Воля моя

В мякоть персика, Будто бы в сердце твое, Вонзаю нож. Судзуки Масадзё, пер. Татьяны Соколовой-Делюсиной

Первой мыслью, промелькнувшей у Лизы при взгляде на своего двоюродного брата, штабс-капитана Александрийского гусарского полка Павла Алексеевича Турбина, была мысль о том, что она никогда не видела таких красивых молодых людей. В ее окружении не было недостатка в привлекательных юношах и мужчинах, но у него была прелесть особого рода – украшением был взгляд чрезвычайно умных темных глаз. Это был именно ум, помноженный на природную проницательность, и очень скоро Лиза в этом убедилась. — Па-ша! — воскликнул Николенька еще раз и, растеряв вмиг все цветы, понесся вперед. Всадник спешился и, раскинув широко руки, подхватил мальчика и поднял в воздух так легко, словно тот был пушинкой. Коляска еще немного проехала, прежде чем кучер потянул вожжи на себя и остановил ее. Лиза поднялась и, не отрывая взгляда от всадника в черном доломане со сверкавшими серебром аксельбантами, подхватила сложенный дамский зонтик. — Павел! — Алексей Иванович поднялся следом и соскочил с коляски с неожиданной для Лизы ловкостью и прытью. — Сын! Лицом Павел Турбин был похож в равной степени и на отца (в особенности тем, что был брюнетом), и на мать, насколько Лиза могла судить. Впрочем, легкости взгляда Марьи Васильевны ему не досталось, но и пытливости Алексея Ивановича – тоже. Свой он перенял от воинственного деда, чей портрет висел в парадной гостиной, и Павел хорошо это знал, никогда не удивляясь, когда ему говорили, как он был на него похож. Не опуская вцепившегося в доломан и ментик Николеньку, Павел обнял отца, расцеловался с ним трижды и крепко хлопнул по плечу, не переставая ни на секунду улыбаться. Лиза скромно подошла к ним, чувствуя себя несколько неловко: она казалась сама себе лишней при этом семейном ликовании. Ее и заметили не сразу, ослепленные долгожданной встречей, но Алексей Иванович поспешил исправиться. — Позволь представить тебе твою сестру: дочь покойницы графини Ланской, Елизавета Андреевна. Турбин не отпускал плеча сына, как будто сам еще не верил, что видел его перед собой. Лиза и Павел внимательно друг на друга посмотрели, как смотрят люди, которые много слышали про другого, но еще не видели, и теперь оценивали, насколько этот человек соответствовал его собственным ожиданиям. Лиза решила, что Павел вполне был похож на того, кого она представляла. Высокий, стройный, но не в том смысле, что худ, а в том, что было видно, что на месте не сидел лишней минуты и много упражнялся. Черный доломан с «гусарским узлом» из трех колечек был расшит серебром, как и ментик, и чакчиры. Кивер с белым султаном был водружен на голову Николеньки, а за пояс была приделана ташка с алой буквой «А» и римской единицей в честь императора Александра. Темные глаза смотрели внимательно, и Павел Лизе сразу понравился – она была готова полюбить любого из Турбиных сразу же. — Очень приятно познакомиться с вами, графиня, — Павел все же опустил брата на землю и наклонился, чтобы поцеловать протянутую ему руку. — Давно мечтал, к тому же, много о вас слышал. На мгновение Лиза вспыхнула (когда есть чего стыдиться, то мысли только об этом), но поспешила вежливо улыбнуться. — А уж я-то как много о вас слышала, — напоследок Лиза пожала штабс-капитану руку, продолжая улыбаться. — Все надеялась, что удастся встретиться и, слава богу, получилось! Алексей Иванович так волновался, что казался как будто холодным, но на самом деле терялся в том спектре эмоций, которые испытывал. Сыном он без преувеличения гордился, хоть и не понимал его страсти к военной службе, но дело его было славное, достойное дворянина, к тому же, преумножающее лавры предков. Вдобавок, совсем недавно тот получил «Владимира» к уже имевшемуся «Георгию», что только возвышало Павла в отцовских честолюбивых глазах. Лиза же, кроме орденов, отметила полковой знак на шее штабс-капитана – черный эмалевый Мальтийский крест с «мертвой головой», белым ободком и того же цвета гусарскими узлами. Наконец, сели в коляску, привязав вороного коня к ней же. — Мы ожидали тебя только завтра, — Алексей Иванович не переставал с довольным видом поглаживать усы. — Вот уж матушка обрадуется. — Я надеюсь на это, — Павел улыбнулся, обнажая белоснежные зубы. — Специально торопился, чтобы успеть раньше. Очень рад, что встретил вас по дороге. Но что вы делали в Мотовиловке? Лизу поражало умение каждого из Турбиных вести разговор так, словно другой человек был знаком им так же, как и он сам, даже если прошли годы с последней встречи, или ее не было вообще. Николенька с обожанием смотрел на старшего брата, отказываясь снимать кивер, и графиня поняла, что тот совершенно точно станет гусаром, когда подрастет – было с кого брать пример. — Это селение принадлежит Елизавете Андреевне, — Алексей Иванович легким движением наклонил набалдашник трости в сторону Лизы, и взгляды брата с сестрой снова встретились. — Она желала увидеть его своими глазами. — Это так, — уголки губ Лизы слегка приподнялись. — Захотелось увидеть то, что когда-то принадлежало моей матери. Лизе хотелось бы думать, что никто не понимал, с какой целью она желала осмотреть свои владения, но правда лежала на самой поверхности, и она, как воришка, еле сдерживалась, чтобы не оправдаться и тем самым не обнаружить себя еще сильнее. Павел, впрочем, выводы сделал абсолютно верные, со всей справедливостью отмечая, что Лиза находилась в самом подходящем для замужества возрасте. Сплетником он себя не считал, но ему стало интересно, кому же достанется эта хорошенькая девица. Все гусары были признанными знатоками женской прелести, и Павел, конечно же, тоже. Свою двоюродную сестру он находил красивой, и даже печать светской холодности совсем ее не портила, потому что не переходила в жеманность, которую он не мог терпеть ни в дамах, ни в девицах. И все же он понял, что Лиза была в полной мере космополиткой, потому что говорила на французском гораздо чаще, чем на русском, но в том, чтобы сделать такой вывод, немалую роль сыграл тот факт, что штабс-капитан знал, что графиня была фрейлиной двора – это выставляло некоторую преграду предубеждения между ними. Разговор между братьями и отцом не прекращался на протяжение всего пути в усадьбу, но Лиза больше не чувствовала себя лишней, изредка вставляя какие-то реплики – она ловила руками остатки тополиного пуха, разносимого теплым ветром и застревавшего в кружевах ее зонтика и шляпки. В ее душе поселилось какое-то странное спокойствие и умиротворение, не связанное с появлением двоюродного брата. Ощущение внезапного счастья захватило все Лизино существо так быстро, что она и сама поражалась, и, как бы графиня не пыталась от него открещиваться, но оно все распространялось, заставляя улыбаться и мечтательно прикрывать глаза. Лиза внезапно поняла, что все у нее будет хорошо, и ей захотелось поговорить с Софьей Ивановной. Между тем тянулись луга, полные сочной зелени, местами седые от ковыль-травы, похожей на конскую гриву, и Лиза глубоко дышала, вбирая в себя ароматы полевых соцветий и тепло земли. Павел, рассказывавший отцу о смотре перед великим князем Константином Павловичем, в котором ему удалось поучаствовать, мазнул взглядом по лицу Лизы, опустившей руку так, чтобы касаться высоких трав, и поразился, как оно изменилось – она, конечно же, думала, что все были слишком заняты, чтобы на нее смотреть. И это впечатление, произведенное в одно мгновение, разрушило предубеждение Павла, и он решил во что бы то ни стало найти с ней не только общий язык, но и подружиться. Сцена встречи матери и сына вышла до того трогательной, что Лиза невольно прослезилась. Марья Васильевна еле дотягивалась до шеи Павла из-за своего низкого роста, и ему пришлось нагнуться, чтобы затем, смеясь, закружить маменьку в воздухе. Госпожа Турбина хлыстала его носовым платком лишь для приличия, и ругалась на ранний приезд – тоже. — Негодник ты, Паша! — она тут же прижала платок к мокрым глазам. — Ждали тебя только завтра! — Могу переночевать в сарае и завтра прийти приветствовать вас снова, — он широко улыбался, не отпуская матери из объятий. — Только бы вам угодить! — Уж молчи лучше! — Марья Васильевна принялась махать платком перед собой, словно отгоняла невидимых мух, хоть на самом деле и пыталась успокоить счастливое материнское сердце. — Безумно рад видеть и вас, Софья Ивановна, — княгиня Голенищева трижды расцеловала племянника. — Ну-ка, повернись! — от радости всю мигрень у нее как рукой сняло, и сейчас Софья Ивановна широко улыбалась. — Хорош! Уж как хорош! — Рад стараться! — Павел встал по струнке и отдал честь. — Уж не кричи! — княгиня рассмеялась. — Слышу, голос командный у тебя тоже на месте, да и не глухая я. Постарела? Софья Ивановна куталась в русский платок и не могла налюбоваться на своего племянника. Чужие дети заставляли ее забывать о том, что у нее не было собственных, и она отдавала всю нерастраченную любовь с чувством, что выполняла свое главное предназначение в том смысле, как она его видела – поддерживать жизнь в ком-то любимом. — Вы не можете постареть, — Павел снова поцеловал руку княгине и накрыл ее своей ладонью, не переставая улыбаться. — Вы только хорошеете. — Негодник, — Софья Ивановна хоть и улыбалась, но от умиления и радости утирала глаза краем платка. — Давайте же пройдем на веранду, — Марья Васильевна суетилась, как и всегда, когда была чем-то чрезмерно взволнована. — Лукерья! Самовар, да поживее! И стол для Павла Алексеевича накрой… Дружный балаган из родственников двинулся в сторону веранды, и бесконечные приветствия и беседы вывели Лизу из состояния счастливого оцепенения, в которое она вошла, наблюдая за дорогой. Она уже не думала о Михаиле – всеобщий восторг по поводу приезда старшего сына не мог ее не коснуться, и она с одинаковым со всеми интересом слушала и спрашивала. — Уж трудно было выхлопотать отпуск, — все расположились на просторной веранде: женщины – на диване, а мужчины в креслах, раскуривали трубки. Николенька уселся рядом с братом, на подлокотник, и все не снимал гусарский кивер, несмотря на замечания матери. — Служба сейчас такая, что, бывает, и дня не проходит без смотра. — Слышал, будто бы Константин Павлович особенно тщательно муштрует солдат в последнее время. Мне казалось, что он не был поклонником методов Аракчеева, однако применяет их не реже, — Алексей Иванович откинулся в кресле и, не желая отставать от сына, курил крепкий табак. — Достается ли «черным» гусарам? Лиза все никак не могла налюбоваться на черное сукно доломана, расшитого серебром. Ей никогда не встречалось ничего подобного, и даже «мертвая голова» на полковом знаке ее не пугала, а наоборот привлекала. Сам государь Павел Петрович участвовал в судьбе этого полка и позволял александрийцам зваться «гусарами смерти». Было в этом что-то… притягательное. — С Константином Павловичем никогда не бывает скучно, — Павел улыбнулся, но только краем губ, как будто каким-то своим мыслям. — Должен сообщить вам, мои дорогие родители, что я не вернусь в полк. Лицо отца, расслабленное и счастливое от присутствия любимого сына, тут же вытянулось в удивлении. — Это как же? — Алексей Иванович вытащил изо рта трубку и подался вперед. — Неужели же выходишь в отставку? Лизе хотелось верить, что ей показалось, будто атмосфера на веранде стала как будто тяжелее, но это было правдой: что-то появилось в лицах всех Турбиных такое… такое… Непонятное. Павел не спешил отвечать, выпуская изо рта серый табачный дым, и как будто посмеивался над тем, как недовольно мать поджимала губы. — Мне казалось, что вы всегда были сторонником того, чтобы я шел по гражданской линии, а не военной. — Вы говорите загадками, сын мой, — Алексей Иванович пожевал губами и откинулся обратно в кресло. — Я всегда был сторонником того, что молодой человек вашего положения должен избирать путь самостоятельно, учитывая свои предрасположенности… Но сейчас я в полной растерянности. Никто не вмешивался в этот диалог отца и сына, и Лиза переглядывалась с Софьей Ивановной в поисках разгадки, но княгиня знала не больше своей племянницы и лишь слегка пожимала плечами. — Я не бросаю службу, — Павел снова улыбнулся, но как-то натянуто, как будто заставляя себя. — Я всего лишь перехожу в другой полк. Повисло некоторое молчание, и Павел нарочно медлил, приобнимая брата с таким видом, как будто не сказал ничего особенного. — Куда же, Паша? — Марья Васильевна тут же решила, что ее сына разжаловали, ну или, на худой конец, наказали переводом. Служить в Александрийском полку было почетно, так как он был близок к великому князю Константину, и новость о переходе в другой была для родителей как гром среди ясного неба. — Не пугай нас, скажи. Павел поднял взгляд и с легкой насмешкой посмотрел сначала на мать, а потом на отца. — Волей судьбы оказал великому князю небольшую услугу, за которую он наградил меня переводом в гусарский лейб-гвардии его величества полк. Алексей Иванович шумно выдохнул и поднялся, сделал три шага вперед, но тут же вернулся и крепко пожал сыну руку, не вынимая изо рта трубки. — Поздравляю, сын! — у него было ощущение, словно на его шее развязался крепкий узел. — Это почетно. Атмосфера тут же разрядилась, и обсуждение свелось к привычным бытовым темам, будь то свадьба соседа или очередная армейская история. Вот только Лиза гадала: одной ли ей показалось странным то, что великий князь Константин «наградил» Павла переводом в полк, который находился так далеко от него самого? Впрочем, свои догадки она решила обсудить с Софьей Ивановной позже. В свою комнату Лиза вернулась усталая, но радостная. Раздеваясь с помощью Глаши, она подводила итоги прошедшего дня и решила, что он выдался хороший. Необъяснимое чувство радости теснило грудь, и она, не стесняясь, улыбалась своему отражению в зеркале, иногда показывая ему язык. На усадьбу опускалась влажность и темнота ночи, и Лиза, простоволосая и в одной ночной рубашке, горячо и с чувством молилась перед иконой Богородицы, упоминая по очереди царя (как привыкла в Смольном), затем Елизавету Алексеевну, Софью Ивановну, милую Каташу с крестницей Танечкой, по очереди всех Турбиных, включая Павла, и, наконец, Михаила Бестужева. Лицо ее зарделось при этом, и, улыбнувшись пресвятой деве так, будто о чем-то с ней договаривалась, она перекрестилась и поднялась. Пение птиц доносилось из приоткрытого окна, из него же тянуло свежестью сумерек. Физически усталое тело конфликтовало с бодрым и счастливым мозгом, и Лиза выглянула в окно, прислушиваясь. С заднего двора доносилось пение девушек, и графиня чуть подалась вперед, подперев голову руками, чтобы слышать лучше. — Горе мое, горе, — тянули женские голоса. — Горе мое, горюшко. Горюшко большое… Лиза нахмурилась, прислушиваясь. Неожиданно это простое, крестьянское пение затянуло ее, как поток. Песня была незамысловатая – о тяжелой женской доле, но что-то в ней было настолько щемящее, настолько близкое и родное, что Лиза не могла запахнуть окна. Ей хотелось слушать, слушать долго, но голоса постепенно начали затихать по мере того, как девушки уходили дальше от усадьбы, и вот до ее окна доносилось лишь: — Воля моя, волюшка… горе мое, горюшко… И вдруг вся эта зелень, вся эта свежесть летней ночи, протяжное пение, молитва и огонь лампады слились для Лизы в одно, и она прикрыла глаза, стараясь отложить этот миг в самый надежный уголок своей памяти, повторяя: — Воля моя, волюшка… И вдруг счастье сменилось на светлую, смиренную грусть, но Лиза не страдала – это было ощущение близкого отечества, заключенное в земле, траве, людях. Ей вдруг захотелось, чтобы Михаил разделил с ней это мгновение, но она прекрасно знала, что он был далеко, а вот будет ли он когда-нибудь ближе – не смела даже загадывать. Но физическая потребность в его присутствии была такой острой, что Лиза бы даже заплакала, если бы в спальню не зашла Софья Ивановна. — Не спишь, Бетси? — она улыбнулась, прикрывая дверь. — Нет, — Лиза улыбнулась в ответ и слезла с подоконника. — Но скоро лягу. — Давай я заплету тебя. Было что-то невероятно умиротворяющее в прикосновениях рук княгини к волосам Лизы, и графиня сидела, прикрыв глаза и полностью расслабившись. Она поджала ноги и смотрела на Софью Ивановну в отражении, на то, как она бережно раскладывала пряди по спине и заплетала их в толстую косу. В такие моменты Лиза лучше всего понимала, сколько на самом деле в ее сердце было места для любви, и какая огромная потребность в ней обнаруживалась. Графине всегда был нужен кто-то, кого она могла бы любить, но счастливой она себя считала не поэтому – у нее всегда был кто-то, готовый любить в ответ. — Софья Ивановна, — Лиза обернулась и прижалась губами к руке княгини. — Как же хорошо! Женщина улыбнулась и провела рукой по нежным волосам племянницы. Лиза была похожей на котенка в этот момент, и сердце княгини наполнялось радостью при виде такого искреннего счастья. — Правда? — Софья Ивановна села кровать. — Правда, — Лиза поднялась и снова подошла к окну, надеясь снова услышать пение крепостных крестьянок, но ничего, кроме шелеста листвы и птиц не смогла выделить. Быстро, как стрекоза, она развернулась обратно и тут же оказалась у ног Софьи Ивановны. — Человек создан для счастья, как птица для полета. Правда же? Княгиня снова погладила племянницу по голове, как ребенка. — Верно, Лизонька, — накрыв ладонью руку племянницы, княгиня не переставала ею любоваться. — Но для девушки твоего возраста счастье уже принимает форму долгожданного ребенка. Не кажется ли тебе, что настала пора перестать отвергать женихов? Щеки Лизы тут же покраснели, и она поняла, что лучшего момента для разговора о том самом деле нельзя было и придумать. Когда же, если не сейчас? Княгиня как будто читала ее мысли! — Вы совершенно правы, Софья Ивановна, — Лиза отвела взгляд, оставаясь румяной от смущения. — Я давно хотела с вами об этом поговорить… — Это замечательно, — княгиня, которая и не надеялась на такую податливость со стороны племянницы, искреннее обрадовалась. — А то, знаешь ли, мне не очень приятно получать замечания от твоего отца, будто бы я делаю недостаточно для того, чтобы привлечь достойного молодого человека. — Отец недоволен? — Лиза подняла глаза, но тут же опустила обратно. — Еще как, — княгиня вздохнула. — Получила вот письмо от него недавно. Андрей Георгиевич приедет через месяц, и было бы замечательно, если бы ты к этому моменту уже определилась с тем, с кем свяжешь свою жизнь. — Мне кажется, Софья Ивановна, мы обе с вами знаем, с кем я бы хотела связать свою жизнь. Повисло молчание. Княгиня смотрела на свою племянницу, и не знала, какой из двух вариантов, пришедших ей на ум, был хуже – великий князь или подпоручик Полтавского пехотного полка? Наконец, Софья Ивановна собралась с силами и решила действовать наугад: — В то время, как твоей руки домогаются лучшие женихи России, ты выбираешь самый невыгодный вариант. — Мне очень жаль, что вы такого мнения о человеке, который единственный в силах составить счастье моей жизни, — Лиза говорила с горячностью, призванной убедить княгиню, все еще терявшуюся меж двух вариантов. — Я не прошу вас о содействии прямо сейчас, моя дорогая Софьюшка Ивановна! Но прошу вас помочь мне, если Михаил Бестужев попросит моей руки у отца. Софья Ивановна тяжело вздохнула. Это хорошо, что племянница не была влюблена в великого князя и не имела никаких относительно него надежд, но разве же Бестужев был такой хорошей партией? Он был из хорошей семьи, представителем древней фамилии, но княгиня знала, что Лиза могла выбрать кого-то лучше. Богаче. Более знатного. Может, она и сама не отдавала себе отчета в том, сколько девушек мечтали оказаться на ее месте, иметь хотя бы половину того положения, которое занимала она? Когда имеешь безусловно, то принимаешь все, как должное. Неужели же Лиза собиралась вот так просто отказаться от большого света, столичной роскоши и места подле императрицы? — Но как же, моя дорогая? — княгиня удивлялась вполне искренне. — Воля твоего отца всегда будет иметь больший вес, чем моя. К тому же, ты должна понимать, на что себя обрекаешь, выходя замуж за офицера третьего корпуса. Ты еще не знаешь, что значит жить вдали от света постоянно, в глуши, без возможности тратить столько денег, сколько сейчас тебе позволяет тратить твой отец. Лиза слушала внимательно, но вся речь княгини сливалась для нее в шум, и она могла думать лишь о том, как это все было неважно. — Софья Ивановна, я люблю этого человека, — немного помолчав, сказала Лиза. — Люблю настолько, что готова выйти за него замуж, а вы знаете, какая это для меня непростая тема. И я прошу вас о многом, может быть, даже о слишком многом, потому что знаю, что в противном случае отец никогда не позволит мне выйти за него. У вас есть связи при дворе, вы близки к царю и многим могущественным людям, и я умоляю вас помочь сделать так, чтобы Михаила вернули в гвардию, или хотя бы позволили выйти в отставку в том случае, если он попросит моей руки. Княгиня некоторое время молчала, а затем спросила: — Надеюсь, ты не повторяешь просьб Бестужева? Мне хочется верить в благородство этого молодого человека. И, конечно, в то, что ты полностью осознаешь, на какую судьбу обрекаешь себя. — Он даже не знает о том, что я с вами говорю об этом. Поверьте, ни за кого другого я не стала бы просить, но я в отчаянии! — Лиза закрыла лицо руками в порыве чувств. — Отец, конечно же, захочет увидеть кого-то другого в роли моего мужа, но, может быть, если вы вступитесь за нас… Вы даже не представляете, чего мне стоит эта искренность, ведь меня воспитывали как благоразумную барышню! Но мне нечего стыдится, потому что я испытываю совершенно чистые чувства, и я никогда не таилась… Софья Ивановна, растроганная, отняла руки Лизы от лица и заставила посмотреть на себя, и графиня увидела, что у нее были глаза на мокром месте. Несколько секунд они смотрели друг на друга, но княгиня не решалась ничего сказать – ни «за», ни «против». — Если я буду способствовать этому браку, и он окажется для тебя несчастливым, то я никогда себе этого не прощу, ты же понимаешь это? — Софья Ивановна перешла на шепот. — Я не хочу спустя несколько лет видеть тебя несчастной женой мелкопоместного дворянина, когда ты могла бы стать великосветской дамой, пользующейся правом быть представленной царю с царицей в любое время… — Материальные блага ничто, если я не буду любить или уважать своего мужа. Губы Софьи Ивановны растянулись в кроткой улыбке, когда она услышала эти слова. Так могла говорить только юность. — Ты так говоришь потому, что никогда не считала деньги, — она снова взяла племянницу за руки. — Я подумаю, что можно сделать. И мне нужно убедиться, что ты выбрала достойного молодого человека. Если же вывод я сделаю не в его пользу, то уж не обессудь. — Я благодарна вам и за это, — Лиза снова поцеловала руки княгини и подняла глаза. — Я ничего не буду говорить ему о нашем разговоре, вы не волнуйтесь. — Это правильно, — Софья Ивановна улыбнулась и встала. — Бестужев, насколько я могу судить, благоразумный молодой человек и наверняка сам понимает, какие материальные блага приобретет, если женится на тебе. Лиза ничего на это не ответила, продолжая сидеть на полу. Об этом она не думала, потому что искренне верила, что могла быть любима и без привязки к своему приданому. Тем более, что пока все складывалось вполне неплохо. — Спокойной ночи, моя дорогая, — Софья Ивановна поцеловала Лизу в лоб и перекрестила. — Храни тебя бог. — Спасибо, тетушка, — Лиза поднялась. — И вам доброй ночи. Когда княгиня вышла, то Лиза еще некоторое время сидела на кровати, наматывая конец косы на палец. После разговора с Софьей Ивановной ее отравило сомнение в том, что Михаил вообще был намерен просить ее руки. Лиза была убеждена, и не без оснований, что препятствием было его положение высланного из гвардии офицера, но примет ли он «помощь» княгини Голенищевой? Грешно, но графиня соврала Софье Ивановне – ей нужно было поговорить с Бестужевым и выяснить все окончательно. Если же он не любил ее настолько, чтобы жениться, так и знакомство продолжать более не стоило. Об этом говорила гордость, но сердце противоречило – ты не сможешь от него отказаться. Лиза не закрывала ставни на ночь, если стояла хорошая, как сейчас, погода. Надев чепец, она подошла к окну еще раз, вдыхая ароматный воздух полной грудью. Ночь совсем уже покрыла мраком и сад, и комнату, освещаемую одной единственной свечой. На ум Лизе почему-то пришли строчки из «Людмилы» Жуковского, и она прошептала их куда-то в пустоту: — Ах, невеста, где твой милый? Где венчальный твой венец? Дом твой – гроб; жених – мертвец. Она бы уже легла спать, предварительно затушив свечу, но услышала в коридоре какой-то шум и, решив, что это вернулась Софья Ивановна, открыла дверь. Казалось, там никого не было, но Лиза, движимая любопытством, все равно взяла подсвечник и вышла. У лестницы, в самом начале коридора, кто-то стоял. Было темно – слуги уже затушили все свечи в доме – но Лиза сразу поняла, что это была женщина, вернее, девушка, так как голова у нее не была покрыта. Она с кем-то разговаривала, и этот кто-то держал ее за руку. Лизе показалось, что голос был мужской, и она отчего-то кралась, как воришка, несмотря на то, что была гостьей в этом доме, а незнакомая девушка, очевидно, слугой. — Нельзя, барин, — Лиза прислушалась, прижавшись к стене. — Нельзя. — Я просил тебя не называть меня так. Лизе хотелось верить, что она ошибалась, но голос явно принадлежал Павлу Турбину. Отблеск свечи выдал графиню с потрохами, и уже через минуту перед ней предстало бледное лицо Пелагеи и двоюродного брата. — Лиза? — Павел тут же отдернул руку, но Лиза все равно заметила. — Вы еще не спите? Мотнув головой, Лиза мучительно покраснела. Она не любила тайны – ни свои, ни чужие, и сейчас корила себя за то, что подслушивала, ставя и себя, и брата в неловкое положение. До Пелагеи ей не было никакого дела, в конце концов, Павел мог делать все, что ему заблагорассудится. Особенно с крепостными своего отца. — Не сплю, — Лиза опустила подсвечник, невольно стараясь скрыть лицо в тени. — Услышала шум, вот и вышла… Пелагея нервно сминала край своего передника и кусала губы. Лиза внимательно наблюдала за тем, какие взгляды Павел бросал на девушку и, конечно, сделала вполне определенные выводы. — Что ж, — Павел откашлялся. Он прекрасно понимал, что подумала Лиза, но оправдываться не стал – считал это бессмысленным и отдавался в полную власть своей двоюродной сестры, надеясь на ее такт и благоразумие. — Желаю вам спокойной ночи. — Спасибо, и вам, — Павел откланялся, и Лиза проводила его взглядом, наблюдая, как белое пятно рубашки скрылось в одной из комнат. — Почему ты не зашла ко мне вечером снять мерки? Крепостная мысленно перекрестилась, решив, что лучше уж пусть барышня злится, чем допытывается о том, что она тут делала с молодым барином. Впрочем, одно другому не мешало, и она не спешила расслабляться окончательно. — Прощенья просим, барышня, — Пелагея опустила взгляд. — Я как раз шла к вам, да на полпути решила, что уже поздно. Марья Васильевна работой нагрузили, весь вечер ее бальное платье перешивала, «понижала в звании». «Понизить платье в звании» значило избавить его от некоторых украшений и местами перешить, чтобы превратить в более простое, так как нельзя было показаться людям в одном и том же наряде более одного раза. — Изволите сейчас снять мерки? — Нет, зайди завтра, — Лиза оглядывала Пелагею, как будто ища в той недостатки, но на самом деле всего лишь пыталась понять, что нужно было от нее Павлу Турбину. Всякие низости приходили на ум, но ей почему-то не хотелось в них верить – хоть и ходили всякого рода толки про гусар, но штабс-капитан казался ей… не таким. Да много ли Лиза понимала? — Но только с самого утра, как проснусь. Мне платья нужны срочно, сразу после завтрака поеду за тканями. — Как прикажете, барышня, — Пелагея поклонилась. — Разрешите идти? К ужасу крепостной, Лиза на мгновение задумалась. — Иди. И Пелагея бесшумно спустилась по лестнице, стараясь как можно быстрее скрыться с глаз барышни. Сама же Лиза еще несколько секунд стояла и думала над сценой, свидетельницей которой стала. Смущение ушло, сменившись любопытством, и она решила понаблюдать за этой крепостной. Наконец, Лиза задула свечу и бесшумно скрылась в своей спальне.

***

Следующим утром Лиза проснулась в хорошем настроении и спустилась к завтраку свежая, умытая и довольная, как домашняя кошка. Появление в спальне Пелагеи разбудило в ней воспоминания о вчерашнем вечере, но графиня даже не сразу смогла для себя решить, не было ли все то, что она видела, сном или каким-то иным оптическим явлением. К тому же, спускалась в столовую она вместе с Павлом, и он, увидев крепостную, даже не взглянул на нее, словно той и не было. Таким образом, Лиза для себя решила, что ничего-то и не произошло, либо она все не так поняла. Атмосфера царского двора неминуемо превратила фрейлину в сплетницу, и каждый шаг, каждый взгляд она оценивала в первую очередь с точки зрения возможных отношений. Но все это не волновало ее, когда Лиза пила кофе и разламывала горячую булочку, чтобы положить внутрь кусок масла. Вчерашний разговор с княгиней внушил ей надежду, и теперь она жила только ею, желая как можно скорее поговорить обо всем с Бестужевым. У Турбиных царила атмосфера полного согласия и довольства, никто никогда не повышал голос и говорили на смеси французского и русского. У Лизы складывалось ложное впечатление, что так жили все помещики, но чего-то большего она знать и не желала, ограничиваясь только тем, что видела. Ни до кого, кроме себя самой, ей дела не было. Но зато до нее было дело всем. Чернигов не был избалован изысканным (тем более – столичным) обществом, и на воскресной службе, на которую явились все Турбины и княгиня Голенищева с племянницей, уездные барышни не могли усидеть на месте, все время оглядываясь и запоминая, какие рукава нынче носили – пышные или узкие, какими кружевами обшивали воротнички (брабантскими или же все-таки Ришелье?), и какой формы шляпку нужно будет заказать у модистки в следующий раз. Модные журналы доходили сюда с опозданием, если вообще доходили, и девушки жаждали восполнить пробелы в гардеробах. Особенно усердные из них даже украдкой записывали во время проповеди детали гардероба фрейлины и ее тетки. Лиза молилась с чувством, так как ощущала в себе потребность в особенной поддержке. Мысли о том, чтобы отвлекаться на людей вокруг, у нее и не возникало. Она молила Бога о том, чтобы все вышло складно, и чтобы не было никаких помех. Более всего она просила об умягчении сердца отца, которого боялась больше всех на свете, и от которого полностью зависела ее собственная жизнь. Лиза могла забывать об этом временами, но факт оставался фактом – свою судьбу она решать не могла, и время стремительно истекало. День стоял погожий и, перекрестившись на выходе из храма, Лиза раскрыла зонтик и вдохнула теплый воздух полной грудью, игнорируя и пыль городских улиц, и ветхость жилья вокруг, да и весь городишко в целом. В ее глазах как бы образовалась пелена – раз уж она была счастлива, то никакие внешние факторы не могли испортить ей настроения. Рядом, у руки, копошился Николенька, терзавший белый галстучек, затянутый Марьей Васильевной слишком туго – нежная шея чесалась, а ноги от стояния затекли. Подвижный мальчик лип сначала к брату, но тот хоть и был весел, но в церкви всегда вел себя строго, и младший Турбин немного на него за это обиделся, и теперь скакал впереди Лизы. — Молодой человек, ну-ка ведите себя прилично! — отец взял Николеньку за руку и хорошенько тряхнул, пытаясь вернуть того в послушное расположение духа, но было уже поздно – Лиза ободряюще рассмеялась. — Да что же это такое! Еще немного, Николай Алексеич, и я отправлю вас домой вместе с вашей матушкой! Угроза подействовала – Николенька присмирел и некоторое время послушно держал руку отца, но потом все же перешел под покровительство более веселой Лизы. — Софья Ивановна, мне бы хотелось зайти в магазин, — графиня взяла младшего брата за руку. — Нужно купить ленты, перчатки, ткани… — Конечно-конечно, — разговорившаяся с соседкой Турбиных княгиня не желала отвлекаться и сделала племяннице лишь один знак, что та могла идти, куда хотела. Марья Васильевна уехала практически сразу после окончания службы обратно в усадьбу, чтобы успеть подготовиться к запланированному сегодня званому ужину, Алексей Иванович отправился в уездный Опекунский совет по делам имения, и Лиза осталась одна со своими двоюродными братьями. — Не желаете ли сопроводить меня, Павел Алексеевич? — продолжая одной рукой держать Николеньку за ладонь, Лиза раскрыла зонтик и улыбнулась, жмурясь от яркого солнечного света. — Обещаю не докучать вам своими женскими штучками слишком сильно. Лиза была до того очаровательна сегодня, что даже серьезный с самого утра Павел улыбнулся в ответ. — Почту за честь, — и помог ей забраться обратно в коляску. Светские уроки научили Лизу тому, что, если ты хочешь понравиться тому или иному человеку, то нужно вести себя так, словно вы уже хорошие знакомые – проявлять внимание и, самое главное, не скупиться на улыбки. Она хорошо для себя усвоила, что улыбка красила даже самых невзрачных барышень, а уж ее делала красавицей, а потому всегда была весела хотя бы на вид. Но нужда в компании двоюродного брата возникла вовсе не из желания выстроить какие-то очень уж крепкие отношения: Лиза была не замужем и не могла появляться где бы то ни было в одиночестве. Положение это угнетало, и графиня уже почти стыдилась его, хоть никак и не показывала. Может, Софья Ивановна была права, и в погоне за неведомой жемчужиной Лиза незаслуженно отвергала достойных женихов? Разговор в коляске по дороге в модный магазин, едва ли не единственный во всем Чернигове, шел о всякой ерунде. Например, как Павел нашел родной дом после такого долгого отсутствия – многое ли изменилось? Говорили о намерении лорда Байрона вступить в армию, боровшуюся за свободу Греции. Это было вежливое, чисто светское обсуждение, но Лиза еще так мало знала Павла, что невольно робела, хоть и по всему понимала, что человек перед ней был не только прекрасно воспитанный в лучших традициях европейского просвещения, но и обладатель природного ума, который она отметила еще при первой их встрече. Красиво одетая толпа растекалась после воскресной службы по улицам Чернигова, и коляска двигалась не спеша – как и все в этом городе. У Лизы приятелей здесь почти не было, но Павел постоянно раскланивался с дамами и господами в проезжавших мимо экипажах. Наконец, и на ее долю выпало счастье встретить знакомое лицо. — Сергей Иванович! — Лиза даже взмахнула платком, чтобы привлечь внимание Муравьева-Апостола. — Здравствуйте! Как я рада вас видеть! Лиза замечательно усвоила придворную манеру к вежливой улыбке, как бы одинаковой, но такой, что каждый считал ее особенной, направленной только к нему. Муравьев, бывший верхом, поравнялся с коляской Турбиных и приложил руку к козырьку кивера в приветствии. — Рад видеть вас, Елизавета Андреевна, — внимание подполковника привлек молодой офицер в черном гусарском доломане, и он ждал, когда графиня их представит. — Вы с воскресной службы? — Да, — Лиза кивнула. — Позвольте рекомендовать вам моего двоюродного брата, Павла Алексеевича Турбина. Это – Сергей Иванович Муравьев-Апостол, мой хороший знакомый. — Рад знакомству, — Муравьев кивнул и подмигнул Турбину младшему, вызвав у того совершенный восторг – Николенька восхищался решительно всеми мужчинами в форме. — Имею честь быть приглашенным сегодня на ужин в имение ваших уважаемых родителей. — Буду рад вас видеть, — Павел кивнул. Мысль о том, что в его честь будет даваться ужин, не слишком его радовала – по натуре он был человек скромный и предпочитал веселиться по поводу успехов других. И пусть Павел не пропускал ни одной дружеской попойки, внимание претило ему более всего. Павел позволял Лизе говорить с Муравьевым и не вмешивался, все более наблюдая. Графиня же все время оглядывалась, не без оснований полагая, что там, где был Муравьев, рядом обязательно должен где-то быть и Бестужев. — Я сообщу Мишелю, что вы здесь, — на одном из перекрестков Сергей снова коснулся кивера и развернул лошадь. — Он будет рад поздороваться с вами, графиня. Лиза с самым невозмутимым видом провернул ручку зонтика на своем плечо и сказала, чуть наклонив голову в сторону: — Ах, он тоже здесь?.. Что ж, я буду рада с ним поздороваться. Это было сказано так спокойно, что Муравьев почти пожалел своего бедного влюбленного друга. Павел помог Лизе сойти с коляски, и все трое вошли в лавку. Звякнул колокольчик, и хозяин магазинчика, господин Червонцев, тут же передал покупательницу, с которой до этого вместе подбирал ткани, своей помощнице. — Как я рад вас видеть, графиня! — хозяин тут же припал губами к руке Лизы, улыбаясь так широко, как умеют только торговцы, которые знают, что к ним зашел покупатель у которого денег так же много, как и желания их потратить. — Добрый день господин Червонцев, — Лиза наклонила голову в сторону и, улыбнувшись, проплыла прямо к прилавку. — Как у вас дела? Польщенный вниманием Червонцев весь покраснел от удовольствия. — Слава богу, Елизавета Андреевна, — поправив нарукавники, хозяин лавки подставил себе скамеечку и, взобравшись на нее, стащил сразу несколько рулонов тканей с высокого стеллажа. — Я отложил вам замечательный французский муслин… Никому его даже не показывал, чтобы вы увидели и пошили первая. — Как это предупредительно с вашей стороны! Павел, тем временем, расположился на диванчике, поставленном специально для ожидавших своих жен мужей; Николенька был занят тем, что разматывал катушку с лентами. Посетителей было немного, и кроме звука раскраиваемой ткани и переговоров продавцов и покупательниц ничего не было слышно. Внезапно эту мирную атмосферу прервал звук колокольчика и открывшейся двери. Раздались твердые шаги военного и зазвенели шпоры. Павел поднял голову и увидел молодого человека в мундире Полтавского пехотного полка. Михаил Бестужев кратко оглядел магазин Червонцева и, не обращая внимания на незнакомого гусара, прошел прямо к прилавку. — А покажите-ка мне перчатки, Червонцев. Мои что-то совсем износились, — сняв кивер, Михаил поцеловал руку Лизы, перебиравшей кружева. — Здравствуйте, Лизавета Андреевна. Павел наблюдал за этой сценой с тем же чувством, с каким Лиза подсматривала за ним и Пелагеей вчерашним вечером. Графиня могла силиться скрывать свои чувства сколько угодно сильно, но утаить все равно не смогла бы – взгляд говорил сам за себя. И то, как Лиза перебирала ленты, а Бестужев как будто ненароком касался ее руки, когда Червонцев отворачивался… Вот, значит, как. Лица офицера Павел не видел, но был совершенно уверен в том, что на нем было восхищенно-влюбленное выражение лица. По-другому и быть не могло, когда перед тобой такая замечательная девушка. В этот самый момент Павел понял, что опасность разоблачения для него миновала.