Постскриптум (P.S.)

IV

      Все последующие дни Владимир ждёт гостей. Каждое утро первым делом он просит нести почту, надеясь получить письмо от Михаила с известием, что именно сегодня друг, Лиза и Наташа приедут к Корфам. Но заветного письма всё нет и нет. Дни до отъезда обратно в полк тянутся долго и мучительно, сливаясь в одну общую безликую, безвкусную кашу. В то время как Анна занята в театре, Владимир одиноко ходит по дому, хватаясь то за одно дело, то за другое. Всё время ища для себя эти самые дела. Да, это не крепость. Вот где при всём желании не поскучаешь в праздности!..       Пару раз он принимает у себя посетителей: слушает отчёт управляющего Двугорским поместьем, раздаёт указания приехавшему вместе с управляющим душеприказчику касательно крепостных крестьян. Но чем бы он ни пытался себя занять, ему не удаётся выбросить из головы мысли о возможной встрече с Наташей. Он словно болен. Порой ему кажется, что у него жар. У Владимира горят щёки и лоб, ему делается невыносимо тяжело дышать. В такие мгновения барон, одевшись на скорую руку, покидает родные стены и спешит выйти в город. Бродя наугад по подвернувшимся улицам, порой сам не ведая, куда же он бредёт, дыша свежим питерским воздухом, Владимир всякий раз пытается усмирить собственные порывы: поймать первую свободную пролётку и поехать в петербургский дом Репниных. А там — будь что будет! Упасть к её ногам, обнять колени и… Что? Что, собственно, дальше?       Его видения рисуют испуганное лицо Наташи. «Да что же это, в самом деле, Владимир Иванович? Встаньте. Не нужно, не следует. Не должно так поступать», — доносится её мягкий голос, который нет-нет, а хотя бы раз дрогнет.       И вправду — не следует. Ежели увидит их Лиза — ещё полбеды, а вот если застанет сам Михаил!..       Вечерами из театра домой приезжает усталая Анна. Её, по обыкновению, встречает деланно весёлый супруг, сообщающий с невозмутимым видом, что он в очередной раз прогулялся по городу и получил от прогулки несказанное удовольствие. Анна отводит глаза и проходит мимо Владимира. Со всей свойственной ей грациозностью, с достоинством и гордо поднятой головой она не спеша поднимается наверх, в свои комнаты. Не замечая, как начинает и дома играть роль: у них с Владимиром всё просто замечательно. Лучше и быть не может.       Всякий раз глядя вслед удаляющейся жене, Владимир пытается винить во всём себя, искать причины такого поведения Анны в себе самом, однако не может избежать чувства негодования. Она-таки заставила его стать актёром в собственном театре. А он ненавидит притворство. Ему противно от самой мысли, что их дом превратился в ещё один подмосток, новую театральную сцену, где главные герои любой разыгрываемой пьесы он и Анна!              Так продолжается до даты, на которую запланировано отбытие Владимира на Кавказ. И он, потерявший всякую надежду, обессиленный муками ожидания, получает рано утром в день отъезда записку от Михаила. Князь Репнин сильно извиняется, поскольку почти все дни был занят при Александре Николаевиче. Лизавета Петровна давеча уехала в деревню, где с Соней случился очередной нервический припадок. Миша ждал и надеялся, что Лиза успеет воротиться обратно в Петербург, чтобы они вместе навестили дом друзей. Но любимая супруга намерена задержаться в деревне — уж больно беспокоит Лизу состояние Софьи Петровны. Поэтому, если Владимир и Анна не возражают, Репнины, брат с сестрой, могли бы наведаться к Корфам сегодня к обеду.       Конечно, он не возражает! Владимир тут же зовёт к себе камердинера, сообщая, что отъезд с планируемого утра переносится на вечер. Он посылает ответ Михаилу, чтобы тот непременно был вместе с сестрой. Он велит повару приготовить самый вкусный обед. И идёт к Анне, задержавшейся дома, чтобы проводить мужа, а потом ехать в театр на репетицию. Владимир предлагает жене либо остаться, дабы встретить с ним гостей, либо ехать в театр, ежели она полагает, что без неё не обойтись. Анна соглашается написать в театр весточку о своём якобы дурном самочувствии. Она желает остаться.       Время начинает бежать неумолимо. Владимиру кажется, что только-только часы в гостиной, где за завтраком он получил заветное письмо от Михаила, били девять, а уже те же самые часы бьют двенадцать раз! Репнины, если верить письму, должны явиться к часу дня. Вновь крикнув камердинера и приказав помочь с туалетом, чуть погодя Владимир вглядывается в своё отражение в овальном зеркале с золочёной рамой. На него смотрит идеально выбритое лицо мужчины — удивлённое, обеспокоенное, растерянное. Изменился ли он? Что почувствует она, когда увидит его? А он? Что почувствует он? Вдруг всё-таки писала не она, не Наташа? Вдруг всё это — сон, бред, его фантазии? И он, Владимир Корф, ошибся!       Сколько вопросов роится в его голове. И ни на один он не в состоянии найти разумного ответа. Слишком сильное волнение накрывает его с головы до ног. Он нервно сглатывает и облизывает пересохшие губы.       «Возвращайтесь, Владимир!» — улыбаясь, шепчет едва различимая женская тень, вставшая за спиной в зеркале.       Он велит принести свой лучший наряд: васильково-синюю, как его глаза, черкеску, такого же цвета брюки и алую рубашку, расшитую узорами на воротничке и манжетах. Этот костюм Владимир купил у одного молодого казака в ауле, где квартировался их полк во время предыдущего похода. Сотоварищи, увидев тогда покупку, хвалили отменное приобретение барона, наговорив немало лестных слов, насколько же Владимиру к лицу щеголеватая форма, даже больше, чем привычный зелёный мундир.       Он успевает одеться к самому приходу гостей, то и дело проверяя каждую складочку на своей одежде, поправляя каждый крючок и пуговку.       Анна лишь поджимает губы, когда видит перед собой Владимира, вышедшего встречать Репниных в столь неподобающем, по её мнению, наряде.       — Ба, перед нами воин! Каззак! — с восторгом восклицает Михаил с порога.       Владимир даёт Михаилу время, чтобы тот потрепал друга за плечо, потрогал новенькое сукно, провёл пальцами по блестящим газырям*.       — Настоящие! — радуется князь Репнин. — А папаха**? Папаха у тебя есть?       — Нет, папахи пока нет, — рассеянно отвечает Владимир, замечая за широкой спиной князя женскую макушку с каштановыми волосами. — Зато есть шашка. Отменная шашка!       — Обязательно раздобудь себе папаху. И отрасти усы. Нет, лучше сразу отпусти бороду. Вот тогда будешь совсем джигит! — смеётся Михаил.       Стоящая рядом Анна шумно вздыхает. «Только не это!» — думает про себя она.       — Дорогая баронесса, вы обворожительны! — объявляет князь Репнин. — И ваш наряд нисколь не уступает по красоте наряду вашего супруга. Серебристое платье и тонкая кружевная шаль чрезвычайно идут вам! Позвольте поцеловать ручку.       Михаил переступает к Анне. Как только Владимир видит перед собой её, подошедшую к нему на пару шагов ближе, — всё, буквально всё остальное перестаёт существовать для него. Звуки голосов Анны и Михаила неприятно раздражают слух. Владимиру хочется тишины. И чтобы рядом не было никого. Никого, кроме Наташи.       Сперва она, подражая Михаилу, рассматривает его костюм. Только если во взгляде князя, помимо живейшего интереса, можно было легко распознать иронию, желание подшутить над другом, то во взоре княжны Натали Владимир видит неумело скрываемую нежность. Её взор ласкает грудь Владимира, и он словно чувствует горячее прикосновение её рук. Сердце неистово бьётся, в то время как взгляд Натали от груди плавно и неторопливо поднимается к плечам, шее и, наконец, к его лицу. Он видит её глаза, устремлённые прямо на него. Глаза, полные нечаянной радости от того, что она его увидела! Блестящие, сияющие глаза, на которые наворачиваются слёзы, отчего густые ресницы делаются влажными. Владимир чувствует: его сердце готово буквально выскочить из груди. Он тоже сейчас расплачется. Неведомо почему. Словно некая сила взяла и оголила ему душу, отбросив всё фальшивое, ненужное, и оставила лишь какие-то крупицы настоящего Владимира Корфа. Когда он в последний раз был таким настоящим? Наверное там, на горе, когда переживал утрату погибшего товарища и вспоминал её, Наташу.       И всё-таки, это была она. Совершенно точно — она! Написавшая ему всего два слова в письме своего брата. Два слова, разделившие его жизнь на «до» и «после».       — Нат… — начинает было Владимир.       — Володя, в коридоре плохо натоплено. Я могу простыть и потерять голос. Мы слишком увлеклись приветствиями. Право слово, идёмте в столовую обедать, — говорит Анна присутствующим, беря супруга под локоть и увлекая за собой прочь.       Владимир шагает по направлению к столовой, ощущая пальцы Анны, стиснувшие, словно в железном капкане, его руку. «Заметил, как подурнела? Лицо совсем серое, словно остатки весеннего снега!» — шепчет мужу Анна и мельком оборачивается. Следом за ними тихонько идут Репнины. Михаил, положив Наташину руку поверх своей, гладит холодные пальцы сестры.       Замечание Анны остаётся без ответа. В глазах Владимира Наташа нисколько не подурнела. Совсем наоборот: то, что он уже успел лицезреть, говорит ему о красоте барышни, естественной, не испорченной блеском дорогих украшений и вычурного платья. Впрочем, пока он не имел возможности как следует рассмотреть наряд княжны. Гораздо больше его интересовало лицо, а именно — её глаза, которые он втайне мечтал увидеть столь много дней напролёт.       В столовой уже накрыт прекрасный обед. Хозяева и их гости рассаживаются и принимаются за трапезу. Но Владимир плохо помнит, что кладётся в его тарелку и какое вино подливается в сосуд. Звучат приветливые тосты от Михаила: «За встречу!», «За дружбу!», «За здоровье присутствующих и отсутствующих!», «За грядущий успех Анны в новой постановке!» Владимир исправно поднимает бокал и чокается вместе со всеми. Он старается не смотреть слишком часто в сторону Наташи, чтобы опять ненароком не встретиться с ней взглядом. Владимир не желает, чтобы Анна или Михаил заметили две пары глаз, жадно смотрящих друг на друга. Эта тайна только для двоих. Никто не имеет права в неё вторгаться.       После обеда компания переходит в гостиную и в ожидании чая рассаживается полукругом. Анна с Михаилом, между которыми постепенно завязывается оживлённая беседа, опускаются на мягкий диванчик напротив камина, где теплее и уютнее всего. Владимир берёт в руки широкое, удобное кресло и молча ставит его перед Наташей, замеревшей с кротким видом рядом с севшими на диванчик. Она садится и достаёт из сумочки рукоделие, а он приносит себе точно такое же кресло и ставит его по другую сторону от диванчика как раз напротив княжны. Владимир теперь желает смотреть на неё, пока жена и друг заняты разговором. Смотреть украдкой, время от времени. Собирая её облик будто мозаику, чтобы потом беречь, как самое дорогое и ценное воспоминание о своём отпуске в Петербурге.       С весёлым, жизнерадостным и оптимистичным князем Репниным Анне гораздо легче встречать новую разлуку с мужем. С Михаилом всегда есть о чём поговорить. Даже толки о каких-то нелепых, ничего не значащих пустяках не раздражают, а бодрят Анну. Заставляют говорить в ответ нечто столь же забавное, отчего князь неизменно расплывается в улыбке, а Анна порой заливается звонким смехом. Что же касается сестры князя, то баронесса лишь изредка обращает к Наташе свой прохладный взор. Впрочем, это не мешает Анне быть учтивой и внимательной, как подобает гостеприимной хозяйке.       — Вам, shere Nathalie, надо непременно набраться смелости и приехать в театр на мой спектакль. Уверена, Михаил и Лиза с радостью составят вам компанию, — рекомендует Анна, изящно держа двумя пальчиками ручку дымящейся чашки с чаем. — Искусство не может не повлиять благотворно. Кроме того, мои спектакли часто посещает наследник Александр с принцессой. Разве не замечательный повод увидеться со старыми друзьями?       На последних словах Наташа не спеша поднимает голову от своих пяльц. Владимир видит, как дрогнули руки княжны, как она украдкой закусила губу. Ей отчего-то неприятно, что тема разговора коснулась наследника и принцессы.       — Благодарю, дорогая Анна, за приглашение. Я подумаю, — отвечает Натали и смотрит на брата, словно ища у того поддержки.       — Мы обязательно как-нибудь приедем, — вставляет с улыбкой Михаил. — Ваши спектакли, Анна, и впрямь нечто феерическое! Как, кстати, продвигается репетиция комедии Грибоедова «Горе от ума»? Вы ведь будете играть роль Софьи Фамусовой, возлюбленной Чацкого?       — Верно, Михаил Александрович. Правда в этом спектакле я, к сожалению, не буду петь! — кокетничает Анна. — Но сыграть роль Софьи Павловны — давняя мечта. Мне всегда была интересна история о мужчине, который вернулся к своей возлюбленной спустя три года, не написав за время разлуки ни строчки, и при этом полагает, что она по-прежнему его ждёт. Как ни в чём не бывало! Воистину Чацкий — большой чудак!       Они вновь поглощены друг другом. Анна рассказывает князю про партнёров по спектаклю, про красоту декораций, про костюмы, которые пришлось перешивать специально для неё, поскольку предыдущая актриса, игравшая роль Софьи на протяжении пяти лет, была гораздо полнее. Михаил внимательно слушает и лишь изредка, когда ему удаётся, вставляет короткие реплики.       Тем временем Владимир, закинув ногу на ногу и сцепив руки на коленях, не будучи вовлечённым в разговор о театре, обращает взор к Наташе. Сейчас точно можно позволить себе вдоволь рассмотреть княжну. Всё равно двое на диване слишком увлечены своей болтовнёй. И барон Корф принимается разглядывать барышню напротив.       Минуло чуть больше года после гибели Андрея, а Наташа до сих пор в чёрном. Она всё ещё носит траур. Только каков его истинный смысл? Дань памяти усопшему жениху? Скорбь о самой себе и своих разбившихся надеждах? «Нет, — мысленно отрицает свои предположения Владимир. — Она никогда не была склонна к жалости по отношению к себе. Скорее она будет винить себя и жалеть Андрея». Тогда, быть может, её траур и впрямь ничто иное, как неутихающая боль? Боль от одиночества и потерянности. Мучения души и сердца: как теперь жить дальше, со своей виной, что не получилось смириться с предательством, и твой поступок повлёк за собой цепь несчастливых событий?       Руки Натальи Репниной заняты рукоделием, а чуть склонённое набок лицо крайне сосредоточенно. Кажется, она полностью погружена в свою работу, и ничто в данный миг не волнует, не тревожит её. Уж больно ловко игла выделывает новые стежки: короткие линии и крестики. Пожалуй, крестики, по мнению Владимира, наклонившегося к княжне чуть ближе под предлогом взять со столика чашку с чаем, крестики у Наташи особенно хороши. Стежок — линия, стежок, стежок — крестик. Владимир делает глоток горького, вяжущего чая. Вновь Наташин стежок, за ним ещё и ещё. После — череда новых крестиков. Что же это будет? Ему, увы, неведомо. Он мало смыслит в вышивке. Но эти стежки вдруг переплетаются в сознании Владимира Корфа с его собственной жизнью, а, точнее, со службой, на которую ему предстоит вернуться. Наташин стежок как шаг в новом походе, в новом бою. Вперёд, навстречу врагу. Её крестик — вынужденная остановка. Чья-то смерть, отнятая богом жизнь у кого-то рядом: у друга, шедшего с тобой плечом к плечу, у товарища, с которым ты вчера пил хмельное вино, или у полкового командира, едва получившего долгожданное повышение. Но вот уже новая линия — и ты опять идёшь. Пока сам не станешь крестиком.       — Кажется Володя вовсе нас не слушает! Оно и понятно: какое ему теперь дело до света и светских людей? — доносится издалека высокий женский голосок.       Встрепенувшись, Владимир сбрасывает с себя наваждение из воспоминаний, но его взгляд по-прежнему устремлён на Наташино лицо. Услышав реплику и его имя, княжна, как бы невзначай, отвлекается от иглы с нитью и бегло поднимает на него глаза. Она сразу же хочет вернуть их обратно вниз, на свои руки. Но что-то заставляет её смотреть на него. Столь же долго и пристально, как он сам, минутой ранее.       — Прости, не расслышал твоих слов, — говорит Владимир, поворачиваясь к своей жене. К Анне. Разрывая другой диалог, безмолвный, с той, которая приходится ему никем. — Я задумался. Мне сегодня в путь-дорогу, поэтому то и дело припоминаю: все ли вещи собраны, все ли письма и распоряжения написаны.       — Не надо об этом. Пожалуйста! — вскрикивает Анна, со звоном возвращая пустую чашку на блюдце. — Снова война, снова Кавказ! Все мысли лишь об одном! Неужели это так необходимо?       Явно сконфуженный, Владимир бесшумно возвращает на столик горький недопитый чай.       — Почему ты не можешь как Миша остаться здесь, со мной? — задаёт Анна вопрос за вопросом. — Почему не можешь служить на какой-нибудь должности при дворе и быть при мне, как князь подле Лизы? Я уверена, Александр Николаевич поможет это устроить!       — Дорогая, ты прекрасно знаешь, не всегда обстоятельства в нашей власти. Мы уже много раз обсуждали это, — говорит он спокойно и размеренно, давая понять, что ему не хочется вновь возобновлять один и тот же разговор.       — Но почему? Почему всё именно так?!       Анна смотрит на супруга с нескрываемым укором. В последнее время ей всё труднее находиться в весёлом расположении духа, когда они с Владимиром предоставлены друг другу. Холодность и отчуждение по отношению к нему, столь привычные с незапамятных времён, изображать гораздо проще, нежели участие и внимание. При виде Владимира, особенно когда он, словно нарочно желая доставить Анне побольше страданий, облачается в военную форму, в ней всё чаще зреет раздражение. Вовсе не этого ждала она от их брака. Войны. Кавказа. В глазах Анны Владимир думает о ком угодно, только не о ней. И сейчас, вновь вспомнив его прошлый отъезд, она не может не уколоть новым выпадом.       — Ты поступаешь жестоко. Ты меня бросаешь! — выносит вердикт Анна, отворачиваясь от него к озадаченному Михаилу.       Не менее растерянная Наташа, позабыв про свои пяльцы, смотрит на всех троих: на замешкавшегося брата, на обиженный лик Анны и на помрачневшего Владимира, вдруг постаревшего на несколько лет под неким грузом, который он вынужден тащить без права отказаться.       — Прошу, довольно, — отвечает устало Владимир. — Тебе прекрасно известно, что как раз о твоём благополучии я пекусь более всего. Ты не создана для военно-полевой жизни. Для существования в тесной и маленькой комнатушке, где из мебели лишь кровать да тумбочка. Тебе не придётся по нраву скудная, однообразная солдатская еда. И, к слову, в армии нет театрального подмостка — некому будет демонстрировать актёрский талант.       — Володя, поаккуратней, пожалуйста, — пытается вмешаться Михаил. — Тревоги и переживания Анны вполне понятны. Она женщина, которая любит тебя.       — И которой совсем не место в окружении гор и снующих абреков! — заканчивает Владимир.       — Конечно, не место! — соглашается Анна. — Война — это смерть. А я не хочу, чтобы ты умирал. Миша — вот он здесь, рядом со своей наречённой, и он точно будет жить! А ты? Я не понимаю, чего ты добиваешься?!       — Анна!       Владимир глядит на неё испепеляющим взором. А чего добивается она подобными сценами? Она его, видите ли, не понимает! Может просто не пыталась хотя бы раз попробовать?.. Впрочем, ссориться, ругаться с Анной в день отъезда в намерения Владимира точно не входило и не входит. И уезжать обратно в полк с чувством, что она в Петербурге станет лелеять на него новую обиду, ему тоже вовсе не хочется.       — Прости меня, — Владимир встаёт с места и склоняется к Анне. Он берёт её руку и целует. — Прости. Никак не научусь быть более сдержанным. Разумеется, я виноват.       Анна бросает на него скупой и по-прежнему обиженный взгляд.       — Михаил Александрович, не составит ли вам большого труда проводить меня наверх? У меня ужасно разболелась голова, — объявляет баронесса, тоже поднимаясь.       — С превеликим удовольствием, — кивает Михаил, вставая следом и подавая локоть.       — Прощайте, Наташа, — сухо говорит Анна княжне, поднявшейся со своего кресла самой последней.       — Прощайте, Анна. Спасибо за приём и вкусный обед, — отвечает Натали, убирая в сумочку вышивку.       — Я провожу Анну и вернусь за тобой минут через пять, — говорит Михаил сестре. — Нам пора восвояси. Володе надобно дать время завершить сборы и попрощаться с женой, а мне вечером хорошо бы заехать в Зимний.       Натали кивает брату. Пока Анна с Михаилом покидают гостиную, она старается не смотреть на Владимира, замеревшего напротив княжны на расстоянии вытянутой руки.       — Ах, Миша, я так благодарна вам за вашу поддержку! — слышится удаляющийся голос Анны. — Если бы не вы, даже не знаю, как бы я не сошла с ума от своих мыслей? Кто бы ещё столь искренне мог поддержать меня? Разве что Александр Николаевич!       — Полноте, Анна, — доносится успокаивающий голос князя Репнина. — Я всего лишь забочусь о вас. Вы для меня — ещё одна сестра наряду с моей Наташей.       — Вашей сестре несказанно повезло иметь такого брата. А Лизе — супруга! — вот то последнее, что слышат Владимир с Натали перед тем, как фигуры Анны и Михаила покидают гостиную и направляются наверх, к покоям баронессы. Анна всё щебечет о своём. Князь Репнин успевает на какие-то секунды вернуться и закрыть за собой и Анной дверь. Наташа и Владимир невольно вздрагивают, когда слышат звон сработавшего замка.       Они остаются вдвоём. В гостиной воцаряется тишина. Только каминные часы громко тикают, словно отбивают железным молоточком отпущенные минуты. И вот, до сознаний княжны и барона доходит тот факт, что впервые за множество дней, месяцев, а то и лет они оказались наедине друг с другом. Их взгляды устремляются навстречу. Они стоят, застыв, будто два каменных изваяния, и смотрят, смотрят, смотрят друг на друга. Их разделяет несколько шагов. И в то же время, между ними зияющая пропасть.       «Должно быть, Наталья Александровна, я глуп. Глуп и смешон!» — с отчаянием говорят Наташе глаза Владимира.       «Нет, вовсе нет», — отвечают ему ласково глаза княжны.       «И всё же, я глуп, — повторяет Владимир. — Смешон. Несдержан! Мне так совестно за то, что вы видели эту семейную сцену. Вам должно презирать меня. Наверное этого я и заслуживаю, Наталья Александровна, вашего презрения».       «Вы заслуживаете преклонения, Владимир Иванович, — качает она головой. — Ведь мне известно, кто должен был отправиться на Кавказ. Мой брат! А вы не пострашились идти к императору и просить отправить вас вместо Мишеля. Да, я знаю! Знаю, что вы были готовы пожертвовать… Да что там говорить? Вы и сейчас каждый день жертвуете собой ради других! И вы ещё говорите о презрении к вам!»       «Господи, я слеп! — кричит ей Владимир, не произнеся при этом ни звука. — Столько лет был рядом, с вами, и не видел вас! Не видел того, что творилось у меня под носом! Жил, но для чего? И главное: для кого я жил?!»       «Вы жили для отца. А после — исполняли его волю. Вам незачем себя винить».       «Нет, есть. Я мог предотвратить. Мог не допустить! А теперь? Что делать нам теперь?!»       «Жить, Владимир Иванович. Жить дальше и молиться. Я каждый день молюсь о вас. И мне больше ничего не надо. Только бы знать, что вы живы. Понимаете? Вы — живы!»       Владимир первым не выдерживает. Он готов броситься к ней, чтобы просто обнять. Долой всё! Прочь условности, узы, сковывающие его. Прижать к себе Наташу хоть на мгновение так крепко, как только возможно! Как же хочется почувствовать её, прикоснуться, ощутить, что она — настоящая, что она может быть в его руках. Что она, пускай на короткие мгновения, может принадлежать ему и его объятиям!       Натали видит его желания. Видит огонь в глазах Владимира. Это — безумие. Если они прикоснуться друг к другу, возможно ли будет расцепить объятия? Потому что тогда они, Владимир и Наташа, подобно двум деревьям, оказавшимся в тесной близости, пожелают срастись друг с другом навеки, и никакой силе не суждено будет разлучить их.       «Нет! Нет», — останавливает его её смелый взор.       Дабы предотвратить безумие, избежать даже малейшего риска — ведь в любой момент может вернуться Миша — она извлекает из сумочки нечто и сама совершает несколько стремительных шагов к нему.       — Возвращайтесь, Владимир! — слышит он сдавленный голос.       Натали быстро берёт его руку и вкладывает в ладонь маленькую коробочку. Она в последний раз смотрит на него. Смотрит взором победительницы. Высшие силы смогли уберечь их обоих от безумства. Натали Репнина огибает его и уходит. Раз — с грохотом отворилась дверь в гостиную. Два — она также с грохотом захлопнулась. Сквозь закрытую дверь Владимир отчётливо слышит, как шаги Наташи постепенно переходят на бег. Каблуки её сапожек громко стучат по коридору в направлении передней. Доносятся сдавленные всхлипы. Несмотря на свою победу, она плачет. Потому что не знает, увидит ли его снова? Может быть эта встреча дана им судьбой напоследок? Может быть это — их последняя встреча!       Он резко оборачивается и смотрит туда, где мигом ранее исчезла женская фигура в чёрном. Да чего же это он стоит? Надо догнать её и как можно скорее!       Но нет, Владимир не побежит за ней. Он не может. Нельзя. Внезапно его охватывает злость: на себя, на судьбу, на всё вокруг! Хочется проклинать этот мир, желать ему от души, чтобы он провалился пропадом, исчез, стёрся с лица земли! И утянул вместе с собой его, Владимира Корфа! До боли сжимает он руки в кулаки и кажется вот-вот закричит от несправедливости жизни!       В левую ладонь что-то больно упирается. Владимир вспоминает, что она не пуста. В ней подарок Наташи. Что-то, что она решилась вручить ему втайне от всех. Маленькое, в неприметной коробочке. Что же это? Быть может, медальон с её портретом? Владимир был бы несказанно рад носить такой подарок. Словно оберег и одновременно напоминание, что он не один, что она всегда рядом. Но как ему решиться носить его? Ведь если кто-нибудь заглянет и увидит, что там — не Анна!       Владимир открывает крышку и достаёт действительно нечто блестящее на тонкой цепочке. Он подносит подарок ближе к свету свечей. Перед ним в раскрытой ладони вовсе не медальон с портретом, а миниатюрная икона. Образок с ликом Богоматери. Так вот что она приберегла для него! Счастье, огромное счастье, которое давно не испытывал Владимир, накрывает его с головой. Несомненно, такой подарок можно беспрепятственно носить. И никто, никто не укорит за лик святой, спрятанный на груди солдата! Он повесит её рядом с другой цепочкой, на которой находится крест со Спасителем. Они будут вместе. Всегда с ним, рядом с его сердцем. Как же хорошо. Как же замечательно, что в этом мире есть такая Наташа!       Владимир целует свой подарок. С лестницы слышатся нарочито громкие шаги. Он надевает на шею цепочку и прячет образок под рубашку, не сразу управившись с тугим воротничком.       — Вижу, вы попрощались, — говорит Михаил, подходя к другу.       — Мы перекинулись парой слов и пожелали друг другу не хворать, — отвечает Владимир, попутно застёгивая рубашку на верхние пуговки, стараясь придать голосу ничего не значащую обыденность.       Её подарок в надёжном месте. Он успел его спрятать, доделывая последние манипуляции на ходу, когда перед ним уже нарисовался Миша.       — Что ж, в таком случае, попрощаемся и мы с тобой, — произносит Репнин.       Князь смотрит прямо, без малейшего намёка на шутки.       — Значит, скоро поход?       — Поход.       — В Зимнем недавно пошли разговоры, что государь, посоветовавшись с министрами, планирует захват резиденции Шамиля в Дарго, — осторожно делится Михаил. — По мне, так это очень опасно. После сдачи Ахульго горцы непременно захотят взять реванш. Скажи, это и есть то мероприятие, куда ты, наряду с другими, собираешься?       Владимир лишь улыбается, не желая разглашать военные планы раньше времени.       — Береги себя, Володя, — князь Репнин кладёт руку на плечо Корфа. — Не забывай, что здесь тебя ждут и любят люди, для которых твоя жизнь ценна гораздо больше, чем для тебя самого. Помни, в Петербурге находятся те, кто каждый день думает о тебе. И для которых твоя гибель станет страшнейшим ударом.       — Ты же не оставишь её, верно? — спрашивает Владимир. — Обещай, что позаботишься, ежели мне не суждено вернуться.       — Я обещаю. Однако позволь напомнить, что ради любви не стоит умирать.       — Ради неё стоить жить, — подхватывает Владимир. — Помню. Только ради неё я и живу.       Он ненадолго умолкает, а после всё же решается поделиться с Мишей:       — Кажется я наконец стал познавать ту самую великую, всепрощающую и всеобъемлющую любовь. Одну единственную, способную сделать человека лучше. Не думал, что это возможно. И что именно такая любовь выберет меня. О таком, как правило, пишут в дамских романах для впечатлительных институток. Но она действительно есть, Мишель, такая любовь взаправду существует!       — В таком случае женщина, подарившая тебе это чувство, достойна моего восхищения, — подводит итог князь.       Они прощаются здесь же, в гостиной. Крепко обняв друга напоследок, Михаил Репнин идёт в коридор, где его уже ждёт, одетая в пальто и шляпку, натянувшая на руки перчатки Наташа. Подойдя к сестре, брат всматривается в её лицо. Глаза княжны сухи, они больше не блестят от слезинок. И каждая черточка выражает спокойствие.       — Я горжусь тобой, сестра, — говорит Михаил с благоговением в голосе, принимая из рук Наташи свою шинель.       — Идём, Миша. Подвезёшь меня до монастыря прежде чем ехать в Зимний? Я желала бы поспеть к вечерней молитве. Сегодня особенно хочется молиться. Ничего более не желает столь сильно моё сердце!              Тем же вечером Владимир уезжает в полк. Прощание с Анной получается именно таким, как он и думал. С горьким привкусом чувства вины. Он опять кругом виноват перед ней. И ему никак не изменить, не исправить сложившееся. Он уезжает, не даря Анне лживых надежд на скорейшее возвращение. «Всё, что я прошу у тебя, это прощение, — говорит ей Владимир перед тем, как сесть в карету. — Постарайся простить. Как я прощаю всякий раз».       С тех пор, как его ладони коснулся подаренный образок с ликом Божьей Матери, он чувствует в себе новые перемены. Словно внутри него всё встало на свои места. То, что не уживалось в нём годами, вдруг притихло, приняло облик спокойствия и смирения. Во время своего пути на юг Владимир несколько раз пытается вызвать в самом себе ненависть, злость или же зависть по отношению к кому бы то ни было. Но у него ничего не получается. Всякий раз он ощущает, как его нутро борется с этими пороками. В конце-концов он понимает, отчётливо понимает, что короткая встреча tête-à-tête длиною в пять минут подарила ему больше, нежели многие встречи с другими людьми, длившиеся гораздо продолжительнее. Встреча с Наташей Репниной что-то изменила в нём. Похоже, раз и навсегда.       И если ему суждено погибнуть в предстоящем походе от вражеской пули или от удара рубящей шашки, умирая, он, конечно же, вспомнит об Анне. «Надеюсь, она простит и за это», — мелькнёт в его голове.       Но последнее, что ему захочется услышать, захочется отчаянно, безумно, уже где-то на грани между явью и вечным сном, будут те самые воскрешающие слова, которые он услыхал однажды из уст Натальи Репниной:       

«Возвращайтесь, Владимир!»

                    

Конец