Le déluge

Руневский уже заканчивал заполнять документы по очередному расследованию, когда на плечи ему легли цепкие пальчики в домашних миттенках. — Ты скоро? — нетерпеливо топнула ножкой Алина, склоняясь над мужем, как хищная птица, — ты говорил, что совещание у тебя только в семь, а сейчас одиннадцать часов утра! — Прости, дорогая, — Руневский повернул голову, ловя поцелуй на свою щеку, — очень много документов пришло в последний момент. Дай мне пять минут, и я весь твой! Алина честно, даже не поглядывая лишний раз на часы, подождала ровно пять минут. Когда же счёт пошёл на шестую, она с видом завоевателя ринулась к рабочему месту своего мужа и, вытащив у него прямо из рук чьё-то очередное досье, села к нему на колени. — И что это мы делаем? — наигранно-строго спросил Руневский, прижимая жену ближе к себе. — Побеждаю бюрократический террор ради справедливости! — отчеканила Алина, прежде чем впиться Руневскому в губы голодным поцелуем. Тот, впрочем, был не против. Плавясь от прикосновений Алины, успевавшей быть, казалось, везде своими тонкими быстрыми пальчиками, Руневский блаженно прикрыл глаза и не сразу понял, что ловкие руки его жены орудуют теперь где-то у пояса его брюк. — Что ты…? — начал было он, но глаза Алины, сидевшей, казалось, только что вровень с ним, хитро блеснули из-под длинной скатерти, лежавшей на столе, и от этого взгляда — непривычного, огненного, — Руневский забыл, как складывать из слов предложения. Сквозь звон в ушах граф не сразу различил звук распускающихся пуговиц на собственных брюках. — Алина, это не смешно, — попытался было противостоять он действиям своей неуёмной жены, но сам понимал прекрасно, что если та чего-то захотела, переубедить ее было невозможно. Кожи Руневского ниже линии исподнего коснулось горячее дыхание. Алина томно посмотрела на мужа, затем на то, что непосредственно представало ее взору в этом ракурсе, и наклонилась с опасной ухмылкой. Руневский полностью был в ее власти. Во взгляде Алины был страстный азарт — такой, будто она собиралась на спор выпить бутылку виски. Страшно, но волнующе. — Я тебя предупре… — хотел было снова запротестовать Руневский, но все мысли его спутались, потому что Алина, выдохнув, лизнула чувствительную покрасневшую кожу. Он хотел остановить ее, потому что так не должно было быть. Это было грязно, развратно и неправильно в его понимании. Чистая, светлая Алина, делающая подобное, просто не укладывалась в его голове. Но на секунду Руневский посмотрел вниз, под стол, и понял, что пропал: Алина своим старанием и своей внезапно открывшейся страстностью компенсировала слихвой даже отсутсвие опыта. Видеть ее такой было нисколько не смущающе — это было приятно и восхитительно настолько, что хотелось кричать, причём кричать осознанно — слова любви или на крайний случай очередные предложения руки и сердца. Надеясь, что всё происходящее ему не снится, Руневский провёл рукой по лицу жены, чтобы убрать мешающие волосы с ее лба, и это стало решающим шагом — коснувшись раскрасневшийся щеки, он почувствовал, как скользит за ней. — Алина, я сейчас… Что собирался сделать Руневский, жена его так и не узнала, потому что дверь в кабинет графа внезапно распахнулась, и в просторное помещение тесной толпой вошли руководители свящённой дружины. — Мы же… — если сдержался от крика Руневский, всё ещё чувствуя на себе горячие губы, — мы же договаривались на семь, господа. — Руневский, вы такой молодой, а уже склеротик, — улыбнулся во все 32 зуба и 2 клыка Феликс Юсупов, — Вы же сами просили перенести заседание на полдень! Руневский покрылся холодным потом. Он действительно обо всём забыл. А как тут не забыть всё на свете, если в неугомонной Алине после возвращения из медового месяца вдруг будто открылось второе дыхание? Руневский не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь в своей жизни, даже в молодые годы, он проводил так много времени, деля с кем-то постель. Юная вампирша, поняв, наконец, что ей совершенно нечего смущаться, будто испытывала на муже всё то, о чем воображают начитавшиеся неприличных романов девицы, и испытывала с завидной регулярностью. В какой-то момент Руневскому пришлось признаться самому себе, что ежедневные физические упражнения такого рода для его столетнего организма могут оказаться не вполне полезны. «Ещё пара заходов, и я свалюсь с настоящим, человеческим радикулитом» — ворчал он по вечерам, обещая себе вернуться в лоно умеренного целомудрия, но коварная Алина каждый раз с совершенно невинным взглядом стягивала через голову свою нижнюю рубашку, и столетний вампир мгновенно забывал о данных самому себе обещаниях. Пришедшие на совещание члены Дружины, казалось, не замечали состояния хозяина дома: спокойно расселись по своим местам, зашуршали документами, кто-то даже взял слово и начал горячо приветствовать немногочисленных собравшихся. Руневский почти перестал думать о том, что под столом на коленях стоит его потрясающая супруга, а сам он сидит в приспущенном исподнем, но тут Алина с оттяжкой лизнула его по всей длине, и у Руневского перехватило дыхание. Возбуждало не столько то, что делала с ним Алина, а то, что она отваживалась на это. В комнате, полной людей. Неисправимая анархистка. Когда очередной чинуша заканчивал зачитывать свой доклад, Алина впилась пальцами в бёдра мужа, не позволяя отстраниться, и резко ускорила темп. Дёрнувшись, Руневский нервно посмотрел на присутствующих, не заметил ли кто перемену в нем, и искренне помолился всем известным ему богам, чтобы участники совещания своевременно засобиралась на выход. Очевидно, боги Руневского за что-то очень любили, так как, очень быстро придя к решению всех своих вопросов, гости поспешили откланяться. Едва дверь за ними захлопнулась, Руневский рвано выдохнул и едва успел убрать руки, чтобы не вцепиться в волосы жены — таким острым был испытанное им наслаждение. Отдышавшись, он вновь опустил глаза и тут же захотел убить себя за несдержанность. Алина сидела все в той же позе между его ног и смотрела на него совершенно безумным и несколько расфокусированным вгзлядом. Губы у неё были влажными и бесстыдно, призывно приоткрытыми. — Ты с ума меня сведёшь, — простонал беспомощно Руневский, — прости, так не должно было быть… Вампир не договорил. Алина привстала и, опираясь на дрожащие колени мужа, медленно облизала свои губы с выражением абсолютного довольства на лице. Такого бы не выдержал и обладатель самого нордического характера. Гортанно зарычав, Руневский встал, подхватил Алину на руки и опрокинул ее на стол, впиваясь в ее губы и чувствуя в поцелуе непривычный солоноватый привкус. Рывком он расстегнул на своём жилете пуговицы, отрывая две или три — звон металла раскатился по комнате. В сторону летели подвязки, нижнее белье. Затрещал шёлк на чулках. — Саша! — вскрикнула от неожиданности такого напора Алина, и только это заставило Руневского на секунду остановиться. Она лежала под ним раскрасневшаяся и усталая, с часто вздымающейся грудью под разорванным по линии лифа темном платье. При всей развратности происходящего эта женщина, только что стоявшая на коленях в самой неприглядной из поз, показалась Руневскому особенно трогательно теперь, в совершенной растерянности и с потерей собственной роли в создавшейся игре. — У тебя веснушки проступили, — зачем-то заметил Руневский, прежде чем увлечь жену в долгий, упоительный поцелуй. Страсть, которую они пережили, теперь компенсировалась взаимным вниманием: они будто смотрели друг на друга под иным углом, отбрасывая прошлое смущение и все барьеры, что между ними оставались. Холодные деревянные доски стола под скатертью, валявшиеся вокруг куски разорванной одежду — все это не могло их отвлечь. В последний раз вскрикнув, Алина откинулась на пол и обессиленно провела по щеке своего мужа кончиками пальцев. — С тебя новые чулки. И подвязки. Руневский усмехнулся и хотел было сказать какую-нибудь изящную колкость, но тут взгляд его упал на край стола: На том месте, где сидел Юсупов, остался лежать аккуратно сложенный носовой платок с инициалами Сумароковых-Эльстон. Рядом белела записка: «Был неправ. Вы всё ещё молодой. Браво. Поберегите колени Алины Сергеевны. Искренне ваш, Феликс».