Заколдованная принцесса

      В некотором царстве, в некотором государстве жил-был юноша, единственный сын у отца. С детства преследовали его несчастья. Не понять, что за притча: вроде был он и собой пригож, и сердцем чист, и умом его бог не обидел — а все жизнь у него не клеилась. За что не возьмется — все из рук валится; что ни затеет — во всем неудача; к кому ни подойдет — тот косо смотрит да усмехается; добры молодцы от себя гонят, красны девицы и знать не хотят. «Что за горе-злосчастье меня преследует? — не раз спрашивал себя Неудачник. — Должно быть, кто-то меня проклял».       А тут еще, в довершение всего, тяжко заболел его старый отец: слег в постель — и ясно было, что уж не встанет.       Перед смертью призвал старик Неудачника к себе и говорит ему:       — Сын мой, не оставляю я тебе ни злата, ни серебра — оставляю только наш старый дом. Хочешь — живи в нем, хочешь — продай и поезжай искать счастья в чужие земли. Об одном тебя прошу: по всему дому можешь ходить свободно, все двери открывать — только маленькую чердачную дверь не открывай и в ту комнатку, что за ней, не заглядывай. В той комнатке — тайна великая: много радости может она тебе принести – но, скорее, принесет неизбывное горе.       С этими словами старик умер.       Схоронил Неудачник отца, вернулся в пустой дом — и так горько ему стало, так тоскливо, что хоть сейчас в петлю. «Последней родной души я лишился, — думает он, — один остался на всем белом свете. Зачем мне жить? Не лучше ли разом со всем покончить?» Он уже принялся и петлю мастерить — да вдруг вспомнил, что говорил ему отец перед смертью о тайной комнате, где может ждать его и радость, и горе.       — Что горя бояться? — говорит себе Неудачник. — Мне и сейчас так худо, что хуже быть не может. Была не была — загляну туда!       Взял он связку ключей, нашел маленький ключик от чердачной двери. Отворил дверь — а там комнатка маленькая, совсем пустая, с голыми стенами. Лишь на одной стене висит картина. На холсте — дева с золотыми косами, в богатых одеждах, с блистающим венцом на голове: написана она, как живая, кажется, сейчас заговорит — и красавица такая, какой и не видано на белом свете.       Ахнул Неудачник: никогда прежде, ни во сне, ни наяву, не случалось ему видеть такую красоту. Стоит и глаз оторвать от портрета не может. И вдруг слышит тихий нежный голос:       — Знаю, что ты задумал. Брось это черное дело: умереть всегда успеешь — а жизнь не воротишь!       Изумился и ужаснулся Неудачник, поняв, что голос доносится от портрета.       — Не удивляйся, — продолжает дева на холсте. — Портрет этот волшебный: я сквозь него, как через магический кристалл, вижу, слышу и говорю. На самом деле я за много миль от тебя: в хрустальном дворце, за золотыми воротами, за серебряными стенами. Имя мое — Альгиста, я принцесса королевства Заморского. Но хватит обо мне: лучше скажи, почему тебе — молодому, сильному, пригожему — жизнь стала не мила?       Недолго думая, поведал ей Неудачник обо всех своих несчастьях.       — Видно, — говорит, — на мне какое-то проклятье — ничего мне в жизни не удается: жить неудачником больше не могу, а иначе жить не умею.       — Как же ты легко сдаешься! — отвечает ему таинственная дева. — Сравнить с тем, что с другими случается, так твоя беда — и не беда вовсе. Знаешь ли, что было со мной? Вот я действительно проклята: меня заколдовала при рождении злая колдунья. Но я это проклятье избыла — и живу теперь в своем хрустальном дворце спокойно и счастливо.       — Как же это с тобой случилось? — спросил Неудачник.       И принцесса начала рассказ.       — Когда я появилась на свет, — начала она, — отец мой созвал на крестины всех добрых фей нашего королевства, а одну старую злую ведьму не позвал. Однако она явилась незваной и прямо над моей колыбелькой произнесла черное заклятье: «Пусть, — сказала, — прелесть этой малютки скроется под мерзкой личиной, вызывающей ужас и отвращение». И в тот же миг я обратилась в чудовище.       Свирепым чудовищем я не стала — ум и сердце мое оставались человеческими. Но тело мое покрылось склизкой чешуей, руки и ноги превратились в отвратительные лапы, а на то, что прежде было лицом, нельзя было смотреть без содрогания. От меня исходил тошнотворный запах, а вместо младенческого плача из пасти моей вырывался хриплый рык и пронзительный визг.       Родители мои, король и королева, были благородными людьми — они не отреклись от своей несчастной дочери. Король распорядился поместить меня в дальнюю башню, подальше от чужих глаз, и растить как принцессу — в надежде на то, что однажды найдется способ снять злые чары.       Не передать тебе, что я пережила, пока росла, взрослела — и все яснее понимала, что я урод, омерзительная тварь, на которую невозможно смотреть без отвращения. Самой мне страшно об этом вспоминать, а другим и подавно знать не стоит. Так или иначе, мне минуло уже двадцать лет, и казалось, что спасение невозможно — всю жизнь мне предстоит провести в затворе, почти что в тюрьме, скрывая от людских глаз свой чудовищный облик…       Но вышло иначе. Один рыцарь из нашего королевства, странствуя по чужим землям, узнал способ избавления от такого заклятья. Вернувшись домой, он рассказал об этом нашему придворному магу, а тот составил для меня рецепт исцеления.       Конечно, пришлось потрудиться. Лечение оказалось долгим и нелегким: не в один час и не в один день сошла с меня поганая шкура, много пришлось мне пролить пота, крови и слез. Но с каждым днем я все более походила на человека.       Настал день, когда я явилась инкогнито на бал во дворце своего отца. И что же? Все вокруг спрашивали: «Кто эта прелестная девушка?»; отцовские вассалы состязались друг с другом за право пригласить меня на танец. Никому и в страшном сне не могло присниться, что еще совсем недавно «прелестная девушка» ползала на брюхе по липкому от слизи полу, скалила кривые черные зубы, когда хотела улыбнуться, и рычала, когда хотелось плакать…       Теперь видишь — все преодолимо. Непоправима одна смерть, а кроме нее, нет на свете непоправимых бед. Взгляни на меня теперь. Можно ли подумать, что еще год назад, взглянув на меня, люди лишались чувств от страха, что мною матери пугали непослушных детей? И вот, из такого ужаса я вышла живой, я счастлива, всеми любима, радуюсь жизни и жду счастья от будущего — а ты что же? Неужто расстанешься с жизнью из-за каких-то мелких неприятностей?       Слова принцессы глубоко запали в сердце Неудачника: с тех пор о самоубийстве он более не помышлял. Стиснув зубы и засучив рукава, взялся он за те дела, что прежде ему не удавались. И каждый день, в условленный час, поднимался на чердак, чтобы поговорить с волшебным портретом. Принцесса из далекой страны постепенно стала ему лучшим другом: с ней одной он делился всеми подробностями своей жизни и всеми сокровенными мыслями, у нее одной спрашивал совета.       Что же вы думаете? — все ее советы шли во благо, так что и года не прошло, как прежний Неудачник сделался Удачником. Так изменился, таким бравым парнем стал, что прежние знакомые, встретив на улице, не сразу его узнавали — и дела его пошли теперь совсем по-иному, и в любой компании был ему привет и почет.       Конечно, пришлось ему потрудиться; немало пота и слез он пролил, избывая свое злосчастье. Но в самые трудные минуты мысль о красавице, что прежде была чудовищем, придавала ему сил и не давала впасть в отчаяние. Так и вышло, что ее он стал считать своей спасительницей, к ней постоянно обращался мыслями, с нетерпением ждал разговоров с нею — пока однажды не понял, что любит ее больше жизни.       Не решаясь признаться возлюбленной в своих чувствах, вместо этого стал он расспрашивать ученых людей и купцов, путешествующих по дальним странам, в надежде узнать побольше о королевстве Заморском и о его принцессе Альгисте.       Подтвердилось все, что рассказывал ему волшебный портрет. О прекрасной Альгисте многие слышали — и все возносили хвалы ее красоте, уму и доброму сердцу. Рассказывали и о том, что прежде она была злой ведьмой заколдована и обращена в мерзкое чудище, однако — отчасти благодаря волшебству, отчасти собственными трудами и усилиями — сумела освободиться от заклятия. Говорили еще, что многие доблестные рыцари из разных стран съезжались в королевство Заморское, желая добиться ее руки —, но все уезжали ни с чем.       Дело в том, что в честь своего исцеления принцесса дала обет — поклялась она выйти замуж лишь за того, кто пройдет некое испытание. В чем состоит оно — никто не ведает. Известно лишь, что все ее женихи возвращаются из королевства Заморского грустные и пристыженные, качая головами и говоря: «Да это бог знает что! На что она рассчитывает? Такое испытание — не в силах человеческих!» — и прочее в том же роде; но, кроме этого, ничего не рассказывают, ибо с каждого из них принцесса берет клятву о сути испытания молчать.       Прежде такие рассказы испугали бы Неудачника — но не теперь! Теперь он ничего не страшился и смело смотрел в будущее. Мысль о трудном испытании его даже радовала: ему не терпелось доказать возлюбленной, что он ее достоин. «Все эти женихи не любят мою Альгисту, потому и проигрывают, — говорил он себе. — Но я — другое дело: я люблю ее больше жизни, она — мое солнце, это она меня научила ничего не бояться и ни перед чем не отступать. Как же я могу проиграть?»       И, недолго думая, он отправился в путь.       Долго ли, коротко ли: добрался юноша до столицы королевства Заморского — и прямиком в хрустальный дворец.       Встретили его там с почетом, сытно накормили и напоили, дали отдохнуть с дороги, а затем ввели в тронную залу.       Король и королева сидели на своих престолах, благородные лица их были омрачены печалью; золотой трон принцессы был пуст.       — Чужеземец, знаешь ли ты, на что дерзаешь? — спросил король.       — Я слыхал, что испытание, установленное принцессой, превышает силы человеческие, — смело отвечал юноша, — но я готов.       — Клянешься ли никому не рассказывать о том, что увидишь и услышишь?       — Клянусь.       — Что ж, — проговорил король, — для испытания еще настанет время, а пока иди к себе, отдохни, а к семи часам спускайся к ужину. Принцесса будет ждать тебя в пиршественной зале.       Никогда еще время не тянулось для юноши так медленно, как в этот день! Каждую минуту он смотрел на часы, с нетерпением ожидая встречи с возлюбленной. «Вот удивится она, когда меня увидит! — говорил он себе. — Какова-то она в жизни? Должно быть, еще прекраснее, чем на портрете!» И перед глазами его вставали нежный взор красавицы, ее золотые косы и сияющая, победительная улыбка.       Задолго до семи часов нарядился он в свое лучшее платье, повесил на пояс рыцарский меч – и, не в силах больше ждать, отправился в пиршественную залу.       Входит. Зала ярко освещена сотней свечей. Перед ним — накрытый стол, ломящийся от яств, однако за столом никого нет. «Должно быть, я слишком рано пришел, — сказал себе юноша. — Однако странно, что не видно слуг…» И вдруг какой-то холод сжал его сердце.       Видит он, что противоположная дверь медленно, медленно, со скрипом приотворяется…       ...Вначале появился запах — тошнотворная, удушливая, гнойная вонь: так пахнет в лазаретах, у кроватей безнадежных больных. Запах был почти осязаем, от него пресекалось дыхание, и к горлу подступала тошнота. Затем в приоткрытую дверь медленно, с трудом подтягивая за собой волочащееся по земле брюхо, вползло ЭТО.       Больше всего оно походило на гигантское насекомое с перебитым хребтом и вывернутыми в разные стороны членистыми лапами. Оно ползло, оставляя за собой влажно мерцающий слизистый след — мимо стола, прямо к нему. И чем ближе подползало, тем больший ужас и омерзение его охватывали, ибо он все яснее видел, что безобразная морда его с оскаленными черными зубами хранит странно смещенные и перекореженные черты человеческого лица…       Юноша застыл на месте, не в силах ни крикнуть, ни пошевелиться. Однако, когда чудище повернуло к нему свою безобразную голову и издало хриплый булькающий рык, ужас заставил его действовать.       — Не подходи, тварь! — отчаянно выкрикнул он и замахнулся мечом.       В этот миг туман заволок его зрение. Исчезло чудище, растаяло зловоние;, а через мгновение туман рассеялся. Что же? Перед ним стояла его возлюбленная — еще краше, чем на портрете. Но лицо ее было бледно, как смерть, а по щекам катились слезы.       — И ты… — проговорила она. — И ты тоже…       — Но… но как же? — еле выговорил юноша. — Ты же… исцелилась…       — Да, исцелилась. Теперь я могу надевать и снимать шкуру чудовища, когда пожелаю. Могу вовсе забыть о ней и навсегда остаться человеком. Не правда ли, легко и удобно любить красавицу-принцессу, милую, добрую, безмятежно счастливую? Но я дала обет: только тому я стану женой, кто полюбит меня целиком, а не одно из моих обличий, кто сможет не только восхищаться моей красотой, но и сострадать мне в моем уродстве. И вот, даже ты — сам прошедший тот же путь, сам знающий, каково быть на той стороне… ты, кому я протянула руку и вывела из мрака — даже ты…       Горькие слова теснились в груди юноши. Хотел он сказать, что, выходит, принцесса не исцелилась до конца, что ведьмино проклятие до сих пор властвует над ее жизнью и лишает ее счастья; многое еще хотел сказать он… но перед глазами его стояла безобразная морда и слюнявая пасть чудовища — и слова не шли с языка.       — Что ж, — сказал он наконец. — Ты сама говорила мне: нет на свете непоправимых бед, кроме смерти. Так и есть. Я это переживу — даст бог, переживешь и ты. Благодарю тебя за все: прощай, будь счастлива.       И, поклонившись принцессе, пошел прочь, полный неизбывного горя.