Веточка сирени.

      Парень не спал, наверное, уже неделю. Ноги перестали слушаться его на третий день, веки стали чертовски тяжёлыми, а мысли в голове разбегались в разные стороны. Но все они были так или иначе связаны с человеком, который научил Намокемоно по-настоящему дышать. Её имя, что было навечно выгравировано в памяти мальчика — Родо Аккерман.       Моно смотрит на небольшой памятник с её портретом: немного волнистые, короткие волосы, до сих пор живые глаза, привычная жизнерадостная улыбка, которую она дарила даже тем, кто в ней не нуждался. В мёртвой тишине парень будто слышит, как она звонко говорит своё «Спасибо!» с лёгким поклоном и убегает. От неё всегда пахло молочным шоколадом. И даже здесь, на её могиле, парень чувствует этот сладкий, приторный запах. Он кривится, будто физически ощущая всю ту боль, что сейчас убивает его с концами. По щекам текут солёные и безумно горячие слёзы, которые Намокемоно стремительно пытается вытереть своим рукавом. Но тщетно. Его глаза горят, в носу сильно перчит и слёзы вновь предательски стекают, падая на землю у его ног.       На его хрупкие плечи давит тяжелый вес. Его можно только почувствовать. Ощущение, что сейчас весь мир умирает вместе с тобой — это называют безысходностью. Парень садится на колени и достаёт из кармана маленькую веточку сирени. Родо обожала их запах, любила рассматривать их и вечно цепляла бутончики за волосы мальчика, хоть его это вечно раздражало. — Это я виноват. — Он повторяет эти слова в миллионный раз, будто пытаясь убедить себя и всех вокруг. Он знает, что его руки связаны невидимыми верёвками бессилия, но чувство вины и отвественности за жизнь почти родного ему человека не даёт покоя. Он бы не смог ничего сделать, никто бы не смог.       Грудная клетка наполняется острой болью, и вместе с кашлем из Намокемоно вырывается истошный крик. Слёзы текут ещё больше, но ему уже чистосердечно плевать. Больше всего ему бы хотелось увидеть её, послушать её странные, но забавные истории, побегать вместе с ней в догонялки, даже вопреки тому, что он это очень не любил. Ему не хватает её простого присутствия. Сидеть, читать свою скучную, абсолютно неинтересную книгу в тишине, но знать, что она сидит в полуметре и терпеливо ждёт, когда он закончит.       Наверное, Намокемоно никогда не говорил этого прямо, возможно из-за того, что ему некуда втеснить эти чувства в переполняющую его угнетённость, а может быть из-за внешнего безразличия ко всему происходящему, но он безумно любил её. Любил как друга, как сестру. И он знал, что Родо любила его в разы искренней.       Тёплое солнце просачивается сквозь густые облака и падает на лицо парня. Но он до сих пор не в силах успокоить те эмоции, что накопились внутри него за всю душераздирающую неделю принятия происходящего. Руки мучительно обхватывают плечи и он склоняется к земле от нехватки сил, продолжая кричать от боли до тех пор, пока крик не сменяется хрипом и тяжёлым плачем.        Тело будто пронизывает острый кинжал в районе груди и Моно слышит свой пульс буквально отовсюду, когда где-то позади него проносится знакомый тоненький смех. Нет, это всё в его голове, ведь отсутствие сна не может пройти бесследно даже у демонов, так ведь?       Когда поборов себя, он всё-таки оборачивается, сердце пропускает ещё несколько громких ударов. Перед ним стоит Родо. Его Родо Аккерман. Живая и здоровая, с прекрасными волосами, цвета лёгкости и забвения, глаза всё те же, и та же улыбка. Это ведь всё происходит наяву, да? Он ведь не спит? — Мне тревожно, Моно… — Девочка тяжело всхлипывает и улыбка пропадает с её лица, сменяясь тревожным бегом её зрачков и искренним страхом.       Намокемоно хочет броситься ей в объятия, почувствовать тот запах молочного шоколада из лавки дяди Бена, убедиться, что она действительно живая и это всё — не сон.       Однако юноша не способен выжать из себя ни звука. Будто что-то прочно удерживает его рот, но Моно ровным счетом ничего не видит. Тело наполняется отчаянием и всё, что он может — с горестью и надеждой глядеть на неё. Он верит, Родо сумеет понять его и без слов. Она постоянно читала его, точно открытую книгу. — Мне очень больно, Моночка. — По её румяным щёчкам, что всегда улыбались этому миру, текут слёзы и она начинает плакать, громко всхлипывая.        Намокемоно теряется в мыслях. Какого чёрта здесь вообще происходит?! Он же сам, собственными глазами видел, как ровно три дня назад здесь в гробу лежало мёртвое, бездыханное тело девочки. Тогда он не обронил ни единой слезы. Нет, не потому что он чёрствый эгоист, ему просто не хватало сил на эти слёзы. — Мне невыносимо от того, что ты не можешь отпустить меня. — Родо закрывает лицо руками и кричит. — Намокемоно, я давно мертва!       На минуту целый мир замирает, хоть она кажется бесконечной для него. Время становится неощутимым, а всё вокруг — нереальным. Картина растворяется вместе с дождём, что начинает лить с неба. В данный момент перед ним уже не его родная и опечаленная Родо, а лишь силуэт из размытых пятен.       Наверное, одно из ужаснейших на свете чувств — когда наступает понимание, что ничего уже нельзя сделать, нечего уже изменить. Ты начинаешь убивать себя внутри. Тебе больно, жутко от одной только мысли, что это тупик, конец, конечная остановка твоих страданий. В глубине души ты понимаешь, что пора выходить, начинать всё заново, но пока у тебя не хватает сил даже на умеренное дыхание.       Сейчас Намокемоно ощутил весь этот ужас эмоций в одно мгновение. Мгновение, когда понял, что всё это — его жуткий кошмар, который он будет вспоминать до своего последнего дня.       Он просыпается весь мокрый на сырой могиле своей подруги. Моно чувствует как его плечо легонько трясут и видит перед собой растревоженных Джонетсу и Грида. Голос до сих пор хрипит и горлу ужасно больно, поэтому он, не выдавливая из себя ни звука, молча встаёт и тут же бросается в тёплые объятия своих друзей.