Капли в колодце

      Покидая дом, Рюукен ни с кем не простился — даже с Канаэ. Недавно дерзивший матери, он выскользнул за двери как вор, лишь бы не сталкиваться с домочадцами. Хотя вряд ли кто-то собирался его отговаривать — пока он готовился к отъезду, родители не проронили ни слова.       Оно и к лучшему.       Прутья ворот были ледяными и скользкими — Рюукена провожал хлесткий дождь. Интересно, ливень в переломные моменты — тоже какая-то традиция? Но другая погода была бы не к месту. Оседая на губах и въедаясь в кожу, дождь пропитывал его вкусом свободы.       Новый адрес Рюукен тоже никому не оставил, ведь для квинси нетрудно найти собратьев, которые не скрываются. А от идеи спрятать духовную силу он отмахнулся — родителям до него не было дела, зато его найдет Канаэ, если и впрямь пожелает встретиться.       И она, похоже, думала так же, раз вскоре Рюукен почувствовал, как она съехала. Забавно, но дом чистокровной семьи не делал различий между теми, кто жил в его стенах, ставшими родными для них обоих — гемишта и эхта. Может, это и называется «гордостью квинси»? Такую традицию Рюукен бы продолжил. Но мнение семьи Исида не совпадало с мнением их родового дома, и дремучие порядки сгинут вместе с родителями, которым теперь никто не наследовал.       Жить самому оказалось непросто: днем учеба, вечером подработка, а ночью — зубрежка. Дни сливались в один, под глазами собирались мешки, но Рюукен не променял бы это на уют с незнакомой женщиной, которую ему определяли в жены. Стоило об этом вспомнить — и откуда-то появлялись силы, и жизнь играла красками.       Но встретиться с Канаэ у него попросту не получалось. Да и ей предстояло налаживать собственную жизнь, и Рюукен свыкся с тем, что окончательно расстался с прошлым — и что может никогда ее не увидеть. Чувствовать ее вполне хватало — точно так же он наблюдал за Масаки, лицо которой уже смазывалось в памяти.       Но с Канаэ Рюукен все же пересекся, и не пришлось выкраивать время. Он был в больнице на практике. Ощутив Канаэ рядом, Рюукен сперва решил, что ему почудилось с недосыпа, но вскоре он ее увидел, а два органа сразу барахлить не могут.       Она сидела перед чьей-то палатой, и Рюукен, уличив момент, подсел рядом. Но Канаэ ему не обрадовалась и даже не повернулась; ее глаза были красными и опухшими, а пальцы дрожали, сжимая платок.       Рюукен впервые видел ее заплаканной. Канаэ никогда не показывала слабости, и он растерялся. А когда он все же решился тронуть ее за плечо, она вздрогнула, будто очнувшись.       — Рюукен… — хрипло выдохнула Канаэ и попыталась улыбнуться, но в итоге утерла новые слезы.       — Что случилось? — И Рюукен запоздало понял, насколько этот вопрос глупый, ведь догадаться было несложно. «И теперь, дурачье, снова смотри на ее слезы».       Канаэ судорожно сглотнула, и Рюукен, подорвавшись, набрал ей воды из ближайшего кулера. Она пила так, словно давно мучилась жаждой, но из-за мелкой дрожи несколько капель стекло по подбородку. Рюукен, не задумываясь, достал свой платок и осторожно вытер, и на этот раз улыбка далась ей легче.       — Спасибо.       Рюукен кивнул, сдержавшись от новых вопросов — просветление Канаэ и так было недолгим.       — Моя мать… — Она прервалась и с трудом проговорила дальше: — Врачи говорят, ей осталось недолго.       Всхлип Канаэ заглушила одежда Рюукена. Он без колебаний притянул Канаэ в объятья, и она крепко к нему прижалась. И Рюукен не удивился тому, что обниматься с бывшей служанкой казалось правильно и естественно. Несмотря на все обстоятельства.              

***

      Мать Канаэ не приходила в сознание, но дочь ее не оставляла, а Рюукен был рядом с Канаэ, когда выпадала возможность. Последний вдох они прожили вместе, держась за руки. Душа покинула женщину, и одному Яхве известно, куда она делась — квинси не посчастливилось знать заранее, что их ждет после смерти.       Канаэ заходилась в беззвучных рыданиях. Ее чувства были Рюукену чужды — ему не перепадало любви родителей — но, прижимая Канаэ к себе, он понимал, что не сможет ее оставить. По крайней мере, пока она не оправится. Он и так прилично ей задолжал. Но не из-за долга Рюукен ее обнимал — и почему он не верил раньше, что Канаэ была предана ему по собственной воле? Ведь сейчас он проходил ее путь в ее обуви.       Рюукен не заметил, как начал оставаться у Канаэ на ночь. Она старалась держаться, но все буквально валилось у нее из рук, и приглядывать за ней было самим собой разумеющимся — неизвестно, что найдет на нее в таком состоянии. Рюукен не мог следить за ней круглосуточно, но Канаэ как-то призналась, что ей легче засыпать в доме, где есть живой человек.       — Порой мне кажется, будто мама все еще здесь… — бормотала Канаэ, сжимая остывшую чашку. — И когда я вспоминаю правду, то пустота… Разъедает меня. Наверное, становясь пустыми, души чувствуют то же самое.       Видя, как Канаэ давила улыбку на последней фразе, Рюукен чувствовал то же самое.       Похороны он взял на себя.

***

      Рюукен надеялся, что учеба поможет Канаэ отвлечься — она училась на медсестру, что мешало долго предаваться горю. Самоотверженность и помощь людям — вполне в ее духе, но Рюукена все равно удивлял ее выбор: неужели он снова был невольной причиной?       Но на его немой вопрос она отвечала иначе:       — Я надеялась, что смогу помогать матери, если буду что-то понимать в медицине… Но какой сейчас в этом смысл? — Канаэ задумчиво водила по столу пальцами. — Я… хочу бросить учебу.       — Нет! — Рюукен резко вскинулся, и Канаэ глянула на него так безучастно, что внутри у него все похолодело.       — Почему?       — Потому что… — Рюукен и сам не понял, что его так задело, но наблюдать за угасанием Канаэ ему не хотелось. — Потому что я знаю, что ты будешь хорошей медсестрой. Да, ты уже не поможешь матери… Но представь, сколько пациентов еще нуждаются в помощи? И не только пациентов. — Он накрыл ладонь Канаэ своей, и она слегка дрогнула, наконец подавая признаки жизни. Наконец-то оттаивая. — Врачам тоже нужна помощь. И на кого же мне положиться, если ты все бросишь?       Она всхлипнула, и Рюукена это чуть успокоило. Лучше слезы, чем безразличие. Канаэ переплела их пальцы и засмеялась с хриплым надрывом.       — И правда, как же я тебя оставлю? Ведь я обещала. Вот же глупышка.       Рюукен, слегка улыбнувшись, стер слезы с ее лица и прильнул к ее губам. Сперва Канаэ застыла, но вскоре, расслабившись, подалась навстречу.       — Кто из нас глупый, я бы еще поспорил, — хмыкнул он, отстраняясь с тяжелым вздохом, и пока Канаэ приходила в себя, Рюукен ее приобнял. — Я тоже тебя не брошу. Стоило сказать это раньше. Прости, что тянул так долго.       Зарываясь в его рубашку, Канаэ разрыдалась во весь голос. Рюукен зашептал что-то успокаивающее, приглаживая ее волосы. Казалось, будто он всю жизнь только и делал, что ее обнимал — или всю жизнь стремился к этому.       А дальше как-то незаметно все завертелось, и на предложение, сделать которое он уже не надеялся, Канаэ ответила согласием.

***

      Они обосновались в скромной квартире, купленной совместными силами. Рюукену это не нравилось, ведь содержание семьи он считал своей ношей, но лучше так, чем ютиться в съемной комнате или ветхом домишке, где дух смерти въелся в стены. Доучившись, он начнет зарабатывать много, а пока, чтобы выжить, они с Канаэ были заняты оба — и учебой, и подработкой, зато в выходные они всецело принадлежали друг другу.       С одной стороны, их жизнь изменилась несильно — скорее напротив, все вернулось на круги своя, ведь они были вместе с самого детства. С другой стороны — жизнь начиналась заново; теперь в их мире не существовало традиций и статусов, и Канаэ сбросила роль служанки. Раскрываясь как жена и полноправная хозяйка дома, с каждым днем она покоряла Рюукена все больше.       И пока он привыкал к прежде отторгаемому чувству привязанности, их первый общий февраль перевалил за экватор. День всех влюбленных выпал на будний, но ближайший выходной Канаэ все равно посвятила готовке шоколада — не слишком сладкого, чтобы Рюукен не отказался попробовать.       Наблюдая за ее стараниями, Рюукен ловил себя на мысли, что съел бы даже самую приторную гадость и попросил бы добавки. Но Канаэ, к счастью, знала его вкусы. Рюукен предлагал ей помощь с готовкой, и временами она ее принимала, но не сегодня. И все, что ему оставалось — замереть у косяка и забавляться тому, как жена по-прежнему краснеет под его вниманием.       Но что-то было не так. Духовная сила Канаэ изменилась и была нестабильной. Сама Канаэ могла этого не почувствовать — любому квинси сложно себя сканировать, — но перед Рюукеном расстилались все нити ее реяцу. Он нахмурился, и улыбка медленно сошла с его лица. Канаэ была в порядке. Но ее духовная сила теперь ей одной не принадлежала.       Она так увлеклась готовкой, что не заметила, как Рюукен приобнял ее сзади.       — Подожди немного, скоро все будет готово, — засмеялась Канаэ.       Но ладони Рюукена лишь опустились к низу ее живота.       — Ты не чувствуешь? — шепотом опалил он ей ухо, и Канаэ застыла, выронив ложку. Она поняла быстро.       — Неужели…       — Верно.       Канаэ обмякла. Рюукен усадил ее на стул, а сам присел на полу рядом. Снизу вверх вылавливая ее испуганный взгляд, он заправил выбившуюся прядь ей за ухо.       — Ты не рада?       — Не знаю…       — А хочешь?       — Очень. — Канаэ закрыла лицо ладонями. — Я об этом мечтала! Но разве нам можно? Твой род…       — Это неважно. Решение — за тобой, ведь это тебе рисковать здоровьем.       — А ты сам… Хочешь?       Канаэ оцепенела, будто Рюукен был удавом, но когда он заговорил, ей показалось, что еще никогда его голос не звучал так мягко.       — Мечтаю. Но я поддержку любой твой выбор. В конце концов, мы еще так молоды...       Канаэ судорожно вздохнула и прильнула к нему с поцелуем.       — Тогда… Будь что будет.       Рюукен огладил ее щеку.       — А что там с шоколадом?       Канаэ ойкнула и подскочила.       Наслаждаясь шоколадом, вкуснее которого не было, Рюукен задумчиво подметил, что за окном собираются тучи.

***

      Когда мать объявилась на пороге, Канаэ не было дома. Рюукен, вытирая руки после мытья посуды, закинул полотенце себе на плечо. Все-таки стоило залечь на дно.       — Ты что-то хотела?       — Впустишь?       Строгий прищур и поджатые губы — из перемен в матери было лишь несколько новых сединок.       — Только ненадолго.       Мать медленно прошлась по квартире, оценивая обстановку.       — Скромно.       — Как у всех.       — И даже посуду сам моешь?       — В моем доме нет прислуги. — Отрезал Рюукен и фыркнул: — Ах, подожди, в твоем вроде тоже? И кто же тогда моет за тобой тарелки?       Мать пропустила мимо ушей его выпад.       — Не хочешь вернуться?       — Зачем мне это?       — Я же вижу, что тебе живется непросто. Ты не привык к такой жизни.       — Беспокоишься? — Рюукен хмыкнул. — Или какой-то благородной дочери эхтов не нашлось других женихов?       Мать посмотрела на него с упреком, но не ответила.       — Ясно. Может, ты не знаешь, но мы с Канаэ женаты. У нас будет ребенок. Развод в мои планы не входит.       Рюукен не отводил от нее холодного взгляда, и мать, сжав кулаки, процедила сквозь зубы:       — А я хотела как лучше. Но раз так… Живи под любым забором. Знать не желаю ни твою жену, ни ваше отродье.       Рюукен открыл входную дверь и кивнул на выход.       — Рад, что мы наконец-то друг друга поняли. Я надеюсь, что этот адрес ты тоже не пожелаешь запомнить.       Уходя, мать не обернулась. Рюукена утешало лишь то, что Канаэ ее не застала.

***

      Солнце беспрепятственно грело, листва под ногами хрустела, а в чьих-то клумбах еще не отцвели хризантемы и астры — ноябрь поначалу был благодатным и щедрым. Но шестого числа осень проснулась — тучи густо заполонили небо и разразились ливнем. И чем Рюукен заслужил эту любовь непогоды?       Когда он вошел в палату, его волосы были мокрыми.       Рождение сына далось Канаэ непросто, но улыбалась она так умиротворенно, что можно было и не вспомнить об испытанной ею боли. Но Рюукен никогда не забудет. В этот день он влюбился в нее снова.       Канаэ бережно передала ему сына, но не сразу убрала руки, будто не верила, что Рюукен справится с этим грузом.       — Не бойся, — беззлобно усмехнулся Рюукен, опускаясь на стул. — Разве я наврежу собственному ребенку?       Канаэ смутилась, но все-таки продолжала за ним приглядывать. Рюукен раньше не имел с детьми дел, но сын уместился в руках как влитой.       Осознавать себя отцом было странно и непривычно. Совсем невесомое тельце — самая тяжелая ноша. Воспитывать ребенка, когда сам недавно стал взрослым, будет непросто. Но Куросаки же как-то справлялись, а они тоже молоды. Масаки уж точно. Но вряд ли их дети, пусть и троюродные братья, будут знакомы.       — Как назовем его? — шепотом спросил он, покачивая ребенка. Сын пока походил на Канаэ, и Рюукена это радовало — чем меньше сходства с Исидами, тем легче живется.       — Я думала, ты сам захочешь придумать, — отвечая мужу, Канаэ не сводила глаз с сына, и Рюукену подумалось, что впредь за ее внимание придется бороться. Немыслимо.       — После того, что ты испытала… — Рюукен осторожно склонился к жене. — Было бы несправедливо, если бы ты не поучаствовала, разве нет?       Они сошлись в поцелуе, но ребенок зашевелился, и Рюукен поспешил распрямиться, чтобы его успокоить.       — На самом деле, у меня уже есть идея, — улыбнулась Канаэ и мягко, но решительно забрала сына. — Я хочу, чтобы в его имени была часть твоего.       Рюукен цокнул.       — Мы не обязаны продолжать эту традицию.       — Дело не в традиции. Просто… Я думаю, это было бы здорово.       — Ладно. Только не второй иероглиф. — Рюукен быстро сдался, но его сын не должен иметь с дедом что-либо общее. — И нужен еще один кандзи.       Канаэ, облегченно вздохнув, повернулась к окну. Дождь не утихал, а все громче хлестал по стеклам.       — Я об этом уже думала…       Рюукен сразу понял.       — Дождь?       Канаэ кивнула, прижимая к себе ребенка.       — Урюу. В честь тебя и дождя, который идет сейчас.       — Красивое имя. Только ты могла такое придумать.       И Рюукен, не сдержавшись, потянулся за новым поцелуем.        «В честь дождя, от которого ты меня спасла».