Le déluge

Руневский тридцать три раза пожалел, что согласился на эту поездку, и тридцать восемь — что не стал уговаривать Нобеля с Наташей поехать на отдельной машине. Их выглядевший вполне вместительным чёрный миниджип, казалось, трещал по швам. — Мама, мы уже приехали? — ныла Ада, пристроившаяся на заднем сидении между Нобелем и Наташей и размахивавшая руками так, что ее невольные соседи прижались от греха подальше к окнам. — Действительно, Алина Сергеевна, мне кажется, мы стоим в этой пробке уже часа три… — подал несмело голос Нобель. — И кровь закончилась… — встрял Руневский с соседнего с водительским местом, демонстративно переверчивая фляжку вверх дном. Алина за рулём предупредительно рыкнула. — Если кто-то не доволен, может пойти пешком! Как раз ко вторнику доберётесь! И, словно испугавшись ее тона, пробка начала рассасываться: запестрели по обе стороны от машины резные деревенские домики, и чёрный миниджип, набрав скорость, помчался по холмистой автостраде по направлению к месту своего назначения — деревне Варавкино. Прикупить домик в месте, некогда бывшем тихим дворянским гнездом, а в 1960е едва не утопленном во славу новопостроенной ГЭС, додумался Руневский. Сделать это было несложно: во всей деревне к началу 1990х стояло только два не покорёженных и не слишком обветшалых дома — один занимал бывший военный юрист Суворов, успешно маскировавшийся почти весь двадцатый век под почтальона, а второй Руневский принял в своё полное пользование. Вложил пришедшие с первыми удачными сделками по искусству деньги в обустройство участка, посмотрел после завершения стройки на получившийся результат, белевший, как парус в песне из «12 стульев», таким одиноким на фоне остального хаоса и, махнув рукой, потратил очередной многомиллионный гонорар за аукцион на полное восстановление деревни. Варавкино впервые за долгие десятилетия будто ожило: через безымянную речку потянулись грузовики с песком, понаехали машины со стройматериалами, и не удивительно, что вскоре появились и рабочие руки. Жители соседних селений и бывшие обитатели Варавкина, расселенные в ближайшие города, услышав, что какой-то неведомый благодетель задумал восстановить деревню, пришли чуть ли не со своими лопатами — только бы помочь, только бы поучаствовать. Руневский от такого энтузиазма пришёл в невероятное воодушевление и на радостях посулил вольнонаёмным не только денежное вознаграждение, но и каждому — по дому и по честные шесть соток. Так запустелый островок посреди безымянной речки за какие-то десять лет стал напоминать прежнее, знакомое Руневскому Варавкино — раскинувшееся по обеим берегам, с резными наличниками на каждом окне, с веселым детским криком и уютной, живой суетой. Но, как бы Руневский ни радовался за восставший из пепла бывший остов безмятежности, как бы ни гордился тем, что имел теперь в нем такой же, как и у всех, деревенский домишко, факт того, что в этот домишко изъявил желание переехать Свечников, он воспринял как мировую сенсацию. — Как же вы будете там: один, в деревне? На земле! — недоумевал Руневский, на пару с Алиной смотря, как Свечников, насвистывая дурацкое «Я на тебе никогда не женюсь», медленно перетаскивал всё нажитое за двести с лишним лет добро из квартиры в скрипящий от напряжения пикап. — Устал я, детки, — вздыхал Свечников, пытаясь впихнуть в багажник любовно укрытый газетами фикус, — хочу на природу, в тишину. Я теперь в Ведомстве всё равно на должности советника. Вызывают раз в год по обещанию на службу, а все остальное время я штаны дома просиживаю. Уж лучше я огородом займусь! Супруги Руневские на это лишь пожали плечами. Представить Свечникова, возделывающим грядки, было сложно — аккурат до того момента, как чёрный миниджип не затормозил у крепко сбитой ограды, и на встречу гостям не вышел, нахлобучив на макушку уже весьма потрепанную шляпку-канотье, генерал Свечников в клетчатой рубашке и вытянутых — по-деревенски — на коленках тренировочных штанах. Малышка Ада с громким возгласом «Деда-а-а!» перепрыгнула через Нобеля, хорошенько вдавив ему рёбра своими тощими коленками — перелома эдак на два-три, — и повисла у Свечникова на шее. — Клыкастик мой приехал! — громко, на всю деревню расхохотался пожилой вампир, — ну что, коренные зубки уже прорезались? Ада гордо надулась и продемонстрировала свой наполовину беззубый рот с двумя только отросшими клыками — одним на нижней челюсти, другим на верхней. — Здрасьте, Владимир Михалыч, — помахала рукой Алина, выключая зажигание и вытаскивая с заднего сидения Нобеля, боровшегося с последствиями пробежки по нему маленьких ножек, и Наташу, изрядно позеленевшую после поездки по колдобинам, — а мы вам ещё рабочую силу привезли! Принимайте тунеядцев! — Чего это тунеядцев? — обиделся Нобель, — я всю поездку няней проработал! Свечников лишь отмахнулся: ему, вкусившему все прелести сельского уединения, каждый гость был в радость. Руневский не сразу почувствовал, как тёплые руки жены обняли его со спины. — Если ты решил вызваться караулить машину от деревенских, хочу напомнить, что на ней для этих целей установлена сигнализация, — засмеялась Алина, глядя на застывшего над капотом супруга. — Извини, я забылся, — очнулся Руневский и, обернувшись, поцеловал Алину в щеку, — не ожидал увидеть нашего Владимира Михайловича в таком экстравагантном образе. Совсем он с деревней сроднился. — Милый, боюсь, что в местных реалиях экстравагантный образ здесь только у нас с тобой, — Алина кивнула на свой топ корсетного типа и на белую рубашку мужа (тот не успел переодеться после службы). Руневский скептически изогнул бровь. — Значит ли это, что мне тоже придётся надеть растянутые треники? — Нет, настолько истязать твоё чувство прекрасного я бы не посмела, — хохотала Алина от серьёзности тона вампира, — я тебе джинсы взяла! — И на том спасибо, — хмыкнул Руневский и, приобняв Алину за плечи, пошёл по направлению к дому. На скромных шести (на самом деле — десяти с половиной) сотках Свечников расположился с комфортом: дом представлял собой соединённые открытым переходом-верандой два крыла, за одним из которых был разбит огород, а за другим от калитки тянулась крутая тропа прямо к реке. Это, конечно, была не дворянская усадьба, но месторасположение участка и деревенские соседи, и сам Свечников называли «барским». — Я и катер прикупить надумал, — похвастался он, когда переодевшиеся в подходящую случаю утилитарную одежду гости вышли наконец в полном составе на веранду, на экскурсию по дому, — буду по реке до города плавать! — Я смотрю, Владимир Михайлович, тот год в Венеции вам крепко в душу запал, — усмехнулся Руневский и поймал на лету прыгнувшую на него с крыльца Аду. Та громко захохотала, пугая спавшую на крыше пару голубей, и потянула свои маленькие ручки к Свечникову. — Деда, мы купаться пойдём? — Пойдём, клыкастик, обязательно, но сначала пообедаем! Я как раз тут припас бочку свежей, свиной кро… Свечников не договорил. Перед той калиткой, что вела в деревню, будто материализовавшись из воздуха, выплыла лилово-красным облаком пышногрудая женщина средних лет с очаровательным румянцем и в смешной тканевой панамке. — Владимир Михайлович, доброго здоровьица! — проворковала елейно она, но, заметив на веранде огромное количество людей, смутилась, — а что ж вы меня не предупредили, что у вас гости? Я б пирогов напекла! Здрасьте вам! — Проходите, Зинаида Семёновна, — пробормотал Свечников, шепнув гостям многозначительное «соседка проходу не даёт», — а вот ко мне дети из Питера приехали, знакомьтесь! Дама, названная Зинаидой Семеновной, осмотрела новоприбывших так, будто выбирала овощи на рынке. — А я не знала, что вы семейный… — Он от нас больше бегает! — рассмеялся Руневский, принимая удар на себя, — разрешите представиться, Александр, сын Владимира Михайловича, к вашим услугам! Зинаида Семёновна осмотрела Руневского с ног до головы и, что-то решив про себя, хотела было уже направить на него свои обольстительные чары — как-никак, мужчина видный, пригожий, да и по возрасту ей больше подходит, чем пожилой Свечников, — но тут заметила у него на пальце обручальное кольцо, а через секунду — и красавицу с такой же «меткой», и малышку, подбежавшую к пригожему мужчине с отчетливым обращением «папа», и порыв свой сдержала. Вернее, не сдержала — направила в иное русло. — А чем же вы гостей кормить собираетесь, а, Владимир Михалыч? — упёрла Зинаида Семёновна руки в бока и ревностно оглядела совершенно пустую веранду, — знала же ж, что без меня ну ничего по дому не можете! Обождите, сейчас всё сготовим! Владимир Михайлович, попытавшийся было вежливо отказаться, был отправлен на три буквы, вернее на шесть — в сельпо, за углями для мангала. — Да уж, взяли генерала в оборот, — присвистнул Нобель, наблюдая, как видение в лилово-красном платье и панаме растворяется за калиткой, — я уже не уверен в крепости его бастионов. Наташа, сидевшая на лавочке у входа в дом, тихо засмеялась. — Ничего, Владимир Михайлович крепкий орешек, — вступилась за «свёкра» Алина и вдруг, зажав телефон в ладони, подняла его над головой, — у меня у одной глючит техника, или здесь связь не ловится вообще? Телефон оказался вероломно перехвачен Руневским, оставившим в качестве извинения на ладошке жены поцелуй. — Какая связь? Поживут твои три миллиона верных вассалов-революционеров без тебя пару дней! Ай-да купаться! И шумная компания, вооружившись полотенцами, побежала, поскальзываясь, по каменистой дорожке прямо к реке. Свечников, собравшийся наконец в магазин, махнул им на прощание рукой. Забравшаяся в воду первой Алина, отплыв к середине реки, с умилением наблюдала за разворачивавшейся на берегу картиной: Ада, запрыгнув на шею к отцу, махала ей обеими руками, обещая непременно догнать, когда плавать научится. Нобель, уже раздевшись и сверкая, почти как рыба-кит, на солнце непривычно светлой кожей, помогал Наташе отцепить ее навороченные бионический протезы. — Покатай меня, большая черепаха! — шепеляво выкрикнула Ада, загоняя наконец отца в воду и восторженно визжа от того, как тот, ныряя, утаскивал ее на несколько секунд под воду с головой. — Детка, не утопи отца! — засмеялась Алина, и тут же Руневский со своей драгоценной пассажиркой выплыли аккурат перед ее носом. — Укатали сивку крутые горки? — съязвила вампирша, глядя на то, как ее супруг после небольшого заплыва с препятствиями тяжело дышит, и принимая дочку в свои объятия. — Мама, а тетя пришла на ужин? — спросила девочка, показав руками в воздухе не то большие щёки, не то круглую грудь, — она вкусная? — Ада Александровна, — пожурил ее Руневский, — если человек приходит на ужин, это не значит, что он ужин и есть! — Жа-а-алко, — прорыла маленькая вампирушка, перелезая матери на спину. Утомленные родители тихо прыснули. — Мама, смотри, там тетя Наташа замок строит, я тоже хочу! Отвези меня! — снова громко закричала Ада и, словно лошадку, ткнула мать пятками в бока. — Теперь ты «большая черепаха», — хохотнул Руневский в ответ на сдавленный стон своей жены. Та в отместку под водой ущипнула его пониже пояса. Шумной гурьбой, плескаясь и хохоча, они, наконец, добрались до берега: Наташа действительно строила замок — медленно лепила, опустив освобождённые от протезов ноги в воду, башенки и ворота, слушая монотонный рассказ сидевшего рядом Нобеля о звёздах, которые, согласно атстрономическим теориям, никогда не отклоняются от своего пути. С первыми криками вылезшей из воды маленькой вампирушки рассказ прервался, и Нобель снова вошёл в роль добропорядочной няньки — смиренно принял и шутливый подзатыльник от своенравной вампирушки, и предложение поиграть в шпионов. — Я буду тебя пытать, а ты не будешь сознаваться! — радостно верещала девочка, тыкая Нобеля в бок своим тощим пальчиком. — Ты что, опять смотрел с ребёнком «Щит и меч», пока меня не было? — зло сверкнула глазами Алина в сторону мужа. Тот лишь развёл руками. — Она спросила «с чего начинается Родина», я и показал! Алина закатила глаза. Когда они, уже высохшие, довольные и усталые, поднялись обратно к дому, в нем уже вовсю кипела жизнь: Свечников, вернувшийся из магазина, под чутким руководством Зинаиды Семёновны растапливал мангал. — О, пожаловали! — беззлобно пожурила их женщина в панаме, — идите, досыхайте, овощей намойте! Садиться скоро за стол будем! Мясу ж только погреться чутка на углях, и всё, готово! Пока принесли овощи, пока нанизали на шампуры толсто нарубленные помидоры и головки лука, созрел первый тост. — Ну, как говорится, «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» — обьявил Свечников и, одним широким жестом чокнувшись со всеми ароматной клюквенной настойкой, осушил свою рюмку до дна. — Совсем оселянился наш бравый генерал, — хихикнула Алина, выгибаясь под поглаживающей ее по спине рукой Руневского. Ада, дёрнув Свечникова за рукав, продекламировала неожиданное для своего возраста «Между первой и второй — перерывчик небольшой», после чего все, кто не засмеялся, скосили недоверчивые взгляды на Руневского, но тут же отвлеклись, согласившись, что, несмотря ни на что, предложение было здравым. Мясо на углях шкварчало и благоухало, изойдясь соком, на всю округу, и никого не удивило, что вскоре калитка у генеральского лома снова скрипнула, и на веранде послышался знакомый вампирскому семейству стук сапог. — Андрей Михайлович! Суворов! — кинулся Руневский обнимать бывшего хозяина деревни, — и вот мы снова здесь! Адвокат-почтальон стащил свою потрёпанную вездесущую ушанку, улыбнулся так широко, что ненароком вылезли клыки, и затараторил, обнимая всех подряд, как заведённый, будто в приступе: «И вот мы снова здесь, и вот мы снова здесь…». Они действительно впервые были вместе за долгие годы, и впервые — не на бегу, не скрываясь, а почти так же, как проводили в этом месте время сотню лет назад: с улыбками, сидя за широким столом, вдыхая запахи ужина и наливок, болтая о всяких пустяках и не замечая за беседой, как на Варавкино опускаются сумерки. Да, вместо кружева и дорогих батистовых шейных платков были растянутые трикотажные майки, вместо шутливых игр в фанты — «города», но всё так же за одним столом сидели люди и вампиры, дышали одним воздухом и напитывались небывалым, истинно варавкинским спокойствием. Бутылка наливки быстро опустела — на свежем воздухе пилось легко. Никто и не заметил, как из дома принесли гитару, как неумело взяли первые аккорды, пока измученный инструмент, наконец, не оказался в руках Наташи. Зазвенела тихой трелью уютная малининская «Плесните колдовства…», и все сидевшие за столом будто погрузились в транс — так сладко лился голос старшей дочери первого министра империи над смолкнувшей в сумерках дачи на безымянной реке. Руневский, Алина и Суворов переглянулись. Всех троих била легкая дрожь. Будто с этой песней замкнулся наконец магический круг, останавливавший, как раньше, время в этом укромном уголке русской земли. В Варавкино вернулась теперь не только жизнь — в нем снова была душа. Когда Ада, уснув сидя, с грохотом выронила из рук не донесённую до рта вилку, коллективом было принято волевое решение расходиться. — А я к вам завтра приду, — кокетливо сообщила Зинаида Семёновна Свечникову, как бы невзначай погладив того по плечу, — Вы меня ждите! — «Я жду вас, как сна голубого, я гибну в осеннем огне!» — продекламировал с чувством Владимир Михайлович, очевидно, подразумевая совсем не то, что услышала в раз зардевшаяся и томно захихикавшая дама, убежавшая, будто девочка, оглядываясь, за калитку. Распрощался, точно так же обещая наведаться вскоре, бывший адвокат Суворов: обнял всех на прощание, поцеловал руки дамам и, по-старинному, привычно, откланявшись, удалился, насвистывая, в свой дом — по соседству. Через полчаса громыхания посудой, перешёптываний и заново подхваченных песен веранда опустела, через пятнадцать минут из левого крыла в обнимку вышла пара, рассуждавшая о звёздах и пути, кутаясь в одну шаль на двоих и доедая оставшиеся после ужина маленькие желтые помидоры, а ещё через десять минут на веранде показались двое. — Как-то что-то наша крошка всё, — развела руками Алина, перехватывая у мужа шаль (ветер ночью был холодным), — давно не видела ее так крепко спящей. — Обычный хищнический инстинкт, — с видом знатока отозвался Руневский, — ей Свечников, видела, какие большие куски мяса всё подкладывал да подкладывал? Теперь будет спать до обеда, как лев, и переваривать. — Звучит зловеще, — хмыкнула Алина, утягивая мужа вниз, по тропинке к реке. Вода в ночном сиянии медленно бежала, покрытая туманом, и казалось, что под дачей простирается не река, а причудливое длинное облако. Руневский расстелил захваченный из дома плед и, присев на землю, утянул Алину к себе на колени. — Как раньше, — блаженно улыбнулась Алина, подставляясь под опустившиеся на ее шею тёплые губы, — будто мне снова двадцать, и я впервые в Варавкино, волнуюсь от знакомства с отдыхающим высшим светом. — А мне словно снова сто одиннадцать лет, и еду похвастаться перед светом тем, что взял в жены самую непостижимую женщину на свете. Алина прижалась к супругу теснее. — Подумать только. За время нашего брака в этой стране рухнуло две империи. А во всем мире? Всё стало совершенно другим… Руневский, прервав поцелуй, посмотрел на неё со смесью нежности и сожаления. — Это имеет значение? Если мы остаётся в этом хаосе неизменными? — Неизменными? Это вряд ли, — улыбнулась Алина, наклоняясь и прижимаясь лбом ко лбу мужа, — мы очень изменились за эти годы. Стали старше, мудрее, грустнее… Много кем и чем стали. — Но старше ведь не значит хуже, — парировал Руневский, — а всё остальное разве должно нас тревожить? Алина покачала головой. Руневский невольно залюбовался ей — бледной, кроткой, казавшейся в лунном сиянии похожей на русалку. — Я слишком давно не говорил тебе о том, что люблю тебя, — шепнул он, поддевая руками свободный алинин свитер. Та глухо захихикала. — И слава богу! Говори это пореже, — она наклонилась, накрывая поцелуем губы Руневского, — горе тем, для кого слова любви становятся рутиной! Я не хочу к ним привыкать! И, забывшись в поцелуе, пара вампиров подумать не могла, что вдалеке, за шуршащими зарослями камыша, слова любви говорила друг другу ещё одна пара — впервые за почти вечную жизнь.