Endings and Dreams

- Ты ненавидишь меня, Беатриче, не правда ли? Эта вражда между ними с момента, когда они встретились несколько лет назад, продолжалась до тех пор, пока Нацухи не узнала, кем является Беатриче, или кем приходится ей. Беатриче же могла знать уже тогда, судя по холодному блеску, что поселялся в ее сверкающих синих глазах каждый раз, когда они задерживались на лице Нацухи. С момента их встречи Беатриче не пренебрегала проделками – безобидными и не очень – в отношении хозяйки особняка на Роккенджиме, и Нацухи никогда не реагировала на них хорошо. Беатриче всегда отмахивалась, говоря, что это просто шутка, и Нацухи должна на самом деле отнестись к этому несерьезно, но в ее глазах не наблюдалось теплоты. Они были холодны, вынуждая Нацухи реагировать на такое отношение, спрашивать, кем она является по собственному представлению, кто она такая, чтобы кричать на нее, и требовать, чтобы она, как воспитанница Кинзо, вела себя должным образом, намного лучше — как она сама. Это могло происходить в сознании Нацухи — это все могло происходить в ее сознании — но когда Беатриче говорила с ней, при любых обстоятельствах, она могла услышать определенный недостаток уважения в голосе. Холодное неуважение, расходящееся с ее задорной улыбкой и пронзительным смехом. Глаза Беатриче были озорными и веселыми, когда встречались с чьим-либо еще взглядом, но как только они смотрели на Нацухи, озорство, возможно, еще было там, но хорошее настроение исчезало. Она становилась холодной и мрачной, только взглянув на Нацухи (или так ей казалось), и последней оставалось только гадать, что она сделала, чтобы заслужить это. Сама же Нацухи отметила непосредственную неприязнь к Беатриче в момент, когда она обратила на нее внимание – на маленькую белокурую девочку в школьной форме. Она не могла объяснить этого никому, включая саму себя. На первый взгляд, Нацухи не имела причин недолюбливать Беатриче — это правда, что ее голос держался на границе непочтения, но она была в том возрасте, когда дети считают взрослых глупыми и не достойными доверия или любви. Беатриче была милой девочкой, хорошо говорящей, умной. У Нацухи не было причин для нелюбви к ней. Но она чувствовала неприязнь. Почему я держу в своем сердце такую неприязнь к этому ребенку? Она ничего мне не сделала, чего Джессика не сделала хотя бы раз — шалила, огрызалась или не подчинялась мне. Я не ненавижу Джессику за эти вещи, хотя она расстраивает меня. Так почему я ненавижу Беатриче? Потому что она не моя плоть и кровь? Или это что-то другое? Что она сделала? Что я сделала? Они поддавались шаблонам. Беатриче будет делать что-то, что будет раздражать Нацухи или выводить ее из себя: будут ли это постоянные шалости, или она подружится с Джессикой и докажет свое негативное влияние, и Нацухи сможет ответить ей только вспыльчивостью и прислоненной ко лбу рукой в попытке массажем отогнать постоянную мигрень. Беатриче уже имела привилегированную позицию в семье Уширомия, невзирая на отсутствие общей крови. Даже этот ребенок чтится выше меня. Даже этот ребенок имеет более высокий статус и стабильность, нежели я. Нацухи действительно никогда не могла выйти за пределы закона, умоляя ее вести себя прилично. Затем, два года назад, Кинзо рассказал, кем именно являлась Беатриче. Она была внучкой той женщины, Золотой Ведьмы, которая подарила ему золото. Она была дочерью его любовницы. И, Нацухи выяснила, что Беатриче была ребенком, которого однажды ей вручили. Ребенком, который должен был быть ее дочерью, так как она на тот момент до сих пор была не способна родить и сделать то, что должна была, вступив в семью Уширомия. Ребенком, которого она отвергла и столкнула с обрыва вместе со слугой, что держала ее. Нацухи смотрит на Беатриче: высокую, золотую, красивую, одетую в платье, прямо как из сказки, и, глядя в ее холодные глаза, может представить себе ее чувства. Беатриче смотрит на нее даже не презрительно, как может, как часто делает это с людьми, что раздражают ее и отнимают время. Просто ослепляет ледяными глазами. И этот холод, тяжесть, почти усталость во взгляде снова на ее лице. Она, в обрамлении мерцающего синего света и дождевых капель, опирается на подоконник, и Нацухи отводит взгляд. Она больше не может смотреть на Беатриче без желания превратиться в ничто прямо на месте. Беатриче имеет все основания ненавидеть ее — Нацухи это осознает, смиряется в своем окровавленном, измученном сердце. Как она может не ненавидеть ее, когда ее кровь на руках Нацухи? Как она может не ненавидеть ее за отнятую жизнь, что ей была предложена, с обоими родителями, сестрой, статусом, безопасностью, семьей? Как она может не ненавидеть женщину, что была ее матерью и отвергла ее? Она должна была быть моей дочерью. Я должна была быть ее матерью. Джессика была бы ее сестрой, и мой муж – ее отцом. Как же она, должно быть, ненавидит меня. Для нее я была матерью, которая отвергла ее. Я была матерью, которая изуродовала ее тело, едва не убив. Каждый раз, когда она смотрела на меня, она напоминала мне о жизни, которую она могла бы иметь, если бы я удержала одно место в своем сердце для любви к ней девятнадцать лет назад. Я должна быть символом всего, что она потеряла, и всего, что является неправильным в ее жизни сейчас. Как она может чувствовать ко мне что-то кроме ненависти? И сейчас Нацухи обладала двойной памятью (или трехместной, или четырехместной, или, точнее, бесчисленным множеством сознаний, где все они громоздились друг на друга) что говорила ей, как плохо это заканчивалось в других мирах. Нет, это даже неточно. Она обладала памятью бесчисленных иных Осколков, где все происходило гораздо хуже, зная правду о Беатриче в этих других мирах, и понимая, насколько жестоко она обходилась с дочерью в них. Я обманула тебя во всем. Разочарованная невозможностью родить ребенка самостоятельно, я убедилась, что ты познала такую же боль, и даже хуже. Я подарила тебе Ад в других мирах, и в другом облике, что ты носила, я создала тебе Ад здесь, и мы обе знаем это. Пожалуйста, скажи, что ты ненавидишь меня, и покончи с этим.

-0-0-0-

- Я запугивала тебя, пока не устала. Та, кто задумала Беатриче в изначальном мире, потерявшая время, потерявшая смерть, не могла ненавидеть Нацухи. Та, кто задумывала Беатриче, по-прежнему не потеряла сострадание в сердце, несмотря на каждую каплю грязи и отчаяния обрушившегося на нее мира, несмотря на весь ее гнев, обиду и ненависть к самой себе. Как-то, когда она посмотрела на Нацухи, она смогла увидеть прошлое женщины, вспыльчивость и гневные слова, предназначавшиеся обиженным, глубоко ранившие женщину под маской "требовательной и властной жены Уширомия". Она, бывшая при случае столь непреклонной и злой, подарила сочувствие человеку, что в ее жизни заслуживал этого меньше всего. Но Беатриче не такая, как тот, кто ее задумал. Она еще более неумолима, нежели Канон, единственный, не созданный быть хоть насколько-то идеальным ребенок, близкий к сердцу своего Творца, и, таким образом, близкий к его натуре. Беатриче все видит, все знает, и всех окружающих удерживает для суда за их грехи. Она, возможно, была создана, чтобы быть идеальным существом, но это не значит, что Беатриче не может быть злой, не может быть мстительной, не может чувствовать ненависти в своем сердце. Совсем наоборот. Если бы тот, кто создал ее, не ненавидел Нацухи, Беатриче была бы более чем счастлива, заполнив эту пустоту. В этом мире она была ограничена в мелочах — шалостях, непослушании, неуважении, поддержке Джессики в ее желании совершать вещи, которые делают обычные девочки в подростковом возрасте (Хорошо, возможно, это не родилось полностью из враждебности по отношению к Нацухи. Беатриче искренне любила Джессику, думая, что иногда было бы потрясающе иметь младшую сестру, и, кроме того, Джессика прекрасный музыкант, с гитарой и у микрофона). Это не приносило Беатриче огромного удовлетворения, но было чем-то, вызывающим у Нацухи раздражение и шум с ее стороны, и осознание того, что она не может ничего с этим поделать, кроме как кричать и возмущаться. После жестокого обращения, перенесенного ей и ее «братьями и сестрами» от рук этой женщины во всех иных мирах, это было некоторым утешением. В других мирах Беатриче была способна получить расплату за свои несчастья более конкретными способами. Там не было никакого удовольствия от убийств окружающих, но может быть, просто возможно, что существовала искра удовлетворения, когда Беатриче видела смерть Нацухи. Возможно, она чувствовала себя так, словно ее покой стал бы немного безмятежнее, если бы она знала, что Нацухи умерла раньше нее. Затем, наступил Конец. Это была последняя игра, написанная исключительно Беатриче, и она никогда не подразумевала, что зайдет так далеко. Да, Нацухи должна выглядеть подозрительно, но, в конечном счете, в финале ее пришлось бы реабилитировать. Никто не подразумевал конец истории с верой в то, что она была убийцей. Но игра была захвачена Леди Лямбдадельтой и Леди Бернкастель, последняя из которых передала фигуру почти так же жестоко, как и хозяйка игры, чтобы сделать ее более «забавной». Хотя она была практически в состоянии комы во время игры, она знала, что произошло с Нацухи, когда Ведьмы и их фигуры вмешались. Даже для нее это было перебором. Даже для нее это было слишком – видеть униженную Нацухи, избитую, окровавленную, в синяках. Перебором – видеть, как ее достоинство, гордость, сердце и душу вырвали из груди, разорвали на мелкие кусочки, а затем выставили на обозрение в качестве развлечения для наблюдающих Ведьм. Перебором – видеть, как верную жену обвинили в супружеской измене с собственным свекром — Беатриче могла не любить Нацухи, но она знала ее: она никогда бы не опустилась так низко, как ее обвинили в чем-то столь очевидно ложном. Перебором – видеть оклеветанную, оскорбленную, совершенно сломленную женщину. Перебором – посмотреть на ее вырванные внутренности и зачитать их всему миру. Беатриче была не такой. Она все творила в пользу сохранения иллюзии; она никогда бы не выставила Нацухи так, вне зависимости от того, насколько она не любила и презирала эту женщину. Худшее, что сделает Беатриче для кого-либо — убьет; она не станет обнажать их голую правду — или ложь — ради аплодисментов толпы, просто для одобрения аудитории. Она мечтала о том дне, который настанет, когда Нацухи будет вынуждена признать ее тем ребенком из девятнадцатилетней давности, которого она отвергла, но это заставляло ее чувствовать себя плохо, когда она видела, что творят с Нацухи в этой игре. И было еще кое-что в той игре, что разрушила все крепкие убеждения Беатриче. Во время своего вмешательства ни Лямбдадельта, ни Бернкастель не могли заставить фигуры действовать не в своем характере — Лямбдадельта, наверное, даже и не пыталась, словно это было предметом гордости. В этой игре, ее шахматная версия, фигура-Беатриче, помогала Нацухи. Фигура-Беатриче была для Нацухи озорной, поддерживающей ее подругой, союзницей. Так я способна на это? Я способна поддерживать Нацухи, а не мучить ее? Я способна полюбить ее? Так кто же я тогда? Я вечный враг Нацухи, помешанный на мести и возмездии? Я своенравная дочь, устроившая своей матери трудное время, потому что была какая-то причина, вышедшая из-под контроля? Я все это или ничто? Что я? Это нелепо; а что я? Серьезно, кто она? - Я никогда не забуду этого. Я убила кого-то и разрушила твою жизнь. Я буду нести этот крест до конца своей жизни. Смотря на Нацухи, Беатриче почти вздыхает: глаза мутные, плечи опущены, и лицо скривилось так, будто она готова заплакать. Сколько раз она видела рыдающую над чем-то несущественным Нацухи, над какой-нибудь случайностью, намеренной или умышленной, что показывало, что не имело значения, как долго она прожила здесь, как сильно она будет работать над собой и приспосабливаться (я имею в этом некоторый опыт), она всегда будет чужой здесь? Что она никогда не будет считаться кем-то кроме нахлебницы, что ее собственный муж не доверяет ей настолько, чтобы прислушаться к ее советам, вне зависимости от того, сколь часто она бывает права? Как часто Беатриче видела Нацухи, оплакивающую ее, в укромном месте, когда ее мать узнала правду о ней? Ее гнев и разочарование давно уже переросли в ужас от самой себя, и, однажды осознав, что ее грех все еще жив и стоял перед ней каждый день ее жизни, она не могла делать ничего, кроме как мучить себя. Все, что мне нужно сделать – раздеться и опустить взгляд, и я смогу увидеть, что слова ее отказа отпечатаны на моем теле, все еще различимые после стольких лет. Я вижу, что сотворили ее руки, каждый раз, когда переодеваюсь или иду принять ванну. Я вижу, что она не приняла меня, каждый раз. Но все же, Нацухи достаточно себя наказала. Настолько, что, возможно, Беатриче нет нужды тоже наказывать ее. И мне всегда хотелось иметь мать. Я хотела этого так остро, так сильно хотела, чтобы ты признала меня… - Тогда этот крест будет выполнять роль мук ада впредь. Это больше не буду я. Беатриче практически смеется над заплаканным лицом шокированной Нацухи, смотрящей в изумлении.

-0-0-0-

Они в шкафу, прячутся от Евы и Энж. Нацухи напряжена от беспокойства из-за свернувшейся калачиком Беатриче ("От тебя так приятно пахнет," - бормочет та почти мечтательно, но по большей части устало), и пристроившей голову на ее груди, чтобы отдохнуть. Однажды она уже была в глубоком шоке, услышав слова девушки. - Прости. Я никогда не видела свою мать, - ее глаза полуприкрыты; далекая, печальная и юная и более уязвимая, нежели она показывалась перед Нацухи раньше. - Поэтому только сейчас, просто чуть больше, спасибо за сожаления о том, что произошло со мной… Мама. Нацухи гладит своей рукой мягкие волосы Беатриче, действительно впервые видя лицо своего давно потерянного ребенка. Беатриче впервые чувствует ее руку, ощущает ее тепло, признание и понимание, что всегда жаждала. Просто лишь на некоторое время, здесь, в темноте, этого хватит на целую вечность.