непокоя), но не может обмануть их грандиозными фокусами вроде тех, что описаны в «Легенде Аданэль». И уж тем более змей-искуситель в библейской истории не может людей откровенно запугивать, чем занимается Моргот далее по тексту:       «Тогда в страхе сказали мы, как велел он:       — Ты наш Владыка, и Тебе одному мы будем служить. Мы отречемся от Голоса, и не станем более внимать ему.       <…>       И когда мы построили большой дом, он пришел и стал перед троном, и весь дом озарился, словно огнем. И сказал он:       — Пусть же выйдут вперед те, кто еще внемлет Голосу!       Такие еще были, но они побоялись выйти вперед и промолчали».       Как ни печально это признавать, но в данном сюжете Эру выглядит ещё более невыгодно, чем Яхве в истории Адама и Евы. Сколь бы ужасным не были последствия наложенного на прародителей наказания — они хотя бы приняли свое решение сами (как и Адам и Ева в «Потерянном Рае»), а не вследствие страха перед силой, заведомо их превосходящей — в «Потерянном Рае» Ева даже не знает, что беседует с самим Сатаной, полагая, что перед ней змей (Сатана солгал, говоря от имени змея, в чье тело вселился, что он обрел разум, вкусив плоды от дерева познания добра и зла). Адам и Ева в Библии и у Мильтона становятся жертвами обмана — люди Хильдориэна становятся жертвами сразу и обмана (причем куда более грандиозного — змей в Книге Бытия не может сказать «Яхве — не Бог, это я — Бог»), и запугивания, и — во всяком случае, такое впечатление производит текст — того, что Эру не особенно стремился сделать что-то, чтобы их от падения удержать. Зато, когда люди поклоняются Морготу, тут же следует наказание:       «Первый Голос мы с тех пор слышали лишь раз. В ночной тиши Он заговорил и сказал:       — Вы отреклись от Меня, но остаетесь Моими. Я дал вам жизнь. Теперь она сократится, и все вы вскоре придете ко мне и узнаете, кто ваш Владыка: Тот, кому вы поклоняетесь, или Я, создавший его».       Если честно, этот эпизод абсолютно провален, и я сейчас даже не про этику (взгляд на оценку действий Бога с точки зрения морали у верующего и атеиста неизбежно будет различаться), а про эстетику. Толкин в «Айнулиндалэ» создал очень мощный с эстетической точки зрения образ Эру, который в ответ на мятеж Мелькора не грозит ему страшными карами, а просто предупреждает, что как бы тот не выделывался, творение Эру ему не испортить, и даже его поступки обернутся в итоге к вящей славе Эру. Но стоило Толкину показать Эру, так сказать, в действии, и поместить его в контекст христианских представлений о взаимоотношении человека и Бога, как созданный образ оказывается невольно разрушен им самим. Эру не может или не хочет ничего сделать, чтобы помешать Морготу, но при этом говорит людям, что-де они все скоро умрут и вот тогда-то увидят, кто истинный Бог — Моргот или он, Эру. Такой замечательный метод «аргументации» мы, к слову, видели у Мильтона в «Потерянном Рае» — в сцене, где верный Богу ангел Абдиил отвечает Сатане, усомнившемуся, что ангелы действительно сотворены Богом, а не зародились сами, весьма «весомым» доводом:

Я удаляюсь, но отнюдь

Не по твоей указке, не ввиду

Угроз твоих; нет, я хочу быстрей

Покинуть нечестивые шатры

Преступные, пока грозящий гнев

Внезапным пламенем не охватил

Всех, без разбору. Вероломный, жди,

Гром скоро поразит твою главу

И огнь всепожирающий! Поймешь

Тогда, в стенаньях, Кем ты сотворен

И Кто тебя способен истребить!

Yet not for thy advise or threats I fly

These wicked Tents devoted, least the wrauth

Impendent, raging into sudden flame

Distinguish not: for soon expect to feel

His Thunder on thy head, devouring fire.

Then who created thee lamenting learne,

When who can uncreate thee thou shalt know.

      Логика «если я могу тебя уничтожить, то я тебя создал» настолько «прекрасна» (независимо от того, говорит это истинный создатель или фальшивый претендент на его роль), что даже не нуждается в комментариях; из всех персонажей толкиновского Легендариума её использует, кажется, только Моргот (в ещё более запущенной форме), когда спорил с Хурином, кстати, по тому же вопросу (является ли он творцом и повелителем мира)[5]. Эру, в толкиновской оптике соотносимый с всеведущим Богом, действительно полагал, что такое наказание заставит людей раскаяться в поклонении Морготу, а не привязаться к нему ещё сильнее, убедившись в том, что Моргот говорил им на счет Эру[6]? По сути, как следует из написанного автором прямым текстом (тут, по-моему, писатель в Толкине оборачивается против религиозного апологета) произойти этому не дал исключительно… сам Моргот, который повел себя с людьми, отвергнутыми Эру, как всегда, то есть как злобный деспотичный самодур, оттолкнув их уже от себя:       «Тогда мы стали еще больше бояться Тьмы, ибо думали, что это Голос Мрака, что лежит за звездами. И мы начали умирать в ужасе и в муках, страшась уйти во Тьму. Тогда мы воззвали к своему Повелителю, моля спасти нас от смерти, но он не ответил. Но когда мы все собрались в Доме и преклонились долу, он наконец явился, могучий и величественный, но лицо его было жестоким и гордым.       — Теперь вы Мои и должны исполнять Мою волю, — сказал он. — Что Мне до того, что иные из вас умирают и отправляются насытить собою Тьму? Иначе бы вас расплодилось слишком много, и вы расползлись бы по всей Земле, как вши. Но если вы не будете делать, что Я велю, гнев Мой падет на вас, и вы умрете быстрее, ибо Я убью вас».       В общем, Моргот здесь прибегает к столь же увесистому «аргументу», что и Эру. Вообще одно из проблемных мест «Легенда Аданэль» — не только и не столько непривлекательность образа Эру, сколько то, что учрежденный Морготом культ имени себя вызывает у знакомого с Ветхим Заветом читателя совсем не те ассоциации, которые хотел бы вызвать Толкин[7]. И не только ветхозаветные. Когда Моргот говорит, что «Я — Даритель, и дары не иссякнут, пока вы верите мне« — на что это похоже? А когда слуги Моргота сжигают своих религиозных противников, утверждающих, что Моргот — не истинный Бог, а вторичный демиург, присвоивший его место (Боже мой, это написал католик!) и говорят, что это угодно Морготу — опять же, на что это похоже? И ведь такие мотивы у Толкина встречаются не только в «Легенде Аданэль». Возьмем «Осанвэ-Кенту»: «Мысль его всегда была одной и той же, хотя и варьировалась в зависимости от ситуации (как он ее понимал): он самый великодушный; он богат и даст все, что угодно своим друзьям, он особо любит того, к кому обращается; и ему следует верить«.       Особенно такие «оговорки по Фрейду» зашкаливают в нуменорских сюжетах, где культ Моргота описан особенно подробно. Вот, например, из первоначального наброска сюжета о Нуменоре: «И в то время случилось, что Сур (которого гномы называли Ту) явился в Нумэнор в обличии огромной птицы и проповедовал послание избавления, предсказывая второе пришествие Моргота. Но Моргот явился не во плоти, а как дух, как тень, павшая на сердце и разум, ибо боги заперли его за Стенами Мира». Если честно, о чем я жалею больше всего — так это о том, что Толкин мертв и его не спросишь, осознавал ли он, скажем так, получившиеся у него на выходе параллели?       Само собой, у таких параллелей есть вполне христианское объяснение, и они в определенном смысле даже логичны: поскольку Мелькор-Моргот Арды тождественен сатане христианского богословия, он выступает в качестве «обезьяны Бога». Проблема в том, что Толкин, хотя первоначально даже придумал на квэнья религиозную терминологию, так и не ввел в Легендариум полноценный институциализированный культ Эру[8] (видимо, опасаясь, что у него получится не христианство, а пародия на него). Но в итоге в «Легенде Аданэль» у него получилась — надо отметить, реально талантливая и достоверная[9] — пародия на институциализированную религию, поскольку получается, что первый полноценный религиозный культ со всеми атрибутами и практиками религий реального мира ввел в Арде (во всяком случае, среди людей, практики Валар — отдельная сложная тема) именно Моргот. Впрочем, не один Толкин такой — у его друга Льюиса получилось то же самое в «Последней битве» при описании учрежденного Обезьяном культа «Ташлана», в рамках которого «Ташлан», кстати, удивительно похож на тот образ Бога, в который верил, скажем, Джон Мильтон[10].       Кроме того, есть у «Легенды Аданэль» ещё одно проблематичное с моральной точки зрения место. Нолдор за массовое убийство тэлери в Альквалондэ получили Проклятие Мандоса (которое, правда, потом всё же сняли), но никто не отнимал у них бессмертие и не налагал прочие кары, постигшие людей в Хильдориэне[11]. То есть получается, что массовое убийство, осуществленное, как подчеркивает Толкин, не в последнюю очередь вследствие речей Мелькора (которого нолдор слушали добровольно), менее плохо (в том смысле, что влечет менее тяжкое наказание) поклонения людей Хильдориэна Морготу, совершенного (как показал сам же Толкин) вследствие запугивания и обмана? Даже если смотреть в теистической парадигме, где преступление против Бога хуже преступления против человека, поведение людей в Хильдориэне отличается от поведения Адама и Ева: Адам и Ева в библейской истории знали, что идут против воли Бога, а большинство людей в Хильдориэне было убеждено Морготом в том, что истинный Бог — он.       Опять же, Толкин, взявшись как-то соотнести придуманный им мир и христианское богословие, избавиться от «дурной теологии», не заметил, что идея о первоначальном бессмертии людей, отнятом после Падения, применительно к Средиземью порождает ряд проблем и с точки зрения «вторичного мира», и с точки зрения религиозных взглядов самого же Толкина: 1) уничтожает содержательные различия между эльфами и не-падшими людьми, делая бессмысленным творение Эру двух различных рас — толкиновская идея о двух разных жребиях эльфов и людей мне кажется более удачной, 2) обессмысливает мотив метафизического выигрыша от становления эльфа человеком, поскольку получается, что «не-падший» эльф (а Толкин, к сожалению, в поздних работах пришел к идее абсолютно «не-падшего» характера эльфов как народа — что, на мой взгляд, при всей симпатичности толкиновских эльфов было откровенно не лучшей идеей) становится падшим человеком, 3) превращает Валар, увещевавших нуменорцев принять смерть как часть их природы, а не некое наказание[12], в лжецов. В общем, с моей точки зрения, попытавшись одновременно объяснить бездействие Валар в отношении людей Хильдориэна и подогнать Легендариум под свои религиозные взгляды, Толкин создал для собственной вселенной гораздо больше проблем, чем разрешил, хотя «Легенда Аданэль», безусловно, ценна тем, что дает одно из немногих подробных описаний мелькорианского культа (и заодно отлично излечивает от иллюзий на тему «Мелькора как борца за свободу против эрувианского теоцентризма»).       По-видимому, даже сам Толкин понимал откровенно проблемный характер «Атрабет Финрод ах Андрет» как текста. Рассуждая над этим текстом, он отмечал: «Вопрос: не лучше ли, если Андрет вообще откажется обсуждать любые предания и легенды о «Падении»? Это уже и так слишком напоминает пародию на христианство (впрочем, это неизбежно). Любая легенда о Падении сделает это законченной пародией». Вообще, откровенно говоря, «Атрабет» — странный текст: в нем упомянута гибель Верховного Короля нолдор Финголфина в схватке с Морготом, хотя мы знаем, что их поединок имел место уже после Битвы Внезапного Пламени, в которой погиб возлюбленный Андрет Аэгнор, а Андрет умерла от горя. Толкин даже допускал, что его могли редактировать, дополняя мотивами гораздо более поздних времен, выходцы из Нуменора, заставшие проповедь мелькорианства Сауроном (что в контексте нуменорских идей о предназначенном для людей бессмертии смотрится особенно интересно[13]):       «В расширенных вариантах «Атрабет», явно дополненных нуменорцами, она, по настоянию Финрода, дает более полный ответ. Одни варианты ответа очень краткие, другие длиннее. Однако все сходятся на том, что причиной катастрофы было то, что люди приняли Мелькора как Царя (или Царя и Бога). В одной из версий прямо сказано, что полная легенда (укладывающая события в меньший промежуток времени) — это нуменорское предание, потому что Андрет там говорит: «Вот Повесть, которую поведала мне Аданэль из Дома Хадора». Нуменорцы по большей части были потомками народа Мараха, и почти все их неэльфийские предания принадлежат этому народу, а Дом Хадора правил ими. Легенда несколько напоминает нуменорские предания о роли Саурона в падении Нуменора. Но это не доказывает, что она целиком выдумана после катастрофы. Несомненно, она опиралась на предания, которые действительно существовали в народе Мараха, существовали независимо от «Атрабет». [Вставлено: «это не имеет отношения к ее «истинности» исторической или какой-то иной»]».       Говоря о Нуменоре как о своего рода «втором Падении» наиболее развитого человеческого народа нельзя не отметить, что и в этом случае Валар оказались, откровенно говоря, не на высоте. Их реакцией на затемнение Нуменора становится примитивный бойкот — корабли эльфов перестают плавать к нуменорцам. При этом когда предпоследним королем Нуменора становится дружественный к Валар Тар-Палантир, плавания в Нуменор не возобновляются. А ведь, хотя большинство нуменорцев осталось Людьми Короля (= противниками Валар), возобновление плаваний могло бы укрепить авторитет Палантира и Верных. Понятно, что «иначе сюжета не было бы» (Толкину надо было написать сюжет так, чтобы он закончился гибелью Нуменора — как в силу параллелей с Атлантидой, так и из-за мучившего его сна о Волне), но тем не менее. Да и последняя попытка Валар вразумить нуменорцев выглядит довольно неудачно (они убивают множество случайных людей, но не могут убить или хотя бы ранить Саурона):       «А вечерами с запада надвигалось порою огромное облако, принявшее очертания орла с крыльями, распростертыми на юг и на север; медленно поднималось оно над горизонтом, заслоняя гаснущее солнце, и тогда непроглядная ночь укрывала Нуменор. На крыльях орлов порою вспыхивали молнии, а между морем и облаком эхом отдавались раскаты грома.       И устрашились люди. «Глядите — это Орлы Владык Запада! — восклицали они. — Орлы Манвэ летят на Нуменор!» И люди падали ниц. Тогда немногими на краткий срок овладевало раскаяние, другие же ожесточались сердцем и потрясали кулаками, грозя небесам. «Владыки Запада замыслили зло против нас, — говорили они. — Первый удар наносят Валар. Теперь наш черед!» Сам король повторял эти слова, однако подсказаны они были Сауроном.       И вот молнии засверкали с удвоенной силой, поражая людей на холмах и в полях, и на улицах города, и огненный смерч ударил в купол Храма и рассек его надвое, и пламя увенчало сверкающий свод. Но сам Храм выдержал и не рухнул; Саурон же стоял на вершине его, бросая вызов буре, и молнии не причинили ему вреда; с того самого часа люди объявили его богом и преклонились перед его волей. Потому, когда явлено было последнее знамение, нуменорцы не вняли ему». («Сильмариллион»).       Ещё один проблемный момент — аргументация Валар в споре с нуменорцами, жалующимися, что «от нас требуют слепой веры, надежды без уверенности». «Не след противостоять воле Эру; и Валар настоятельно велят вам не отрекаться от веры, к которой призывают вас — иначе очень скоро она вновь превратится в связующие вас оковы. Надейтесь лучше, что в итоге даже ничтожнейшие из ваших желаний принесут свои плоды. Илуватар вложил в сердца ваши любовь к Арде, а он ничего не насаждает без причины. Однако же немало веков пройдет перед глазами не родившихся еще поколений прежде, чем замысел Эру станет явным; и вам откроется он, а не Валар». То есть по сути аргументация Валар сводится к «ждите и надейтесь на лучшее».       Стилистически и по существу их аргументация соответствует аргументации архангела Гавриила в пьесе Йоста ван ден Вондела «Люцифер» (которая, кстати, повлияла на «Потерянный Рай» Мильтона и образ Сатаны в нем), где тот, споря с Люцифером, сомневающимся в целесообразности возвеличивания человека и возможности обещанного воплощения Бога в его плоти, на все сомнения будущего мятежника отвечает исключительно одно — доверься Богу и надейся на лучшее:

Ревнуешь мощно ты

О чем лишь самому Творцу радеть пристало;

О Божьих помыслах, прикинь, сколь ведать мало

Возможно Ангелам, — сей грозной тайны темь

Господь отверзнет Сам, — сорвав печатей семь,

Сойдет в людскую плоть. Постигни: ты не можешь

Сей раскусить орех — лишь скорлупу обгложешь.

Когда настанет срок, запомни, без помех

Его деяний смысл откроется для всех

Наисвященнейший. Что Божия десница

Дарует — перед тем и надлежит склониться

Во благодарствии, и все сомненья прочь

Немедля отогнать, как днем гонима ночь.

      Проблема в том, что аргументация Валар в той ситуации ещё менее убедительна, чем аргументация Гавриила в споре с Люцифером у ван ден Вондела. В случае ван ден Вондела Люцифер знает, что Бог существует (более того — в отличии от мильтоновского Сатаны, он не дерзает сомневаться, что тот действительно создал ангелов), и апелляция к его воле гораздо более убедительна, чем апелляция к воле Эру, само существование которого может быть при желании поставлено под сомнение — как это сделал Саурон, обольщая нуменорцев. Осложняет ситуацию то, что, в отличии от ветхозаветного Яхве, непрерывно лично взаимодействующего с множеством людей, Эру сравнительно редко напрямую обращается к кому-то, кроме Манвэ как своего наместника в Арде.       Возьмем тех же Маэдроса и Маглора. Они, в отличии от нуменорцев, не сомневаются в том, что Эру существует и служит гарантом их Клятвы — а сама эта Клятва реально работает и феаноринги испытывают мучение при её невыполнении[14]. При этом Маэдрос сомневается в том, что они в случае их обращения к нему Эру может их услышать и освободить их от Клятвы («Но как докричаться нам до Илуватара, что пребывает за Кругами Мира? Ведь Илуватаром клялись мы в безумии своем, и призвали на себя Вечную Тьму, если не исполним своего слова. Кто сможет освободить нас?») — и Маглор не может ничего ему по этому поводу возразить, апеллируя исключительно к соображениям морали, то есть к тому, что даже если на них падет Вечная Тьма, лучше остановиться и прервать череду убийств, запущенных Клятвой.       Проще говоря, апелляция к воле Эру применительно к Средиземью более проблематична, чем, скажем, апелляция к воле Яхве в контексте Ветхого Завета как произведения (или даже реального Израиля допленных времен — поскольку, независимо от того, верим мы в Бога или нет, там были люди, вещавшие от имени Яхве, и эти люди пользовались доверием), поскольку, за вычетом Манвэ, не существует никого, кто мог бы общаться с Эру на постоянной основе, а из всех существ Эру, насколько я понимаю, обращается в первую очередь к Айнур (например, к Аулэ по поводу гномов). Причем, если верить «Легенде Аданэль», то получается, что соответствующая ситуация, чреватая недоверием нуменорцев к Валар, возникла… именно вследствие того, что после падения людей в Хильдориэне Эру перестал к людям обращаться, то есть наказание за одно падение в буквальном смысле подготовило следующее. Тут мы сталкиваемся с одним крайне интересным художественным феноменом, который я нередко замечал в литературе — причем как чисто религиозной, так и художественной.       Большинство продуманных религиозных систем строится на идеалистической философии, исходящей из объективного существования идей. Средневековый богослов Ансельм Кентерберийский определял Бога, в его представлении являющегося совершенным Благом, как «самое прекрасное, что можно представить» (это часть его знаменитого онтологического аргумента, с помощью которого он пытался доказать существование Бога). Парадокс состоит в том, что при этом почему-то попытки литературно изобразить Бога (хоть божество какой-нибудь реальной религии, хоть стопроцентное вымышленное божество вымышленного мира[15]) неизменно дают на выходе не лучшие результаты — достаточно вспомнить пресловутую фразу Ричарда Докинза про Бога Ветхого Завета как «самого неприятного персонажа мировой литературы» (при том, что на счет самого неприятного он определенно заблуждается — говорю как человек, более-менее знакомый с мифологией). И художественный талант автора, берущегося за работу, в этом деле, как показывают примеры Мильтона и Толкина (а на самом деле — и многих других, достаточно вспомнить легендарного создателя «Махабхараты» Вьясу), мягко говоря, не всегда помощник. Иногда выходит и вовсе наоборот — достаточно вспомнить, что импозантный образ мильтоновского Сатаны (а отчасти — и вышеупомянутого вонделовского Люцифера), задуманного автором на роль архизлодея, лег в основу «романтического» образа «дьявола как борца за свободу».       Подытоживая — если толкиновский сюжет о Падении Айнур и нолдор с моей точки зрения в ряде отношений качественно превосходит мильтоновский сюжет о Падении ангелов и людей, то сюжет о Падении людей, на мой взгляд, к сожалению, качественно уступает и мильтоновскому «Потерянному Раю», и его библейскому оригиналу (при общих, скажем так, проблемных местах в плане оценки поступков ключевого программно-положительного персонажа). Даже первоначальная версия соблазнения большинства людей Мэлько из «Книги Утраченных Сказаний», при всей её недостаточной проработанности, представляется мне гораздо более удачной — во всяком случае, на её основе, уверен, Толкин вполне мог бы создать интересный сюжет (например, «народ Эрмона», дружественный эльфам, можно было бы сделать предками эдайн). [1] Он мог отойти от Мелькора после падения Утумно в Войне Могуществ, он мог принять предложение Эонвэ и отправиться в Валинор для суда после Войны Гнева, он мог не предавать Келебримбора, создавая Единое Кольцо, во Вторую Эпоху. [2] Другой вопрос, что от Проклятия Мандоса пострадали не только нолдор, но и коренные жители Средиземья — синдар, люди и местами даже гномы. [3] Я в курсе, что верующие нередко толкуют «дерево познания добра и зла» аллегорически (скажем, Фрэнсис Бэкон толковал плоды с него как стремление судить о морали самостоятельно от Бога) — но я сейчас сравниваю один текст (библейский) с другим (толкиновским), да и бэконовское толкование куда более конкретно. [4] Что интересно, такую же некомпетентность в борьбе с пропагандой Мелькора среди нолдор в Валиноре проявляют и Валар во время Непокоя; более того, до угроз Феанора Финголфину мечом они, по-видимому, не замечают проблемы (для сравнения, преданная Валар часть нолдор её как раз замечает — скажем, тесть Феанора, Махтан, и жена Феанора, Нерданель, отдалились от него из-за его мятежных настроений). [5] » — Истинно так, — отвечал Моргот. — Древнейший Король — я: Мелькор, первый и могущественнейший среди Валар; тот, кто был до сотворения мира, тот, кто создал его. Тень моего замысла лежит на Арде, и все, что только есть в ней, медленно и неуклонно подпадает под мою власть. Все, кто тебе дорог, ощутят тяжкий гнет моей мысли, точно мглистое марево Рока, и ввергнуты будут во тьму отчаяния. Куда бы ни направили они шаг, везде воспрянет зло. Когда бы ни заговорили они, слова их обернутся гибельными советами. Что бы они ни содеяли — все обратится против них же. Не будет для них надежды в смертный час, и в последний миг проклянут они и жизнь, и смерть» («Дети Хурина»). [6] Я в курсе, что, согласно христианскому богословию, Яхве отнял у людей их первоначальное бессмертие, чтобы не дать им погибнуть, вечно живя во грехе — но (даже не касаясь самого объяснения) в том-то проблема, что применительно к вымышленному миру Арды оно неприменимо. Мы не можем судить о нем, всецело ориентируясь на христианское богословие, поскольку в таком случае пришлось бы признать, например, троичность Эру, о которой в самом тексте нигде не сказано. Более того, в самой «Легенде Аданэль» даже этого объяснения нет, и Эру выглядит именно так, как выглядит. [7] https://ficbook.net/readfic/6476983 [8] Если не считать валинорских обрядов, связанных с Древами Валар, и торжественными шествиями нуменорцев на гору Менельтарма в честь Эру. Интересно, однако, что у Толкина эрувианские обряды, в отличии от мелькорианских, осуществляет не жречество, а монарх (в Валиноре — Манвэ как Король Арды, в Нуменоре — короли из рода Элроса). [9] См. также эту статью — https://ficbook.net/readfic/9728878. [10] https://ficbook.net/readfic/11954863 [11] «И нас начали осаждать всяческие беды: усталость, голод, болезни; и Земля и все, что на ней, обратились против нас. Огонь и Вода восстали на нас. Звери и птицы начали избегать нас, а те, что сильнее, нападали на нас. Растения отравляли нас; мы начали бояться даже тени древесной». [12] «Да и не могут Валар отнять дары Илуватара. Эльдар не понесли наказания, говорите вы — даже те, что восстали, не знают смерти. Однако для них это — не награда и не кара, но суть их бытия. Эльфы не могут уйти, они связаны с этим миром и не покинут его пределов, пока стоит мир, ибо жизнь Арды и жизнь эльфов едины. Вы же несете наказание за бунт людей, к коему отчасти причастны, говорите вы, — потому смерть имеет над вами власть. Но изначально не карой задумана была смерть. Это — путь к спасению; вы покидаете мир и не связаны с ним, будь то в надежде или усталости. Так кому же из нас пристало завидовать другому?» («Сильмариллион»). [13] С точки зрения внутреннего авторства (на фоне соблазнения нуменорцев вечной жизнью) это, честно говоря, выглядит как типичная компенсация — «да, мы созданы для бессмертия [типичная нуменорская идея], но поскольку лишил нас этого бессмертия сам Эру за поклонение Морготу — так уж и быть, надо смириться с его отсутствием». [14] Интересно то, что у эльфов во время принесения брачных клятв, согласно «Законам и Обычаям Эльдар», также произносится имя Эру. [15] В случае божеств вымышленного мира, вроде Эру у Толкина или Аслана у Льюиса, этот феномен особенно интересен тем, что, поскольку в вымышленном мире автор может творить всё что хочет, эти божества, в отличии от, например, образа Яхве в Ветхом Завете, свободны от влияния специфической языческой мифопоэтической образности, порождающей те черты Яхве, за которые какие-нибудь гностики считали его дьяволом и узурпатором положения истинного надмирного Бога. Но, тем не менее, даже при этих условиях не удается показать их всецело-положительными.