***
2 марта 2022 г. в 03:18
Это мои ноты?
Бетховен смотрит мои ноты?
Как вообще могло произойти такое совпадение?
Господи, как стыдно-то.
По лбу стекает капелька пота, и очки вот-вот начнут соскальзывать.
Хочу подойти и не могу сдвинуться с места, ноги вросли в пол.
Беру первую попавшуюся книгу и закрываю лицо, чтобы он не заметил полыхающих щёк.
Кто я, а кто ОН.
Недостижимый столп.
Моё глухое божество.
Как же осмелиться подойти? Что спросить?
А как спросить, ведь он глухой?
Судорожно ищу в карманах, на чём можно было бы написать. Ни карандаша, ни листка бумаги, как назло.
Что-то тяжёлое и горячее ложится на моё плечо. От неожиданности вздрагиваю и разворачиваюсь, едва не сбив с ног вплотную подошедшего Бетховена.
— Молодой человек, вам помочь? — его голос звучит отрывисто и безынтонационно, как будто он не спрашивает, а утверждает, что мне нужна помощь. Изучает моё лицо и особенно внимательно смотрит на мой рот.
— Нет, я… Я просто искал, на чём можно написать…, — сбивчиво произношу я, заикаясь и облизывая моментально пересохшие губы.
— Я читаю по губам, но говорите разборчиво.
Поправляю очки, делаю глубокий вдох. Забываю, что не представился, не поприветствовал, забываю, что веду себя бестактно.
— Как? Как вы это делаете? Как вы пишете столь гениальную музыку, даже не имея возможности её услышать? — стараюсь говорить медленно и бессознательно повышаю голос.
Минуту он молчит и только внимательно смотрит на меня. За эту минуту я сгораю от стыда и успеваю придумать для себя добрую сотню наказаний, которым меня стоит подвергнуть за столько грубое нарушение личных границ великого человека.
— Сколько вам лет?
— Двадцать пять…
— Двадцать пять. Тогда я ещё слышал.
Бетховен замолкает, видимо понимая, что не сможет голосом донести до меня всё, что он хочет сказать. Тогда он достаёт из внутреннего кармана карандаш, раскрывает мои ноты и начинает писать. Он пишет на полях, между нотных линеек, заполняет всё свободное пространство своим порывистым почерком. Он пишет быстро, будто боится не успеть за мыслью. Он пишет, а я читаю, склонившись у его левого плеча, тихо читаю вслух, шепчу себе под нос.
«Тогда я ещё всё слышал. Кажется, это был последний год. Потом я начал терять слух.
Вы знаете, молодой человек, ведь мы не замечаем, как на самом деле громко в нашей привычной тишине. Живя в городе или деревне, мы постоянно слышим посторонние звуки, они зачастую нам мешают. Они мешают думать, читать, работать, сочинять.
Уйдя в поле или в лес, мы всегда говорим, какая благодатная тишь кругом. Как хорошо думается. Как бы продлить эту тишину, задержать её в нашей голове. На самом деле эта тишина очень громкая. Звуки природы, звуки жизни окружают нас. Дуновение ветра, покачивание травы, шум волн, бьющихся о берег. Эта тишина убаюкивает и восхищает, дарит душевные силы, покой и умиротворение. Это живая тишина.
Но это не та тишина, в которую погружался я.
Моя тишина была особой. Обволакивающая, пугающая, кромешная, моя тишина медленно засасывала меня. Я погружался в неё с каждым днём всё глубже, она была бездонна и безбрежна. И это была пытка, длящаяся годами.
И вот как-то утром я сел за фортепиано, нажал на клавиши и не услышал ничего, кроме мёртвой тишины. Густая, ватная, чёрная, она заполнила меня изнутри и сочилась из каждой поры моего тела.
Я не помню, что я делал потом. Мне кажется, я в беспамятстве ходил по дому, дотрагиваясь до всего, стуча по стенам, пытаясь услышать звуки в этом заторможенном, беззвучном, таком чужом мире».
Бетховен прерывается на мгновение, переводит дух в середине трудного монолога и собирается с силами.
«А потом я осознал музыку. В этом мире тишины она пришла ко мне так естественно, так незаметно, она просто влилась в мою голову, заполнив все пустоты. Я не услышал её, и не увидел её, это было какое-то общее чувство. Это было именно единение с музыкой.
Я осознал движения смычков в трепетании ветвей и травы. Я осознал прикосновения к клавишам в каплях дождя на лужах. Я осознал гул духовых в дуновении ветра. В этом было что-то божественное, музыка приходила ко мне, она являлась мне.
Потеряв мир всех остальных звуков, я просто стал жить в музыке».
— Вот вам ответ, молодой человек, — Бетховен встряхивает уставшую писать руку и поднимает на меня глаза, — Вы плачете?
— Нет, что вы, — я стыдливо утираю глаза рукавом.
— А я до сих пор не знаю, как вас зовут.
— Моя фамилия Шуберт. Франц Шуберт. А в руках вы держите ноты произведения, которое я посвятил вам.
Бетховен опускает глаза на исписанные страницы. Повисает пугающая тишина. Кажется, будто мир замер и провалился в бездну, и остались только мы вдвоём.
— Оно очень красивое, — он разбивает тишину своим медленным, невыразительным голосом, но я знаю, какая буря за ним скрывается.
Примечания:
Шуберт посвятил Бетховену "Восемь вариаций на французскую песню для фортепиано в четыре руки". Бетховен не раз и с удовольствием играл их вместе со своим племянником Карлом.