Bloody deeds

Их было трое. Трое мужчин, трудившихся на земельном участке. Трое крестьян. Они не сопротивлялись. Они не ожидали, что их поймают и вздёрнут на ближайших деревьях. Раньше Дирхаэль никогда не приказывал казнить таких противников. Это казалось ему слишком подлым и мелким, но тогда он не смог поступить иначе. Деревья, на которых повесили тех землепашцев, удачно росли у дороги. Дирхаэлю показалось, раскачивающиеся тела тех бедолаг могли служить страшным предупреждением. Кому-нибудь. Северянам, гондорским сторонникам Винитарьи, всем, кто захочет предать Кастамира. Хотя жителям тех мест, похоже, было безразлично, кто правит страной. Дирхаэлю было не всё равно. Дирхаэль подумал, что никогда не забудет тех повешенных крестьян. Но не казнить их он не мог. Разведка доложила: недалеко от той местности видели северян. Дирхаэль, не раздумывая, велел своему отряду седлать лошадей. Северян следовало опасаться. Дирхаэль ещё не получал приказа преследовать их, но и без приказа знал об опасности. И понимал, Кастамир не захочет отдавать власть Винитарье. Дирхаэль же просто не хотел, чтобы королём над ним и его родом снова становился полукровка северян. Он не запомнил лиц повешенных крестьян. Он никогда не вглядывался в лица поверженных противников. Это было ни к чему. Он победил. Враг погиб или умирает. Захлёбывается кровью, последним порывом жизни пытается нащупать голову на перерубленной шее. Лежит на земле со стрелой, торчащей из глаза, живота или горла. Врага больше нет. Он уничтожен. Он не вернётся, чтобы сразиться с Дирхаэлем и его людьми. Может, потому Дирхаэль и не помнил облика побеждённых. В этих воспоминаниях не было нужды. Он помнил запахи разлагающихся на жаре тел противников и бывших соратников, хлюпающую под ногами кровь, сонмища мух, налетевших на сладкий запах свежей крови и быстро гниющих в жару тел. А обликов своих жертв он не помнил никогда. Но почему-то в его память врезались ноги тех землепашцев, которых он приказал повесить на деревьях у возделываемых полей. Точнее, в память врезалась их обувь. Правда, один из них был босым, зато второй — в старых стоптанных сапогах, может, даже не своих, а третий — в сандалиях с дыркой на подошве. Единственное, оставшееся в памяти Дирхаэля. Не почерневшие и опухшие от удушья лица, не вывалившиеся из ртов языки, а ноги висельников, уже закончившие предсмертную пляску, голые грязные ступни одного, стоптанные подошвы второго и дырка в подошве сандалии третьего. Мертвецам обувь ни к чему. Но забылось всё, кроме высоких деревьев у дороги, на которых его отряд повесил тех несчастных, грязных ног и обуви, надетой ими утром последнего дня жизни. Может, если бы Дирхаэль сам казнил их, он бы запомнил хруст ломающихся шей и синеющие от нехватки воздуха лица, но он не казнил тех крестьян, лишь приказывал отряду и следил за казнью. Дирхаэлю казалось: он никогда не забудет тех повешенных. Может потому, что смысла в той казни не было. Но поступить иначе Дирхаэль не мог