Когда темно

      Вряд ли утро можно назвать хорошим, если тебя будит не ласковый луч солнца или размеренный стук дождя по крыше, а оглушительно громкая дрель. Аглая искренне верила в то, что если день начинается с этого звука, то жди беды. — Чертовы соседи! — простонала она, натянув одеяло до ушей. — Кому в такую рань вздумалось что-то чинить?       Так как усердные попытки игнорировать звук, заткнуть уши или считать про себя баранов не увенчались успехом, стало понятно, что заснуть уже не удастся. Терять было нечего. Поэтому, не прождав и пяти минут, девушка вскочила с кровати и направилась к стене, за которой и находился источник шума. Мысленно извинившись перед ничего не подозревающими соседями, она подошла к ней вплотную, приложила руки ко рту и закричала: — Боже мой, семь утра! Семь утра, слышите, семь утра! — кричала она, — Прекратите шуметь, вы что, бессмертные, что ли?       Звукоизоляция в доме была очень плохой, поэтому сомневаться в том, что сообщение дошло до адресата, не приходилось. Не прошло и десяти секунд, как дрель затихла, и наступила привычная утренняя томная тишина.       За окном стоял непривычно теплый, а не жаркий, для Петербурга август — с заливистым пением птиц, редкими грибными дождями и звенящим ветром. Воздух был свеж и влажен, он пах свободой и надеждой на безоблачное будущее. Солнце же было таким ярким и теплым, что ушедшие зимой силы восполнялись сами собой. В эти дни не просто хотелось просыпаться — хотелось жить.       Первой очнулась комната, когда девушка открыла настежь окно. За считанные минуты студия наполнилась прохладой — вдохнутый ветер вымыл пространство, которое теперь было накрахмалено весенней зябкостью.       Вторым ожил в доме чайник. Звук кипения, шум текущей воды и звон вымытого стекла смешивались в особую симфонию, которой вторил дурманящий и одновременно с тем бодрящий запах кофе.       Третьей проснулась уже сама Аглая. Это произошло на первых аккордах «Rasputin» — песни Boney M, чья пластинка ненароком попалась ей в то утро под руку. Самого Распутина девушка видела лишь однажды — в 1911 году в Царском Селе, буквально за неделю до его убийства. Старец произвел на тогда еще девочку двоякое впечатление. Всем своим видом, словами, действиями он показывал, что действует с благими намерениями, вот только интуиция подсказывала, что человек явно себе на уме. На секс-машину, кстати, он был совсем не похож — скорее на батюшку, иногда подворовывающего у собственного прихода, однако это не мешало огромному числу женщин виться вокруг него, буквально глядя старцу в рот. Невольно появившееся воспоминание оставило после себя некоторую горечь в горле, так как запечатленный в памяти момент принадлежал другой жизни. За последующие сто лет мир пережил несколько войн, множество революций и как минимум два передела, а уютный мирок пятичасового чая с коломенской пастилой, летних дач и рождественских балов остался только на фотографиях и пленках.       Пританцовывая, девушка подошла к холодильнику и открыла дверцу. Её взгляд лениво рассматривал пустые полки, пока не наткнулся на единственную бутылку крови. На вкус жидкость оказалась чем-то отвратительным — как смесь скисшего молока и тухлых яиц. — Сплошная химия пошла, — скривилась девушка, выливая все оставшееся в раковину, — Сначала они обколются чем-то, попадут в аварию, а мне потом это пить! В следующий раз нужно донорскую просить.       При выходе из квартиры взгляд Аглаи случайно упал на тумбочку в прихожей. Рука привычным жестом потянулась к фотографии в рамке, на которой были изображены те, кого девушка вот уже сто лет считала своей родней.       На фоне фонтана «Розарий» в Парке Горького стояли трое. Слева — немолодой брюнет лет пятидесяти, справа — темноволосая кудрявая женщина лет тридцати, а сзади — обнимавшая их сзади девушка с неуклюжими косичками-баранками. Все трое улыбались и производили впечатление счастливой семьи.       1948 год, Москва       На улицах царствовал характерный только Москве май — теплый, свежий, небесно-голубой. В воздухе витал запах цветущих яблонь.       У дверей Высшей Дипломатической школы стояли двое: девушка в красном платье от Dior, привезенном из заграничной командировки, и мужчина лет пятидесяти в сером костюме. — Если честно, Саша, твой парадный костюм МИДа мне нравился больше, — задумчиво произнесла девушка, смахивая невидимые пылинки с лацканов пиджака — Ты в нем выглядел совсем как 40 лет назад, это навевало ностальгию. — В следующий раз, когда Молотову захочется снова поменять дресс-код, я непременно этому воспротивлюсь, — усмехнулся мужчина, с любовью глядя на жену. — Однако, Алина, где же Оля? По моим подсчетам, она должна была выйти уже минут сорок назад. — Успокойся, скорее всего просто увлеклась билетом и рассказала примерно в три раза больше достаточного, вот и задерживается… — А если мы что-то упустили? Вдруг ей попалось что-то такое, что мы не обсуждали? Или дали дополнительные вопросы, на которые ни один абитуриент не ответит… Кажется, мы мало говорили про анархические движения… — Спокойно, Саша, про них с ней говорила я! И донесла одну главную мысль — если к тебе в телеграф врывается человек и говорит, что в тебе есть огонь справедливости и ты ему нужна — ни в коем случае не нужно на это вестись. И если у тебя нет вампира, который дважды придет в самый нужный момент, то максимум, что от тебя останется — могильная плита и, возможно, упоминание в мемуарах мигранта-теоретика. Руневский, — строго воскликнула девушка, после чего ласково улыбнулась и мягко сжала его руку, — Оля подготовлена превосходно, потому что с ней занимался ты! Но если ты не хочешь верить в себя, поверь хотя бы в неё. Она не из тех, кто останавливается на середине. Боже мой, как ты будешь волноваться, когда наш с тобой ребенок будет куда-нибудь поступать?       В этот момент дверь приотворилась и из здания медленно, с пустым взглядом вышла побледневшая семнадцатилетняя девушка. Она тихо подошла к паре и, не сказав ни слова, уткнулась в плечо Алине. Все стало понятно без слов. — Оля, не расстраивайся, — после недолгого молчания начал утешать Руневский — Ты обязательно попробуешь в следующем году…       Тут девушка, еще секунду назад выглядевшая хуже утопленника, громко рассмеялась и по-девичьи неуклюже обняла его — Видели бы вы свое лицо сейчас! — задыхаясь от смеха, воскликнула Оля, держа мужчину за плечи. — Между прочим, это была идея Алины, а я — только исполнитель. Но согласитесь, что хорошо получилось — не зря же я десять лет осветителем в МХТ проработала! — в этот момент девушка увидела, что для Руневского шутка затянулась. — Александр Константинович, все хорошо, я сдала и мне сказали, что с такими результатами готовы выпустить приказ хоть сегодня. Просто билет попался про Русско-турецкие войны, вот я и разговорилась с принимающим. Вы слышите: я справилась! Мы справились! — Раз такое дело — пойдемте скорее в Парк! — воскликнула Алина, утягивая мужа вперед, и спустя несколько минут, целуя в щеку, прошептала:

«А я говорила»

***

      Рабочий день в Департаменте полиции начинался еще в девять утра, но на деле многие, особенно сотрудники, проработавшие в ведомстве не один десяток лет, появлялись на рабочем месте не раньше двенадцати. Поэтому Аглая крайне удивилась, когда столкнулась на служебной парковке с главой 3-ого делопроизводства, Евстратием Медниковым.       Об этом человеке во всех отделах ходили легенды, далеко не самые приятные. Коллеги видели в нем неистребимого консерватора, подхалима с редким умением сказать нужные слова нужным людям, чтобы столкнуть кого-то лбами. По Департаменту годами циркулировали рассказы о том, как он стравил премьер-министра и главу Охранки, передав журналистам некоторый компромат на первого, или как он добился реорганизации ведомства, подсунув нужный документ Императору через Юсупова, о чем последний не имел ни малейшего понятия. Некоторые вещи подвергались сомнению: при том, что Феликса во всем министерстве не любили из-за его деятельности, закончившейся позорной отставкой, на посту министра, многие признавали, что Юсупов не пойдет на поводу ни у кого, кроме самого себя. А вот в подковерные политические игры по стравливанию и приставания к молодым работницам верилось легко. Из-за последнего Аглая его не уважала особенно сильно. — Совращаете, Аглая Петровна, — прищурившись, произнес Медников, стоя прямо у двери, когда девушка проходила мимо него — Девушки на мотоциклах выглядят крайне привлекательно. Хотите наших работников с ума свести?       «Мозги, вот что сейчас привлекательно, пикапер вы мой с двухсотлетним стажем» — подумала девушка, но вместо этого коротко ответила, что это лучший способ не попасть в пробку, после чего пропустила его вперед.       В 8-м делопроизводстве кипела работа. В отличие от остальных отделов, которые занимались политическими преступлениями, этот отвечал за сыск, то есть имело дело с ворами, убийцами и маньяками. И начальником делопроизводства был не интриган и не жандарм, а один из лучших сыщиков XIX века — Аркадий Францевич Кошко.       Аркадий Францевич верил только в одно — в то, что каждое преступление должно быть раскрыто. Ни продвижение по карьерной лестнице, ни привилегии и регалии его не интересовали. Возможно, поэтому он не ввязывался в разборки отделов и не строил интриг, а просто выполнял свою работу, причем отдавал ей всего себя. И требовал того же от всех своих подчиненных, из-за чего у постороннего человека могло возникнуть ощущение, что он тиран и деспот. При личном же общении оказывалось, что это достаточно понимающий, тактичный, не лишенный чувства юмора мужчина, который в случае чего поможет, поддержит и пойдет навстречу.       Именно к нему в кабинет отправилась Аглая, даже не заходя в собственный уголок. — Аркадий Францевич, можно? — получив утвердительный кивок, девушка вошла. — Вот. В этой папке все материалы по делу Станкевича, который был ликвидирован позавчера. — Почему только сегодня? Почему не вчера? — строго спросил мужчина, просматривая первые результаты экспертиз и протоколы с мест преступления. — Выписка от психиатра, первым заметившего его отклонения, пришла только ночью. Плюс были сложности с… описанием ликвидации, пришлось придумывать правдоподобную историю о нападении на сотрудника при исполнении и попытке бегства. — Ну да, не можешь же ты написать в официальном документе, что ты его съела, — усмехнулся Кошко, откладывая папку в сторону. — Ты мне лучше вот что скажи — что ты о нем думаешь?       Это была постоянная процедура — Кошко настаивал, чтобы детективы следовали не только за вещественными уликами, но и пытались построить психологический портрет преступника. — Арсений Федорович Станкевич, 24 года, пять лет назад приехал в Петербург поступать. Экзамены провалил, но в Златоуст не вернулся, судя по его сообщения в соцсетях — боялся, что засмеют, из чего следует, что он был неуверен в себе и, возможно, задавлен одним из родителей. Два года перебивался заработками, во время пьянки случайно убил своего друга по работе. Ему дали полтора года за убийство по неосторожности, но в колонии дежурный врач заметила первые признаки нестабильности психики. Его отправили на обследование и даже поставили шизофрению, но в психиатрическую клинику не забрали. В прошлом году он вышел, и примерно через три месяца начал убивать старух. — Мотив? — Философский, можно сказать. Он считал, что они занимают место убитого парня, то есть, убивая их, исправлял несправедливость «они живы — а он мертв». Но мне кажется, что он так вымещал и некоторые собственные обиды — это он становился живым. Чувствовал себя сильнее другого, поэтому выбирал тех, кто слабее. — Но заметь, — внезапно встрепенулся Кошко, словно дело еще не было раскрыто, а преступник — пойман и убит, — он не трогал детей. Значит, ему важно не только то, что жертва слабее. — Человек, которого в детстве притесняли взрослые, проще ассоциировать себя с ребенком, а старого человека — с родителем. Так что это еще и акт мести. — Допустим. Какие-то отклонения, извращения? — Нет, ничего специфического. Даже методы убийства разные — то кирпич, то бутылка, то еще что… При расследовании создалось впечатление, что все убийства совершались в состоянии аффекта или помутнения рассудка. То есть, выходя из дома, Станкевич еще не был уверен, убьет он или нет, и кого. Случайные жертвы, случайное место и случайные орудия. Мы и раскрыли его только из-за одного неудавшегося покушения. Дама оказалась прыткая, спаслась. По её описанию составили фоторобот, проверили по базам и нашли. Никакой детективной магии. — Да, давно я настоящих нелюдей не встречал, — вздохнул Аркадий Францевич, откидываясь назад в кресле. — Оно вроде и хорошо — люди целы, и как гражданину Российской империи меня это радует, но как детективу, мне скучно. Надеялся, может этот мальчик современным Родионом Раскольниковым окажется. — Не удивлюсь, если Порфирия Петровича с вас писали, — улыбнулась Аглая, уже собираясь уходить, — Аркадий Францевич, на этом у меня все. Я могу идти? — Аглая, подожди секунду, — вставая, остановил девушку сыщик.       Он приподнял жалюзи на двери и показал на молодого юношу лет двадцати двух, сидевшего без дела рядом секретаршей Кошко Галочкой. На первый взгляд он казался щуплым, неуверенным и даже немного потерянным. При втором взгляде мнение не изменилось ни на йоту. — К нам тут стажер из Москвы приехал, Федя Климов. Я его к тебе хочу приставить на первое время — Спасибо, но я привыкла работать одна, — жестко ответила Аглая, отвернувшись от стажера, которого уже мысленно окрестила «ребенком». — К тому же стажер — это ответственность, а я пока не готова никого приручать. — Аглая, я же все понимаю: ты хочешь казаться независимой, полагаться ни на кого не привыкла, — но рядом с тобой у него есть шанс чему-то научиться. — Допустим, но… — К тому же, все остальные позиции заняты, а послать его обратно в Москву я не могу. Так что, честно говоря, у тебя и выбора нет, согласиться или отказаться, приказ я уже выпустил. — Хорошо, — после некоторых раздумий согласилась девушка, — но к реальным делам я его не пущу, пусть занимается чем-то неопасным. И еще... Аркадий Францевич, я хотела у вас отпроситься, на час раньше или на два… Работы у меня все равно нет, а сегодня у Александра Константиновича юбилей… Я могу в другой день восполнить часы… — Понял, — улыбнулся Кошко, протягивая девушке чуть не забытую папку, — передай в архив и можешь быть свободна до конца дня. — Что? А как же отчеты… — Седлай свою метлу, Маргарита, и уходи уже, без тебя справимся, — рассмеялся Кошко, не выпроваживая, а буквально выталкивая девушку из кабинета.

***

      Юбилей, как и свадьба — пример праздника, который нужен скорее приглашенным гостям, чем самим виновникам торжества. Как иначе объяснить тот факт, что Руневский мог назвать друзьями или приятелями дай бог половину присутствующих, в то время как остальные были обязаны своим присутствием Владимиру Михайловичу Свечникову и его неоспоримому убеждению, что «на приемах в первую очередь работают, а не отдыхают»?       В какой-то момент Руневский уже был готов зарычать и убить всех, лишь бы его хоть на минуту оставили одного. Спасение пришло внезапно — к юбиляру подошла его жена и с фразой «Саша, ты мне срочно нужен, мир в опасности» увела в более-менее укромное место. — Алина, пообещай мне, что в следующий раз такое «торжество» меня будет ждать на похоронах, — процедил Руневский, на миг перестав натянуто улыбаться, как того требовали приличия. — Потому что второй раз в ясном уме и добром здравии я сие мероприятие не переживу. — Мне казалось, людям твоего возраста это нравится, — усмехнулась девушка, обняв ладонями его лицо, — сигары, коньяк, долгие разговоры… — Кажется ты сама говорила, что я выгляжу немного за тридцать! — изумился Руневский, вспоминая зеркальную ситуацию, случившуюся около ста лет назад. — И сколько лет тебе уже «немного за тридцать»?       Мир за это время изменился до неузнаваемости.       Руневский стал серьезнее, хитрее и опытнее.       Алина стала сдержаннее, терпимее и прочитала практически все собрание сочинений Толстого (правда, не все книги дожили до наших дней: «Крейцерову сонату» девушка сдала на макулатуру с репликой «Толстой уже не тот»).       А вот их любовь осталась такой же, как и сто лет назад — крепкой, взаимной.       Настоящей.       В итоге супругам пришлось вернуться в зал к гостям, но теперь они не отпускали друг друга, справляясь с протоколом вместе. — Просто скажи мне, что это скоро закончится, — в какой-то момент незаметно прошептал он ей на ухо. — Я бы сказала так, будь организатором кто-то другой, но, зная Владимира Михайловича, надеяться не приходится. Молись, чтобы этот банкет был третьей частью Марлезонского балета, а не первой. — Что-то Оля задерживается… Хотя я не уверен, что она вообще придет, после нашего последнего разговора… — Да сколько же можно об этом, пятьдесят лет прошло! Она поступила так, как я поступала в свои девятнадцать лет. Я же тоже делала так, как считала нужным, а не так, как было принято. Просто ты всегда приходил за мной, и я это приняла. А ей нужна была свобода. — Ты правда думаешь, что она придет? — Уверена. Например потому, что говорила с ней утром. Она обещала прийти и убить тебя праздничной речью. — Знала бы ты, какую службу она мне этим сослужит!       Аглая появилась на юбилее в то же время, что и горячее, поэтому её появления практически никто и не заметил, кроме Алины, которая вскочила из-за стола и направилась прямо к девушке. — Оля, почему так долго? — укоризненно произнесла Руневская, провожая девушку до её места за центральным столом, — Сашу чуть удар не хватил, пока он сносил натиск всех шишек Петербурга разом в ожидании тебя. Между нами: он очень хочет с тобой поговорить, для него это очень важно, выслушай его и даже если что-то не будет гладко, не смей ему портить праздник, иначе... — Алина Сергеевна, если Александр Константинович думает, что я на него обижена, то это давно не так. С тех пор столько воды утекло… — Думаю, будет лучше, если ты скажешь ему это сама.       В этот момент Руневский был уже прямо перед ними. И Аглая не понимала, что делать.       Она представляла эту встречу последние пятьдесят лет. Продумывала варианты ситуаций, при которых они могут столкнуться и им придется произнести друг другу хотя бы слова приветствия. Аглая за эти годы написала около двадцати вариантов речей на этот счет, но сейчас в голове не было ни одного подходящего слова.       Она помнила его таким, каким он был для маленькой, незрелой, неготовой к самостоятельной жизни Оли. Но теперь она уже другой человек, буквально.       А про то, каков сейчас Руневский, у девушки не было ни единого понятия. Все это время она узнавала о жизни четы от Алины, но крупицы сведений не давали ясной картины, отвечающей на вопрос «Кто вы теперь?».       Поэтому она молчала.       Зато заговорил он. — Я рад, что ты пришла, Оля — прервал затянувшееся молчание Руневский, протягивая девушке руку. — У меня теперь другое имя, — её рука ответила неуверенным рукопожатием. — После 1968 года это стало необходимостью. Но я… Я рада, что вы меня пригласили. И… я по вам сильно скучала. А остальное… остальное сейчас уже не имеет значения. — А как же твоя убийственная речь? — Из головы вылетела. Ни слова не помню. — Может, оно и к лучшему, — улыбнулся Руневский, понимая, что пора бы и отпустить руку. — Думаю, она уже не нужна, — выдохнула девушка, впервые за тридцать лет улыбнувшись искренне.       Зал-балкон был полон дыма настолько, что в воздухе можно было повесить топор. Мужчины курили кубинские сигары, дамы — легкие сигареты. Откуда-то сбоку доносилась музыка, но её невозможно было воспринимать, так как табачный дым заставлял глаза слезиться и вызывал кашель. В таком состоянии сложно находиться долго, но больше шансов поговорить тет-а-тет у них не было. — Я слышал, что ты сейчас служишь в 8-м делопроизводстве Департамента полиции, у Аркадия Францевича, — бросил Руневский, стряхивая пепел в пепельницу, — И как тебе, не скучно? — Да нет, скорее наоборот, — запротестовала Аглая, закашлявшись. — Но вы же знаете, что для меня интерес к тому, что я делаю, зависит от того, насколько это важно. И там у меня есть ощущение, что я действительно защищаю людей. Собственно, поэтому я и пошла именно в восьмой отдел — не хочу работать с политическими делами. — В Священной Дружине мы совмещали оба направления. Сегодня маньяк, завтра анархист… — Послезавтра эсер, а через неделю ни одного инакомыслящего не останется, — невесело усмехнулась девушка, поворачиваясь к собеседнику лицом. — А что делать, если прикажут убить террористическую группу, а там есть человек, с которым вы в душе согласны? Или твой знакомый, с которым ты знаком с детства? — Я в таких случаях обращал этого человека в вампира. Правда, у меня такое было только один раз и я чуть не поплатился за это головой. Но о решении своем никогда не жалел, — Руневский посмотрел в окно, разделявшее залу и балкон, нашел глазами Алину. Она послала ему воздушный поцелуй, после чего её из поля зрения куда-то увел Свечников. — А что, если таких случаев пять или десять, тоже всех в вампиров обращать? Это уже какой-то гарем получается… — рассмеялась Аглая, представив на секундочку пятерых мужчин в своей маленькой студии на последнем этаже дома Ниссена на Фонтанке — Так или иначе, когда я шла работать в МИД, я думала, по наивности, что дипломатия — единственный несиловой метод решения конфликтов. В 1968 я увидела, что дипломатия служит только одной стране, и ради её интересов легко игнорирует права и интересы другой. А в 1993 выяснилось, что дипломатия помогает даже не государству, а кучке чиновников, которые этим государством управляют. И это было как… предательство, что ли. Я верила в одно, а меня обманули. Так что я теперь в азартные игры с государством не играю, довольно с меня политических интриг. Лучше делать то, что действительно приносит пользу.       На некоторое время повисла тишина. — Кстати, Александр Константинович, — заметила Аглая, решаясь наконец задать вопрос о нынешнем положении дел, — а почему вы ушли в преподавательскую деятельность? — Устал — Тоже от интриг? — От жизни дипломата.

***

      Все прекратилось неожиданно.       Одним звонком — входящим от Галочки, секретарши Кошко. — Галочка, ты сейчас умрешь, — недовольно произнесла Аглая, выбежав их шумной залы в первый же коридор, — я же говорила, что у меня сегодня выходной. Я надеюсь, что у тебя что-то серьезное... — Алексеева, — девушка остолбенела, опознав хрипловатый начальника голос по ту сторону провода, — нет времени объяснять, бери такси и гони на Лиговский 47, живо! Чтобы через полчаса была на месте!       И никакого тебе «седлай свою метлу, Маргарита».       Это значит — очень серьезно. Это значит — убийство.

И есть особенности