Посланник

В шесть лет Фредерик впервые столкнулся с мерзостью. Тогда он понял, что блеск драгоценных камней и металлов был нужен лишь для того, чтобы отвести взгляд от того, что скрывается в тени сытых аристократов и жрецов: голода, грязи и болезни. Совсем мальчишкой смотрел в обезображенное проказой лицо, а в ответ на него с мольбой и немой надеждой глядел один-единственный глаз, — второй безнадёжно заплыл. Болезнь поразила несчастного настолько, что он уже не мог говорить. Кое-как приоткрывал распухшие губы, а изо рта вырывались только невнятные мычащие звуки, из которых невозможно было разобрать ни слова. Фредерик отчётливо помнил, что в тот момент испытал настоящий ужас. Ему хотелось убежать. Скинуть золотой венец со своей головы и броситься наутёк. Но за спиной стояли старшие жрецы, придерживая свисающую ему на спину длинную ткань, точно поводья. В шесть лет Фредерик впервые столкнулся с мерзостью — и стал частью этого унизительного спектакля. Каждый год, на день Всепрощения, в сопровождении старших жрецов он выходил на площадь перед собором. И десятки, сотни калек, больных и обездоленных людей выстраивались в очередь, чтобы попросить его благословения. Каждый из них верил, что маленький мальчик исцелит все их недуги и избавит от напастей, что не давали жить, главное только — подержать его за руку. Не зря же Фредерика называли Благовестником, посланником Всемилостивого Отца на этой земле. Такие, как он, долго не жили. Большинство умирало ещё в первый год, — не успеешь привыкнуть к одному Благовестнику, как его уже заменял другой. Хотя бы лет до 12 доживали единицы. Тем не менее, этот титул считался очень почётным. Поэтому отец Фредерика не сильно противился, когда жрецы попросили его отдать младшего сына, а когда в руки ему сунули увесистый кошель монет, даже обрадовался. Деньги нужны были всем, — это Фредерик понял чуть позже. Под конец своего первого дня Всепрощения Фредерик чувствовал себя не просто раздавленным, а скорее разжёванным и выплюнутым, точно кусок плесневелого хлеба. Когда последний человек, утомлённый долгим ожиданием, но всё же счастливый от того, что урвал свой собственный кусочек надежды у маленького Благовестника, ушёл, у Фредерика уже не было сил бежать. Он упал прямо перед собором и там же чуть не расстался с собственным желудком. Тяжёлый золотой венец клонил его голову к земле, а свисающие то тут, то там жемчужные нити бряцали и щемили кожу. Глаза щипало, и Фредерик остервенело тёр их рукавом, всё сильнее и сильнее размазывая по лицу красную краску. О том, чтобы подарить Благовестнику утешение, никто не думал. Это была его работа. И ей он должен был отдать всего себя, как и его предшественники. Шёл год, второй, третий, — но Фредерик не умирал. Его не брала ни проказа, ни оспа, никакая другая хворь. На четвёртый год золотой венец перестал казаться ему таким тяжёлым. На пятый он бесстрашно смотрел в заплывшие глаза и даже улыбался. На седьмой Фредерика неожиданно одолел кашель. Все подумали, что мальчишку таки нагнала чахотка, — а он просто надышался дыма из курильницы. В церкви многие начали коситься на него с подозрением: никто не помнил на своём веку настолько живучих Благовестников. Чем больше времени проходило, тем сильнее крепло в чужих умах осознание того, что с мальчишкой было что-то не так. А Фредерик, прежде нервный, дёрганный и с вечно красными от накатывающих слёз глазами, научился улыбаться. Вот и улыбался. И глядел жрецам, что смотрели на него с опасением и настороженностью, прямо в глаза, — как тем самым убогим и юродивым, что приползали к нему за благословением. Фредерик чувствовал, что так пугал их ещё больше. Поначалу ему было просто всё равно. Но в какой-то момент это стало ему даже нравится. Жрецы были глухи к страданиям и слезам ребёнка, — а вот ему их страх пришёлся по вкусу. Нет, он вовсе не собирался им мстить. Подкладывать жуков в постель или менять обложки Писания с каким-нибудь непотребством — это же простые детские шалости. А он ведь был Благовестником. Разве мог посланник Бога позволить себе заниматься подобной низостью? Фредерик просто помнил каждое брошенное слово, каждый косой взгляд, коим украдкой награждали его “благодетели” — и улыбался. Улыбка застыла на его лице, точно глиняная маска, и на публике не сходила больше никогда.

Трепещут? Так и должно быть. Благовестник на то и несёт Божью волю, чтоб перед ним трепетали. И он напомнит об этом всем, кто позабыл.