Le déluge

Алина с такой гордостью называла себя «сербским волонтёрном», что у Руневского болело сердце — история ничему не учила этот погрязший в жестокости мир. В его время «сербские волонтеры» были безбашенными выходцами из Российской империи, отправившимися воевать за «братьев славян» и не слишком заботившимися о последствиях этого шага. Теперь, через сто двадцать лет, «сербскими волонтерами» стали бывшие советские граждане, по первому зову отправившиеся на помощь бывшим гражданам Югославии. Снова велась кровопролитная война за мировое господство, и снова — ценой славянской крови, на славянской земле. Ехать на передовую, в Косово, с которого всё начиналось, Алине запретил и Руневский (будь его голос одиноким, она бы не послушалась), и глава пресс-миссии российских журналистов. — Алина Сергеевна, пожалейте меня, старика! — чуть не на коленях просил ее самый старый из присланных в Белград репортёров (настолько старый, что помнил ещё, как сложно было по разорванным телеграфным проводам передавать новостные сводки о взятии Рейхстага), — я уже насмотрелся на то, как нашего брата-журналиста убивают ни за что! Вам себя не жалко? Ничего ведь важного вы там не увидите, про те руины уже все всё написали! Посидите, ради Бога, в столице! Все события сейчас тут! Тут и муж ваш, вам что, хочется от него сбежать на другой конец страны?! Сбежать от мужа Алине, разумеется, не хотелось: с начала волнений в Югославии Руневский так часто был в разъездах, что Алина, сама того не до конца понимая, записалась в «сербский журналистский корпус» во многом из-за того, чтобы хоть изредка иметь возможность побыть с ним рядом. Как и всех военных специалистов высокой категории, Руневского на передовую тоже не пускали — он нужен был в столице, в штабе при президенте Милошевиче, для координации контрдействий НАТОвским «миротворцам». Так и получилось, что чета Руневских, хоть и снова служила на благо общему делу из одной точки мира, почти никак не пересекалась: Руневский целый день проводил в ставке командования, а Алина — меж двух редакций, советской и сербской, в надежде собрать мало-мальски правдивую картину происходящего. Лишь в одном месте супруги встречались ежедневно — в белградском Телецентре. Оба приходили туда к полуночи передать информацию в Москву по эфирным линиям. В один из таких вечеров Руневский, прилетевший в телецентр почти на крыльях в надежде наконец обнять жену после двадцати часов разлуки, вместо того, чтобы радоваться, сидел, насупившись, за отдельным столом, как гость, и смотрел, как Алина, махнув ему со своего места, чтобы подождал, зачитывала в стационарный микрофон последнюю новостную сводку, совершенно не отвлекаясь на то, что какой-то молодой человек абсолютно собственническим жестом разминал ей затёкшие плечи. Руневский скрипнул зубами: юноша был отвратительно, почти тошнотворно красив. Белые, будто мраморные, волосы вкупе со смуглой Балканской кожей придавали ему вид греческого Бога, может быть, даже Аполлона. «Аполлон» тем временем уже шептал Алине что-то на ухо сквозь толстый радионаушник. Решив, что происходящее переходит уже все границы, Руневский, приняв самый суровый из возможных своих образов (с таким лицом он обычно отчитывал младших по званию), вампир подошёл к радиостойке и, как оказалось, вовремя: Алина закончила эфир и, сняв наушники, наконец-то подалась вперёд к законному супругу. — Я с ног валюсь! — устало, но весело проговорила она, принимая поцелуй в щеку, — бывает, ничего нет, а бывает, что сыпется град новостей, и все нужно передать в ТАСС! Слава богу, Драган мне помогает, а то я с этой новой техникой никак подружиться не могу. «Апполон» по имени Драган дружелюбно улыбнулся и к большому негодованию Руневского приобнял Алину за плечи. — А вы, наверное, Александер? — проговорил он с лёгким югославским акцентом, произнося имя Руневского с ударением на последний слог, — Алина только о вас и говорит! Ваш образ, как призрак, витает по нашему эфирному залу и не позволяет мне утолить свое оправданное восхищение вашей женой! Руневский смерил мальчишку-журналиста холодным взглядом и хотел было уже закончить на этом демонстрацию своей нелюбезности (как-никак ревновать в таком преклонном возрасте и после стольких лет брака было глупо), но Алина вдруг рассмеялась на эту глупую фразу про восхищение — да так нежно и звонко, что у Руневского защемило сердце. Его глупостям она не смеялась так уже давно. — Хочу курить, — сухо сказал вампир, многозначительно смотря на Драгана, — составите мне компанию? Юноша, оказался сообразительным — едва заметно кивнул, улыбнулся Алине и, дождавшись, пока загорится красная эфирная лампочка (Алину вызывали на связь), покорно вышел за Руневским из здания телецентра. — Пока вы не решили окончательно разбить мне лицо, позвольте кое-что объяснить, — проговорил Драган, принимая протянутую ему сигарету, — я не пристаю к вашей жене. Не беспокойтесь. — Да ну? — едко выплюнул Руневский, — то-то вы от неё руки оторвать не можете! Постеснялись бы хоть мужа! — Ну простите, всему виной широта балканского сердца, — с улыбкой развёл руками молодой человек, — Алина бесконечно прекрасна, она нравится мне как человек, я ее почти люблю! — Ещё одно слово, и я вернусь к мыслям о том, чтобы вас покалечить! — зашипел Руневский. Но Драган не испугался. — Александер, вы всерьез считаете, что Алина посмотрит на такого, как я, будучи замужем за таким, как вы? Руневский недоуменно выпустил в воздух струю сигаретного дыма. Юноша продолжил: — Я же совершеннейший ребёнок по сравнению с ней. Это не самоуничижение, а простая наблюдательность. Алина относится ко мне, как к младшему брату! Уж поверьте, невозможно влюбиться в женщину, которая изначально настроена утирать тебе нос! Руневский фыркнул. — Это уже что-то из Пушкина. «Чем больше женщину мы любим…» — Такова мужская природа, — немного сконфуженно улыбнулся Драган, — мы же не влюбляемся в матерей. А женщины, которые рвутся о нас заботиться, пусть даже просто источают такую энергию, сразу становятся нам неинтересны. Мы любим их, но не влюблены! — Вы еще мальчик, — ответил Руневский, окончательно успокоившись и смотря на Драгана не как на потенциального соперника, а как на несмышленого котёнка, которого Алине захотелось пригреть на груди, — вот доживете до моих седин, поймёте, как ценно и важно любить женщину, которая бескорыстно любит вас с ответ. Драган улыбнулся во весь рот. — Шутите! Алина совсем не похожа на женщину, которая может тихо любить своего мужа. Она же вся будто пожар, бомба! А ещё… Что было «ещё», Руневский не узнал. Воздух пронзил адский грохот, и через секунду здание телецентра, в десяти метрах от которого они стояли, вспыхнуло, как спичка. В небе гудели двигатели НАТОвских бомбардировщиков. — Твари! — закричал Руневский, отыскивая взглядом своего недавнего собеседника (всё заволокло дымом), — они бьют ночью по жилым кварталам! По работающему международному центру! Но Драган, упавший от взрывной волны на землю, смотрел на Руневского с ужасом совершенно иного значения. — Алина!.. Там!.. — прокричал он, вскакивая. У Руневского остановилось сердце. Он вспомнил о жене позже, чем позволил злобе захлестнуть себя. Это было чудовищно. Это было почти предательство. Будто в бреду он бежал, подхваченный под руку молодым журналистом, сквозь развороченные прямым попаданием ракет этажи высотного здания, все выше и выше, перескакивая через пролеты лестниц, шматки арматуры и куски человеческих тел. — Почему никто не кричит?! — заходился в истерике Драган, — почему людей не слышно?! Руневский не ответил. Ракета ударила по рабочему этажу прямым прицелом — выжить тем, кто находился в эфирной комнате, было невозможно. «Дай бог этому мальчику не увидеть Алину разорванной на куски» — молился про себя Руневский, уже понимавший после всех пройденных в жизни катаклизмов и войн, во что бомба превращает человеческое тело. И тут же услышал полный отчаяния крик. «Поздно» — догадался Руневский. В клубах дыма, меж горящих и коротящих остатками электричества обломков радиоаппаратуры, полулежала в неестественной позе Алина. Металлическая микрофонная стойка, разорванная взрывом, торчала у неё из правого глаза. Из-за уже знакомого оцепенения (к сожалению, вид мёртвой жены за время мировой войны и Индокитая перестал быть для Руневского чем-то сенсационным), вампир на секунду упустил своего молодого знакомого из вида, а когда спохватился, тот уже сидел на коленях рядом с трупом Алины, что-то шепча и истерично всхлипывая. Руневский напрягся. Нельзя было допустить, чтобы этот мальчик увидел, как абсолютно мертвая женщина с пробитым железом мозгом вдруг снова встанет на ноги. Подумал — и будто все в тот день было против вампирской четы. — Она шевелится! — закричал Драган, — она дышит! Скорее! Нужно в больницу! «Оживает» — со странной смесью радости и досады подумал Руневский. Юношу нужно было во что бы то ни стало увести из разрушенного помещения, чтобы он не повредился рассудком. Шутка ли? У него на глазах пробитый череп зарастёт новой кожей. Но Драган уже поднял перепачканное кровью тело Алины на руки. — Скорее, помогите мне! — кричал он в лицо Руневскому, — это же ваша жена, черт возьми! Мы можем ее спасти! Почему вы стоите?! — Нам надо уходить, — как можно более жестко сказал Руневский, пытаясь вырвать Алину из рук молодого человека, — я слышу гул самолетов, сейчас будет второй удар. Мы погибнем здесь! — Они не посмеют бить второй раз! — стушевался Драган, но хватку не ослабил. — Это НАТО, они уже посмели ударить по ночному Белграду без предупреждения! — крикнул Руневский, — оставьте Алину, вы видите, она мертва! Мы ничем ей не поможем, у неё насквозь пробит череп! Если мы не уйдём через пять минут, то будем лежать тут с ней! Руневский лукавил: гул самолетов действительно снова был слышен, но бить второй раз по телецентру не представлялось для «союзников» целесообразным — они уже уничтожили его как стратегическую точку. Но это был весомый предлог, чтобы увести Драгана из здания и дать Алине возможность спокойно ожить и выбраться самостоятельно — Руневский видел, как подрагивало от судорог ее тело, и понимал, что она слышит их и изображает бездыханную из последних сил. Чем дольше они препирались, тем меньше у Алины оставалось шансов вытащить металлический штырь из глаза без последствий, а дать жене жить с уродством на таком видном месте Руневский позволить не мог. — Я ее не брошу! — воскликнул Драган, и то ли сила его голоса оказалась сравнима с ударом взрывной волны, то ли здание начало садиться, но балка над входом в эфирную комнату, казавшаяся устойчивой, вдруг с жутким лязгом закачалась и рухнула на головы спорившим мужчинам. Руневский очнулся от того, что кто-то с силой тряс его за плечи. — Саша! — кашляя, проговорила Алина, и вампир почувствовал, как что-то тёплое и вязкое капает на его лицо, — Помоги мне! Она указала на все ещё торчавший из глаза металлический штырь. Кровь, постоянно регенерируя, не запекалась, а текла сильнее, мешаясь с мозговой жидкостью, прямо на лоб едва пришедшего в сознание Руневского. Рывок — и Алина отскочила в сторону, шипя от боли, а когда снова посмотрела на мужа, ее глаз почти полностью восстановился. — Тебе нужны силы, — забормотал Руневский, сам едва переставлявший ноги. — Тебе тоже! Взгляды обоих вампиров уперлись в лежавшее под грудами камней ещё тёплое тело благородного сербского юноши. — Я не могу, — замотала головой Алина, — я работала с ним больше месяца, он был моим другом! — Я тоже не могу, — на удивление резко воскликнул Руневский, — он так хотел спасти тебе жизнь, это будем нечестно! Алина, тяжело дыша, прислонилась к плечу Руневского, беря ладонь мужа в свою и поглаживая ее тыльную сторону кончиками пальцев. Вампир хорошо знал этот жест. Вздохнув со стоном и чувствуя, как срастаются переломанные балкой рёбра, Руневский кивнул на тело Драгана. — Ты уверена? — шепнул он, целуя жену в висок, — это большая ответственность, ты знаешь. Нельзя допустить, чтобы появился ещё один озлобленный «Шарапов». Мы уедем, как только эта война закончится, а он останется один. Кто ему поможет? — Уверена, — прошептала Алина, — война закончится нескоро, и даже если мы уедем, он будет знать, как нас найти и где. Жизнь за жизнь, милый. Я возвращаю долг. В последнюю секунду, когда Алина уже наклонилась над тонкой смуглой шеей, Руневский вдруг прижался к жене в нервном объятии. — Когда послышался взрыв, он первый вспомнил о тебе, — прошептал он, — я подумал о том, какой подлой была эта бомбардировка, ведь ударили по спящему городу. А Драган сразу подумал о тебе. Прости меня, милая. Я тебя чуть не предал. Алина удивлённо взяла его лицо в ладони. — Саша, но ведь это правильно, — сказала она, проводя пальцами по его испачканным пеплом щекам, — ты сразу подумал о людях. Ты знал, что со мной ничего не случится, потому и подумал не обо мне, а о тех, кто действительно пострадал! О каком предательстве ты говоришь? Вместо ответа Руневский поцеловал ее в центр ладони. — Неужели после всех этих лет мы с тобой всё ещё люди, и нам не всё равно? — грустно улыбнулся он, глядя на то, как Алина продолжала держаться одной рукой за воротник рубашки Драгана, — давай, милая. Сделай как надо. Гул военных самолетов над городом и шум пожаров заглушал всё: крики раненых, вой сирен, всплески струй пожарных брандспойтов и крик, пронзивший странной вибрацией разрушавшееся здание телецентра. Но этот крик был не похож на те, что доносились с улицы. В нем не было страдания. Лишь страх и трепет — перед начинавшейся сызнова жизнью.