Сигареты и жвачка

Ей девятнадцать. Ему двадцать пять. Она носит лаконичные платья и элегантное черное пальто, а он — что попало: кожаные куртки, спортивные штаны, аляповатые галстуки, свитеры задом наперед... Ее до неприличия забавляет этот контраст, и каждый раз она кривит самую милую в мире гримасу, силясь подавить смех. Так и ходят: он — в кожаной куртке и с сигаретой в зубах, она — в неизменном черном пальто и с полуулыбкой на губах. Она водит его на выставки и в музеи, он ее — в бары и в клубы. И не может поверить, что он — тот самый парень, который обнимает ее во время танца, который держит ее за руку в галерее. Она идеальна. И когда она в первый раз тянется к нему за поцелуем в очередном баре (или клубе — ему без разницы, ведь он пьян, а рядом она), он хочет остановить ее. Это неправильно, так нельзя, отчаянно кричит голос в его голове. Он раскрывает рот, чтобы сказать это; но стоит ей коснуться его губ своими, как слова застревают в горле. Он слепнет и глохнет на несколько сладких мгновений с абрикосовым вкусом. Она целует его неумело, но старательно, обвив его шею своими тонкими руками. Она такая горячая, а ее язык еще горячее... Откуда-то издалека доносятся звуки диско, на ее лице пляшут разноцветные отсветы, и он смотрит в ее голубые глаза с зелеными крапинками. У него мелькает мысль, что он будет видеть это во снах. Ты сам себе подписал приговор, Гарри, встревает голос. Но он не слушает. Она пахнет концом лета и жвачкой со вкусом абрикоса, а он — сигаретами и безнадежностью. — Получается, мы вместе — сигареты со вкусом абрикоса, — сообщает он. — Или жвачка со вкусом сигарет. — М-м, — задумчиво тянет она, — не могу представить тебя с абрикосовой сигаретой. — Так не я бы их курил, а ты. Я бы жевал свою жвачку. — Ну уж нет, так не пойдет! Она любит читать. На остановке (той самой, где они встретились), в автобусе, у него дома (пока еще не у них). А он любит смотреть, как она читает. Такая юная и такая серьезная. И еще более красивая, чем обычно, когда солнце падает на ее лицо: бархатная кожа сияет, а длинные волосы переливаются золотом. Она не щурится, не отсаживается в тень, только продолжает вдумчиво читать. Потом он устраивается рядом с ней и обнимает, и ей приходится отложить книгу. Когда он целует ее в нежную щеку, она со смехом отпихивает его от себя: — Ты колючий. И смех у нее тоже самый красивый. И улыбка. Он возвращается из ванной бритым и пахнущим лосьоном. Спустя час она, в его футболке и лохматая, одергивает смятую простыню и подбирает свою книгу с пола. Она даже лучше, чем диско. — Ты встречаешься с той ебабельной блондинкой? — спрашивает его приятель. — Ее зовут Дора, — хмуро отзывается он. У него язык не поворачивается назвать ее так, хотя она непременно ебабельнее и блондинистее всех женщин, которых ему довелось знать. — О, неужели наш Гарри втюрился? — Да, втюрился. — В его голосе скользят удивленные нотки — ведь правда же втюрился. — Да, встречаюсь. Чего приебался? Со своей мизерной зарплатой он едва сводит концы с концами, но на пачку сигарет или бутылку чего-нибудь сорокаградусного деньги находятся всегда. Впрочем, как и на бар, и на галерею, и на концерт. Весна в самом разгаре. И он рад просыпаться в ее объятиях от лучей солнца, которые неведомым образом пробиваются сквозь шторы, чтобы упасть аккурат на его лицо. Он рад грязи на кроссовках, лужам на асфальте, сырому ветру. Он рад своему новому коричневому пальто — под стать ее элегантному черному, но далеко не ровня. Все это чересчур хорошо, чтобы быть реальностью. Но это — реальность.