И ещё одно видение

Долорес часто слышала и то, чего ей слышать совсем бы не следовало. Бывало, в детстве она слышала, как жители деревни частенько ругались между собой, что заставляло её плакать ровно до тех пор, пока папа не кидался её успокаивать. Бывало, она слышала слова, которые не совсем пригодны для воспитания ребёнка. Случалось и так, что ей удавалось услышать то, что в итоге оказывалось полезно – как-то раз она так услышала волка, приближавшегося к овечьей стае, чем спасла сотню овец от неминуемой гибели и ещё больше жителей деревни от голода. Для девятилетней Долорес этот случай представился настоящим поводом гордиться собой. Её семье всегда приходилось ломать голову накануне дня её рождения – даже самые тихие перешёптывания любопытная девушка при желании могла услышать, что испортило бы весь сюрприз. Тогда родственники начали общаться друг с другом письменно. Долорес слышала всё, и чтобы скрыть от неё потаённый секрет, необходимо быть либо немым, либо очень хитрым и проницательным. Она не верила в то, что сейчас услышала. Девушка была не дома – вместе с Мирабель, Исабелой и Камило они решили прогуляться по деревне до главной площади, где можно было чем-то закупиться, в том числе и нарядами. Правда, на её карманные деньги сильной роскоши ожидать было нельзя. Просто время, проведённое с кузинами и братом, что позволяло ей ненадолго расслабиться. Они смеялись с нелепых шуток Камило, с забавных сплетен, которые Долорес невольно довелось подслушать, когда она услышала это. Громкие голоса. Это заставило девушку напрячь слух, пока её спутники были увлечены товарами сувенирного прилавка. Ей удалось различить голоса мамы, тёти и дяди Бруно. Голос дяди покрывал женские. Она вздрогнула и издала привычное "хм!", но на вопрос Исы о том, всё ли в порядке, только утвердительно кивнула. Слова, произнесённые Бруно, заставили её похолодеть. Он кричал на её маму, он был зол, он был таким, каким Долорес не знала его никогда прежде. Не миролюбивым и тихим. Твёрдость и повышенная интонация его голоса давали знать о том, что Бруно по-настоящему злился, высказывая сёстрам претензии. Возможно, с заботой они в самом деле переборщили. Всё же расстояние давало о себе знать, так что она не слышала абсолютно точно, но ужас тёти, шокирование матери и злость дяди были отчётливо слышны. А потом Бруно начал кашлять. Это было громко, по-настоящему резало чувствительные уши ранимой девушки. Сердце её начало биться быстрее, причиняя дискомфорт. Она слышала, как дядя хрипел и задыхался, насколько ему было плохо. Тётя Джульетта была сильно встревожена, что не делало ничуть лучше. Ближайшие звуки на площади теперь померкли. Долорес прислушивалась к единственному, что её сейчас беспокоило. По щекам девушки начали течь слёзы, и она закрыла рот руками, боясь разреветься и привлечь к себе внимание. Её дядюшка всегда был добр к ней. Она никогда не слышала, чтобы он кричал или сердился, но, к сожалению, слышала очень часто, как на него кричали и сердились другие. Горожане, мама, бабуля... Но с ней дядюшка был добр и ласков. У него были лучшие истории на всём белом свете. Он рассказывал их лучше кого бы то ни было. Долорес не раз задавалась вопросом: почему на него злились? Она никогда не злилась на своего дядю, но предсказание о её судьбе заставило её отдалиться, теснее прижаться к юбке матери и – о, нет, только не это, – прислушаться к людям. Она просто не понимала, зачем дядя хотел её обидеть. Не понимала, но не злилась. Может, немного боялась. В тот день, когда Бруно не вернулся, Долорес не понимала, почему все в доме так паниковали. Бруно был здесь! Она его слышала! Но взрослые заверяли её, что это не так, велели не упоминать имени её дяди, и это оставило такой отпечаток в хрупком детском сознании, что это действовало куда лучше всего, что она могла слышать. Долорес либо умела общаться с призраками, либо же её дядя был не дома, а где-то дальше, где-то, где она не могла определить. Он жив – и это хорошо. Но Долорес слышала его редко, так как особенно не прислушивалась. Зачем? Если дядя ушёл – значит, это было его решение. Если мама не хочет говорить о собственном брате – значит, на то есть веские причины, верно? Лишь годы заставили наивную девушку понять, что это не так. Дядя Бруно был добрым. Его постановки заставляли её плакать со смеху, а иногда и трогали сердце своей трагичностью. Он часто разговаривал со своими крысами, так заботился о них, как о собственных детях. С каждым годом Долорес всё больше убеждалась в том,что дядя никакой не злодей, что семья сильно ошибается на его счёт. Но мама была неумолима. И теперь, когда дядя наконец вернулся (оказывается, он действительно всё это время жил в их доме), оказывается, что он очень болен... О чём девушка не знала, не догадывалась. Но это неудивительно. Бруно вряд ли мог хорошо питаться, живя отдельно, и Долорес могла предположить, что его условия для жизни были отнюдь не самыми лучшими. Но она не могла поверить, что её любимый дядя, только-только вернувшись к семье, мог снова покинуть их и в этот раз навсегда. Мог умереть. Девушка отказывалась в это верить. – Долорес? Голос брата заставляет её вздрогнуть. Камило подходит к ней и легонько трясёт за плечи. – Хэй, Лола, что случилось? Кузины тоже обращают внимание, немедленно подходя с встревоженными лицами. Долорес не могла остановить слёз, и Камило обнял её первым, к чему присоединились и девушки. Каким бы оболтусом не являлся лицедей, он понимал, насколько сестре порой тяжело с её даром, и прекрасно умел успокаивать. Но сейчас Долорес ничто не могло успокоить. – Что случилось, Долорес? – спросила Мирабель спустя минуту всхлипываний и родственных объятий. Долорес вытерла лицо, собрав всю свою волю в кулак. Она слышала, о чём дядя просил маму и тётю. И она могла соврать, что попросту услышала что-нибудь грустное – да даже очередную постановку дядюшки, – и ей бы охотно поверили, зная романтичность и ранимую натуру девушки. Но в то же время она понимала, что это нехорошо. И в принципе лгать, и тем более лгать об этом. К тому же, Долорес не была уверена, что сможет вынести ещё одну ужасную тайну в одиночку. – Дядя Бруно... Он... Он...

*****************************

Бруно чувствовал себя лучше. Не слишком хорошо, но намного лучше, чем вчера, когда смерть была близка к нему настолько, что, казалось, коснулась его своими холодными костлявыми пальцами. Он чувствовал себя лучше физически, но морально ему становилось только хуже. Он не хотел доставлять бед собственной семье. Теперь он снова чувствует себя обузой, эпицентром внимания, которого он не заслужил. Джульетта заходит к нему каждые полчаса. Ей необходимо было убедиться, что брат поел, что он чувствует себя хорошо, что он не скучает в одиночестве. Бруно нравится, когда сестра разговаривает с ним, сжимая его ладонь в своих пальцах. Он сильно соскучился по теплу её рук. Но ему больно видеть сострадание в глазах Джульетты, и особенно больно осознавать, что смотрит она так на него. Ему нравилось всё, что она готовила, но его крайне пугал её изнемождённый вид и выбивающиеся из причёски лохматые волосы, в которых появлялось всё больше седины. Бруно любил компанию Джульетты, но ненавидел то, что она вынуждена была уделять ему столько времени, забывая про себя. Снова рука женщины осторожно опускается на его лоб, проверяя на наличие температуры. – Джули, я хорошо себя чувствую... – Бруно пытается мягко оттолкнуть её ладонь, но Джульетта хмурится. – Пожалуйста, позволь мне... Я просто хочу в этом убедиться, хорошо? Она вымученно улыбается, в её глазах Бруно чётко видит отражающуюся печаль. Мужчина мог только рассеянно кивнуть. Тогда нежная и немного прохладная рука прильнула к его коже. Губы Джульетты вытянулись в тонкую линию. – Небольшая, но есть. Тебе лучше прилечь, братишка. – Но... – Не желаю ничего слышать! Его затолкали в постель, заставив, к тому же, накрыться одеялами. Бруно это не сильно нравилось, но спорить с Джульеттой он не мог себе позволить. – Я сейчас приду с едой! Она шутливо пригрозила брату пальцем, на что тот театрально застонал. Это помогло немного разрядить атмосферу, оба почувствовали небольшое облегчение, в котором нуждался каждый из них. Джульетта непреклонна. Придётся Бруно заставить себя поесть ещё раз. Как только дверь закрывается, Джульетта позволяет выйти наружу слезам, которые прятала от Бруно. Пепа заходит реже. Вовсе не из-за каких-либо старых глупых обид, а из-за собственных эмоций, сдерживать которые становилось с каждым разом только труднее. Ей было очень тяжело видеть своего брата в таком состоянии. В детстве это был такой же тихий, но любознательный мальчишка, который мог шустро бегать и нередко обыгрывал её в догонялках. Сейчас же Пепа наблюдала его ужасно худым, уставшим, лежащим в кровати практически неподвижно. После того, как во время её первого визита дом едва не затопило, сёстры пришли к единогласному решению о том, что ей стоит хоть немного успокоиться перед тем, как входить к Бруно. Новый пузырёк успокоительного идёт в ход. Женщина была готова вцепиться в него губами и осушить за пару глотков, но слишком большая доза принесла бы куда больше ущерба. Джульетта советовала ей пить иногда и понемножку, а она в этом смыслила гораздо больше. Пепа осторожно просовывает голову в дверь, с лёгкой опаской, точно бы брат был способен её выгнать. Над её головой лишь блеклые солнечные лучи, но это уже можно назвать сильным прогрессом. Бруно, что лежал лицом к стене и, казалось, спал, осторожно приподнялся на локтях и повернул голову на скрип двери. Судя по широко распахнутым глазам и быстрой реакции, он был в сознании всё это время. – Ну как ты? – ласково спрашивает Пепа, усаживаясь на край кровати брата и выдавливая из себя кривую улыбку. Бруно видел, что она была неискренней. Он смотрит на неё и дважды хлопает глазами. – Я в порядке. Бруно говорит это абсолютно всегда и всем, но абсолютно все и всегда знают, что это неправда. И Пепа не настолько глупа, чтобы не понимать этого. Не понимать, что брат скрывает свои проблемы, чтобы ими никого другого не обременять. Он всегда таким был. Таким и остался. – Тебе не скучно? Он медленно качает головой, но и в этом жесте Пепа видит сокрытие истины. Чтобы Бруно весь день лежал на кровати и нисколечьки не заскучал? Нет, это было невозможно. Её брат не мог поменяться настолько, ни за десять лет, ни за сотню. – Но я рад, что ты пришла, – быстро добавляет он, испугавшись, что своими словами снова расстроил сестру. Пепа позволила лёгкой улыбке коснуться её лица. – Помнишь, мы с Джули и в детстве приходили к тебе, когда ты болел? – мечтательно протянула она, ушедши памятью в былые дни, когда в доме всё было беззаботно, не было ссор и криков, был только запах свежести и игры с утра и до позднего вечера. Теперь Бруно улыбнулся так же. – Вы ещё тогда рассказывали мне "очень интересные вещи", – пальцами он изобразил кавычки, саркатично ухмыльнувшись и закатив глаза к потолку – всем своим видом высказывая злую иронию. Пепа нахмурилась, над ярко-рыжей головой всплыло небольшое облачко. – Хочешь сказать, тебе было неинтересно? – её мягкий голос сменился на строгий и холодный, каким она обычно отрезала выговоры своим детям или выражала недовольство. Лёгкий ветерок пробежал по комнате. Блеклые лучи и вовсе исчезли. – Нет-нет-нет, это шутка, просто глупая шутка! Ты же знаешь, у меня с этим туговато... Но мне-но мне всегда было очень интересно, это правда! Он жмётся к стене и прячет голову под одеялом, ожидая внезапного выпадения осадков, когда – совершенно неожиданно, – солнце начинает светить ярче предыдущего, а Пепа заходится энергичным смехом. – Видел бы ты сейчас себя! Она хохочет, и Бруно не сразу понимает, почему. Сначала он слабо неловко улыбается, но после, осознав, что его надули при его-то пристрастии к актёрству, заражается её смехом. Но смех быстро переходит в кашель. Сестра гладит его спину, возвращаясь к первоначальному беспокойству. – Я думал... Я думал, я снова чуть всё не испортил, – он опустил глаза, грустно улыбнувшись. Пепа закусила губу. – Ты ничего не портишь, братишка, – тихо сказала она, взяв его холодную ладонь в свои тёплые руки и молча посмотрев ему в самые глаза, подбирая нужные слова тщательно, словно бы Бруно был настолько хрупким, что любое случайно брошенное слово могло его смертельно ранить. – Я слишком погорячилась. – Нет, Пепа, я действительно... – но женщина шикнула на него. – Извиняться должна я. Я никогда не должна была отворачиваться от тебя. Я должна была всегда поддерживать тебя, как сестра, –она крепче сжала его ладонь, – а я этого не сделала. Я позволила тебе уйти. И не говори, что я к этому не причастна, я знаю, что моя вина в этом играет роль... Большую роль. Повисает молчание. Пришла очередь Бруно обдумывать собственную речь. Но чтобы он не сказал, Пепа считала, что абсолютно права во всём. И она наконец-то почувствовала свободу. Она злилась на брата, когда в отрочестве он предсказал ей скорое расставание с её первым парнем. Она злилась, когда тот нелепо пошутил на свадьбе... Хотя основной причиной урагана всё-таки стали её эмоции. Да, конечно, Бруно мог взять в учёт её пылкий темперамент, но он в любом случае не хотел ничего плохого. Пепа злилась – думала, что он завидовал из-за собственной неудачно складывающейся личной жизни. Она злилась, но никогда не хотела, чтобы Бруно ушёл. В тот день, когда погасла его дверь, она позволила себе предположить самое худшее. Эмоции взяли верх. Тогда дом чуть не затопило дважды. Для неё подавление собственных эмоций было наилучшим, поскольку их выражение буквально могло причинить вред окружающим. Забудь про Бруно, не говори про Бруно – тебе должно быть всё равно. Никаких эмоций, никаких дождей, никаких ураганов. Просто забудь о нём и никогда не вспоминай, раз его имя вызывает только боль утраты. Это было тяжело, очень тяжело. И всё равно теперь всё обернулось таким образом. Бруно страдает, и в этом есть её вина. С долгом старшей сестры она не справилась, и факт того остаётся фактом. А ведь после её свадьбы он начал досконально изучать приметы. Откуда же ему было знать, что дождь во время свадьбы означает скорый развод? Поэтому сейчас он стучит по дереву, кидается солью и скрещивает пальцы, отводя будущее куда подальше. – Я не злюсь на тебя, Пепа, – отвечает Бруно, не отводя от неё взгляда, хотя делал это очень часто. – Ни на тебя, ни на Джульетту, ни на маму. Просто так вышло. Мы все совершали ошибки, и это абсолютно нормально. Правда. Я всё равно люблю вас, потому что вы моя семья. И мои шутки действительно глупые. Рыжеволосая снова выдавливает из себя улыбку, хотя слёзы были готовы потечь из её глаз в любую минуту. Нет, нужно себя сдерживать. Бруно видит, что она изо всех сил пытается себя сдерживать ради него, и ему это совсем не нравится. – Мы тоже тебя любим. Очень. Чтоб поправлялся, понял? Он должен снова стать здоровым, таким же, каким был в детстве. В последнее время Пепа стала замечать, что всё чаще отсылается на их детство, словно желая вернуться в безвозвратно ушедшее прошлое. Она просто помнит брата, маленького, но ловкого, быстрого, с такими забавными щёчками, за которые любила его дёргать. Сейчас его щёки впали, он выглядел ужасно худым и вялым. Совсем не таким, как она его помнила. Она застряла в детстве, гораздо больше, чем Джульетта, и ей нужна была помощь. В своей комнате она позволяет идти дождю и греметь грозе – никого больше это касаться не должно. Приходила к Бруно и мама. Сначала мужчина был несколько смущён этим, но привыкал и вскоре совершенно спокойно и даже с теплом воспринимал её визиты. Альма была непривычно ласкова с ним, говорила на пониженных тонах, словно её сын являлся хрустальной вазой, способной покрыться трещинами от любого превышающего норму звука. – Да, мама, я спал. Джульетта спрашивала меня об этом за пять минут до твоего прихода, – заявляет он, с трудом удерживаясь от того, чтобы не закатить глаза. Он понимает и даже постепенно свыкается с мыслью, что мать переживает за него, как и все другие родственники. Но иногда эта забота просто переходила все границы, создавая впечатление, будто только из-за этого с ним и общаются. – А еду она тебе приносила? – Приносила, мама. – И тебе не скучно? – Мне не скучно, мама. Альма улыбается, наблюдая, как Бруно всё больше зарывается лицом в подушку, прячась от высыпавшейся как снег на голову заботы. Совсем как ребёнок. – Я просто хочу удостовериться, что у моего мальчика всё в порядке, – она осторожно поглаживает его голову, в пальцах перебирая кудрявые смольные пряди. Этот нежный жест приносил немало удовольствия, и Бруно выбрался из своеобразного "убежища". – Я в порядке, мама. Честно, – подтверждает он, слегка улыбаясь и отвечая на предложенные объятия. – Очень хочу в это верить, Брунито. Она утыкается лицом в его плечо из-за разницы в росте. Совсем небольшой. Бруно был самым низким среди троих её детей – так было всегда, но сейчас ей казалось, будто он только больше уменьшился. В объятиях наиболее чётко ощущалась твёрдость его тела и костлявая худоба, причиняющие боль материнском сердцу. Бруно может сколько угодно раз доказывать ей, что он в порядке, но Альма прочувствует эту ложь. Младший сын был последним и самым младшим из тройняшек, однако все они появились на свет здоровыми и крепкими, подавающими большие надежды. Смертность в младенчестве в те времена не была редкостью, и, за что Альма множество раз благодарила Бога (и своего Педро), её детям этого ненастья избежать удалось. Она представляла другую жизнь. Тихую, семейную жизнь в их родном городе, где они с Педро растили замечательных детей. Её две девочки непременно будут писанными красавицами – в этом она не сомневалась ни секунды. Её мальчик, маленький сыночек, вырастет прекрасным молодым человеком – таким же, как его восхитительный отец. Разумеется, никто не ожидал начала войны. Когда вражеские войска вторглись в жилую местность, они вынуждены были оставить всё. Этот дом, который они приобрели недавно, их комнату, их детскую, которую они так долго вместе готовили для будущих малышей, всю их прошедшую спокойную жизнь оставить и бежать, бежать, бежать. Там осталось её детство, её первая встреча с Педро, её замужество и рождение её детей. Её Педро тоже остался там. Он погиб на той реке, пожертвовав собой ради своей жены, своих детей, ради целого города. Альма никогда не забудет тех нескольких минут ужаса, затмивших счастье, выстраивавшееся на протяжении долгих лет. Она, молодая девушка, счастливая в замужестве и рождении детей, была вынуждена покинуть родной дом, потерять любимого человека и в одиночку воспитывать троих новорождённых. Вот как один день перевернул её жизнь, до этого момента плавно и медленно текущую. Какое ей было дело до этого проклятого чуда?! Неужели кто-то свыше решил, что дурацкое волшебство будет достойной заменой Педро? Первое время её терзали злость, неуверенность, страх. Она совершенно ничего не смыслила в управлении народом, но была вынуждена принять на себя эту роль. Мать троих детей, заправляющая новым городом и дарованным волшебством. И всё в одиночку. Она была удивлена, как ещё не свихнулась. Именно тогда, когда она нуждалась в Педро больше всего, его рядом не оказалось. Но человеку свойственно адаптироваться к новым условиям. Первые дни Альма едва ли могла лишний раз сдвинуться с места, пока от голода или по другим причинам не начинали плакать малютки-дети; потом же она привыкала, наблюдая за ростом Джульетты, Пепы и Бруно. Её дети очень быстро росли. Во всём Энканто они были известны, что не могло не придавать материнской гордости. Тогда всё и началось. Ещё одно разочарование настигло её в лице её младшего сына, ставшего "паршивой овцой" в деревне и, так уж вышло, в собственной семье. Хрупкий и ещё тогда худенький мальчик с огромным трудом выдерживал на себе груз ответственности. Он часто жаловался на головные боли, и Альма пыталась его успокаивать; это было непросто. Но просто ли было ей выслушивать жалобы горожан, негативно отзывающихая о её собственном сыне? Альма не справлялась со своей работой? У дочерей же всё было прекрасно, даже у Пепы, хотя женщине первоначально казалось, что такой дар контролировать будет куда сложней. Возможно, ей просто стоит быть чуть построже с её "маленьким мальчиком"? И она стала строже. Но не заметила, как эта строгость перешла допустимые границы. Когда он ушёл, это стало для неё ударом. Она потеряла сына, как когда-то мужа. Её малыш, её Бруно, неизвестно где и неизвестно в каком состоянии. Она потребовала от него видения, но он исчез, возможно навсегда. Она снова чувствовала себя молоденькой девушкой, абсолютно потерянной, перепуганной, не знающей, что предпринимать, когда всё ждут большего, чёткого, безошибочного решения. Как жизнь показала уже во второй раз, её чувства не имеют никакого значения. Она должна отбросить их, она обязана быть сильной, чего от неё ждут. Несмотря на исчезновение сына. Несмотря на боль. – Мама? Бруно напрягает молчание. Он желает поднять голову, но Альма лишь крепче прижимает его к собственной груди. Такой худой, такой слабый, такой больной. И это её сын. Он с каждым годом становился всё более закрытым, что Альма ссылала на особенность характера. Она наблюдала, как медленно он всё больше и больше отдалялся от семьи, пока не исчез совсем. И сейчас он сильно болен, и Альма боялась даже подумать о том, что рискует пережить собственного сына. Она позволяет одинокой слезе скатиться по её щеке, незаметно для провидца. Она не хочет, чтобы Бруно её жалел. Она знает, что Бруно простил её, но сама она никогда не простит себя за то, что сделала с собственным сыном. Феликс, если честно, никогда не злился на Бруно за случившееся на свадьбе и не считал его в этом виновным. Он казался неплохим парнем, который притягивал к себе негатив совершенно не заслуженный. Иногда они пересекались за разговорами. Иногда он присоединялся к ним за Агустином, если не брать в счёт последние пару лет до его исчезновения. Тогда он закрылся от семьи – настолько, что Мирабель и Камило в последствии его практически не помнили. Феликс никогда не считал Бруно злодеем, и он понимал вес горя Пепы, когда зять исчез. Он никогда не перечил, когда жена злилась при упоминании имени брата. В этом не было смысла. Бруно ушёл, и, наверное, даже лучше, если о нём не будут говорить вовсе, чем если о нём снова начнут плести ужасающие даже слух сплетни; если Джульетта и Пепа снова придадутся отчаянию и горю из-за того, чего уже нельзя исправить. Феликс был рад, когда Бруно вернулся. Кто ж знал, что получится так. У Агустина с Бруно даже наблюдалось некоторое душевное родство. Двое мужчин, добрых, безобидных и даже талантливых, но неуклюжих, без преувеличения, до ужаса. Хотя, конечно, зятёк в этом превосходил даже Бруно. Быть может, Джульетта и вышла за Агустина замуж из-за того, что он так поразительно напоминал её брата? Они иногда собирались втроём, что называлось "мальчишником" (последний из которых, однако, был разоблачён жёнами Агустина и Феликса и в целом окончился весьма плачевно), и общались по душам – не слишком тесно, но хотя бы так. Агустин не видел в Бруно ничего плохого – по крайней мере, из того, что стало веретеном для плетения глупых слухов людей в деревне. Глупых людей в глупой деревне. Когда Бруно исчез, Агустин был несколько рассеян. Он сильно переживал за Мирабель и за Джульетту, которая испытала целых два потрясения – неудачную церемонию дочери и потерю брата. Агустин умел успокаивать – вот уж чем он точно мог бы смело похвастаться. Он проявил лучшие качества отца и заботливого мужа, и в результате скоро всё как-то... Срослось. Мирабель жила без дара, и вскоре к этому всё привыкли, как и к исчезновению одного из членов семьи. Агустин просто не думал об этом. Ни в каком ключе. Но иногда те беззаботные деньки, признаться, всплывали в его памяти. Из всех детей Исабела лучше всех помнила своего дядю – потому, что была старше, и потому, что его видение засело в голове счастливой девчонки. Жизнь, как в мечте – вот, что ей пообещал любимый родственник. Хотя маленькая Иса ещё не представляла, что эта "мечта" окажется не мечтой вовсе, а оковами. Она была безмерна счастлива. Ей повезло больше, чем младшей кузине, но разве дядя мог быть плохим, если дал ей такое пророчество? Конечно нет. Он также чудесно заплетал косички его ловкими тонкими пальцами. Он любовался всеми её цветами – правда, один раз спросил, почему они все так друг на друга похожи. Но вопрос так и остался без ответа. А потом он ушёл. Иса даже не поняла, как этот добрый, любящий её и любимый ею человек вдруг стал запретным на упоминание имени, исчез из её жизни навсегда и бесследно. И как она с этим примирилась. Долорес помнила, что отчётливо слышала дядю в тот день, когда он пропал. И не понимала, почему все переживали. Дядя сделал ей ужасное пророчество о её судьбе, а Исабеле – самое что ни на есть наилучшее, заставив глупенького ревнивого ребёнка удариться в комплексы. Пепа тогда, успокаивая малышку-дочь, строго-настрого запретила Бруно с тех пор пророчествовать их детям. И вообще пророчествовать. Само слово "видение" уже вызывало у бабушки и матери панику – она слышала учащённое сердцебиение и видела это в их мимике, будучи очень проницательный для своих лет. Долорес не может себя простить за то, что скрывала. Она плачет, сжимая в пальцах тонкую бордовую рубашку дядюшки, прислушиваясь к его болезненному тяжёлому дыханию, пока тот успокаивающе гладит её по голове, заверяя, что всё в порядке и никакой вины её не было. Но вина была. Долорес слышала дядю, когда тот изредка разговаривал, шёпотом разыгрывая небольшие новеллы со своими крысами. Это было немного забавно... Ну, в смысле, для девочки, что на тот момент не знала всего ужаса жизни её Бруно. Она слышала редко, мало, но всё же слышала. Но ничего не сказала родственникам. Возможно, при ином раскладе дел Бруно бы нашли быстрее, вызволили бы его из стен намного раньше. Возможно, Бруно бы не заболел так сильно, если бы Долорес не была такой трусихой. Луиза плакала, и своими объятиями рисковала и вовсе сломать дяде рёбра. На самом деле, сломать она их могла кому угодно... Но дядюшка для неё и вовсе казался соломинкой, такой тонкой, которую так легко сломать в секунды. Бруно не делал для неё видений. Он просто был дядей со смешными историями, который умел вовремя поддержать, утешить добрым словом и делом. Однажды Луиза плакалась ему о том, как устала от собственного дара и как ей, на самом деле, бывает тяжело. Бруно тогда приласкал племянницу, не сделав видения, но пообещав, что в будущем всё обязательно переменится к лучшему. И Луиза поверила. Она продолжала трудиться изо дня в день, дожидаясь, пока сбудется своеобразное "пророчество" дяди. Оно сбывалось сейчас. Луиза не думала о Бруно плохо, но однажды ненароком подслушала разговор взрослых о нём. О дяде Бруно и его страшном видении. Луиза хотела узнать больше, но не стала говорить об этом с родителями либо тётей, ведь подслушивать чужие разговоры так же нехорошо, как расспрашивать о их подробностях свою всё слышащую кузину. Луиза не стала интересоваться этим: все силы на работу, работу, работу... Она была так счастлива, когда вернулся дядя. Никаких спор и конфликтов в семье. Наконец примирение, отдых, о которых она, признаться, мечтала уже очень давно. Но то, что сейчас происходит с дядей Бруно... Это ужасно. Неужели это жуткая цена за всё хорошее? В таком случае Луиза предпочла бы старый образ жизни. У Камило было очень мало воспоминаний о дяде. И это неудивительно: парнишке едва исполнилось пять, когда Бруно безвозвратно исчез. Ему было только три, когда тот закрылся у себя и показывался из комнаты в очень редких случаях. Единственное воспоминание, засевшее в памяти ребёнка вместе с ощутимым страхом, оставившим определённый след на его психике, было отнюдь не самым приятным. Маленький Камило был голоден, несмотря на то, что ужин уже миновал и ему следовало бы дожидаться завтрака за просмотром десятого сна, как и всем его уснувшим родственникам. Но желудок не желал мириться с таким распорядком. Не удержавшись, малыш осторожно – зная, что старшая сестрица уже спит в своей звукоизоляционной комнате и точно его не услышит, – на цыпочках проследовал к кухне. Было темно, словно в каком-то таинственном страшном замке. Парень любил таинственность и всякую жуть, вызывающую мороз по коже и лёгкое покалывание в грудной клетке. Так круто! Он чувствовал себя главным героем какой-нибудь страшилки. Богатое воображение завело мальчишку не туда, когда он столкнулся с парой светящихся в темноте зелёных глаз. Камило испугался, а когда сумел различить в этой высокой, сгорбленной фигуре своего дядю, и вовсе закричал, позабыв о том, что не должен был выдавать своего присутствия. Правда, Бруно тогда испугался не меньше. В особенности в тот момент, когда ребёнок потерял сознание на холодном кухонном полу. Казалось бы – он просто хотел немного перекусить, как часто делал это ночью, никого не трогая и не попадаясь никому на глаза, но теперь по несчастливой случайности довёл племянника до обморока! Он действительно настолько страшный? Камило было в последствие стыдно за то, что он так трусливо отключился. Он любил преувеличивать истину, когда изображал дядю огромным и жутким страшилой – для парня его возраста это было совершенно нормально. Он не помнил о дяде толком ничего, кроме того престранного случая; разумеется, он не мог помнить, как заботлив и терпелив был Бруно с новорождённым племянником, как иногда заменял его мать, уставшую от постоянной работы с детьми. Камило любил разыгрывать страшные роли, примерять различные образы, развлекать других при помощи своего дара, но, о Господи, он никогда не хотел причинять боли. Он не знал, что дядя всё это время был в доме, что он всё видел и слышал. Он извинялся уже несколько раз, на что Бруно только махал рукой, и разговор можно было считать оконченным. Дядя Бруно оказался не злодеем, а очень даже крутым парнем. Серьёзно. У него была масса различных историй, и они оба были имели такие похожие творческие пристрастия, что могли бы проводить друг с другом гораздо больше времени, чем получилось в итоге. Камило сожалеет, что это не так. С дядей они продолжали обмениваться анекдотами, но помимо чувства юмора младший также обладал чувствительностью и заботливостью, которые позволяли ему увидеть плачевное состояние дяди. Камило не виноват, что взрослые с детства внушали ему отвращение к его же родственнику. Поэтому он злился на них, на себя, на злую судьбу, которая обошлась с его добродушным весёлым дядюшкой так по несправедливости жестоко. Антонио не понимал, почему взрослые постоянно отгоняли его от комнаты дяди. Бруно разговаривал с ним, совсем недавно они вместе играли на улице! Что случилось? Он видел тревожные лица родителей, и понимал, что они что-то не договаривали, несмотря на то, как старательно мама пыталась удерживать улыбку и солнечное небо. Когда он разговаривал с дядей, тот иногда выглядел уставшим, но ни разу не выгонял младшего племянника даже в такое время. Мальчик чувствовал лёгкую обиду от того, что старшие родственники, включая брата с сестрой и кузин, держали его в неведении. Он пытался разузнать что-либо от животных – крысы были к Бруно даже ближе, чем кровные члены семьи, – но и те говорили совсем немногое. Заболел? Но почему тётя Джульетта просто не может вылечить его при помощи своей целебной пищи? Каждый раз, когда он задавал этот вопрос кому-либо, любая беседа тут же, как по волшебству, прекращалась: над головой мамы сгущались тучи, её успокаивающе отводил в сторону папа; на глазах тёти выступали слёзы, она закрывала рот рукой и отворачивалась, пытаясь скрыть отчаяние, которое Антонио абсолютно всегда успевал увидеть; кузины не отвечали, точно так же, как и крысы, сразу отводили тему. Все считали Антонио глупым маленьким ребёнком, которому не стоит сталкиваться с пугающей правдой. Но мальчик не так глуп, как это могло кому-то показаться. Он никогда прежде не знал дядю Бруно, а в семье о нём никогда не говорилось. Разве что мама настоятельно требовала его имени не упоминать – этого требования никто не оспаривал. Антонио просто не спрашивал и не говорил о Бруно, но совершенно спокойно начал контактировать с ним, когда встретил дядю впервые. Он не боялся Бруно. Ни раньше, ни теперь. Но была только одна племянница, которая знала больше, чем кто-либо в этом доме. Нет, Бруно не выделял любимчиков среди племянников – так подвернулся случай. Только Мирабель знала о видении, и её это знание очень тяготило. Она так же была маленькой девочкой, когда Бруно ушёл, и в отличие от Камило не помнила толком ничего. Но это был человек, который защитил её. Отдал десять лет своей жизни. Он не отвернулся от неё, а всё это время был на её стороне, когда Мирабель об этом не знала. Девушка чувствовала, что многое должна была ему сказать. – Дядя Бруно?.. Племянница застаёт его на кухне. Решившись прогуляться за чашечкой чая, она встречает своего сидящего за столом дядю в некотором замешательстве. Табличка светится ярко-зелёным, что очень заметно в слабоосвещённой комнате. Она не видела лица Бруно, но услышала всхлип, что по понятным причинам её озадачило. Бруно повернулся резко, словно запуганный дикий зверь, на которого внезапно наткнулся человек с ружьём. – Мирабель... – он посмотрел на неё сначала с ужасом, и только спустя несколько секунд позволил себе расслабиться. Бруно не знал, то ли они играют в гляделки с перекличкой имён, то ли оба попросту не знают, как продолжить беседу. Бруно потирает друг о друга руки, горбясь и смущённо опустив голову. – Это... Твоё видение? – Мирабель уже заранее знает ответ, и усаживается рядом с Бруно, заинтересованно вглядываясь в зелёное стекло. Кажется, тот не возражает. – То самое... – замечает она, признав то видение, что дядя тогда показал ей в пещере. То самое, что их самих чуть ли не напугало до смерти. Бруно печально кивает и поджимает губы. – Мне не удалось увидеть больше. Всё всегда... Всё всегда сводилось к одному. – К чему? Он снова молчит. – Дядя Бруно, – Мирабель говорит тихо, почти шёпотом, осторожно касаясь его руки. – Ты же не хочешь сказать... Она обрывает собственную речь, так и не сумев её окончить. Мирабель единственная, кто всё знает, и даже больше, чем ей положено знать. Больше, чем другие дети, чем Пепа, чем Джульетта, чем его мать. Намного больше. Должно быть, это нелёгкая ноша. Должно быть, она тоже начала складывать пазлы в своей голове воедино, догадываться, что в видении дядя Бруно видел... Свою судьбу. О, Боги, только не это. Бруно нужно время, чтобы ответить. Он не должен взваливать на Мирабель больше, чем сделал это уже, но её хватка была уверенной, как и её взгляд. Его маленькая племянница уже совсем взрослая. Ей можно было довериться, она хотела, чтобы дядя доверился ей. – Мирабель, я не знаю... Я очень не хочу отягощать твою мать, – глаза начинает щипать, в носу появляется неприятное колкое чувство. – Мама за тебя беспокоится, – тихо отвечает Мирабель, крепче сжимая его руку, – мы все о тебе беспокоимся. Это абсолютно нормально в семьях, и... – Я знаю это, – он обрывает чуть резче, но всё ещё тихим голосом, теперь также и подрагивающим. – Вы все так беспокоитесь обо мне, но-но-но это бесполезно... Я-я видел, чем всё кончится... Твоя мать страдает напрасно, Мирабель, мне больно это видеть. Она так верит, что сможет, но это уже бесполезно. Это уже не исправить. Я... Мне очень жаль, что ты узнала об этом видении. Я заставил тебя молчать. Но теперь я должен рассказать, чтобы... Чтобы вы больше не мучились... Напрасно. Бруно смотрит на табличку перед его глазами, с чрезвычайным интересом зрительно исследуя каждую линию. Это не было интересно, но помогало отвлечься. Мужчина чувствовал стыд, и почувствовал его только больше, когда повернул голову в сторону племянницы. – Мучились?.. Дядя, по-твоему мы мучаемся? – её голос звучал таким разбитым, упавшим, что Бруно опять стало не по себе. Губы Мирабель дрожали, как и её руки, карие глаза наполнялись слезами. –Ты всё время думаешь о том, что кто-то мучается. А как же ты?.. Когда ты начнёшь думать о себе? – Я... – честно говоря, Бруно был ошеломлён. Таких слов от Мирабель он вовсе не ожидал. – Ты не хотел никому рассказывать, потому что не хотел никого пугать, – продолжала девушка, – теперь ты хочешь рассказать всем, чтобы они перестали беспокоиться о тебе... Ты позволишь себе... Умереть?.. Только из-за этого?! – Нет, Мирабель, – спокойно отвечает мужчина, всё ещё удивлённый повышению её тона. – Это было видение. Это нельзя предотвратить, как ты не пытайся... – И ты думаешь, мы просто оставим всё, как есть? Даже если ты расскажешь маме, она не оставит попыток тебя вылечить. Если расскажешь тёте, она будет только строже следить за тем, как ты соблюдаешь распорядок и постельный режим. Если ты думаешь, что после того, как ты всё расскажешь, мы примем это как факт и перестанем беспокоиться, ты ошибаешься. – слёзы потекли по её щекам, и Бруно ощутил нереально сильное желание её обнять. Что он и сделал, подойдя к девушке и заключив её в самые нежные объятия, на какие только был способен. – Никто не оставит тебя... Никогда больше. Мы любим тебя, дядя Бруно, мы всегда будем беспокоиться о тебе, а это... Это глупое в-видение может быть ошибочно... Ты ведь уже ошибался, да? Ты ошибался, как с предсказанием для Долорес, верно? Она спрашивает с настоящей, огромной надеждой, поднимая на Бруно заплаканные глаза. Мужчина целует её в лоб и снова прижимает её голову к своей груди. – Бывало, – говорит он, кротко пожимая плечами. – Ты права, Мирабель. Всё хорошо. Я не сдаюсь, я сам очень хочу остаться с вами... Со своей семьёй. – Так и будет, – заявляет Мирабель твёрдо и решительно, несмотря на то, что слёзы залили её лицо полностью и были отчётливо слышны. Точка была поставлена. Разумеется, Бруно в первую очередь хотел убедить Мирабель, что у него, кажется, получилось. Он всё ещё поглаживал кудрявые волосы племянницы, вспоминая, как делал это несколько лет назад, когда она была ещё совсем крохой, но её волосы уже тогда были густыми и вьющимися. Возможно, ему тоже стоит поверить? Если его родственники борются за него, значит, они точно его любят. Если Джульетта устаёт, она хочет ему помочь. Если Пепа нервничает, значит, она о нём беспокоится. Если мать скрывает слёзы, значит, она не хочет заставлять сына тревожиться. Если дети приходят к нему и заводят беседу на нейтральную тему, значит, им интересно с дядей и они желают провести с ним больше времени. Что ж, если это так, Бруно тоже готов бороться вместе с ними. Хотя бы попробовать.