Le déluge

Жан Иванович, очевидно, весь последний месяц находился в состоянии острейшей самомобилизации — по-другому Алина, уже успевшая изрядно испугаться, не могла объяснить то, что через пять минут после звонка Наташи перед ними остановилась карета скорой помощи, на приоткрытой двери которой висел, как в идиотских боевиках про крутых парней, Жан Иванович с кислородной маской наперевес. — Серьезно, мать вашу? — зарычала Алина и тут же сбилась на жалобный писк: схватки становились чаще и болезненнее. Бесконечно отдающий какие-то указания доктор и Наташа, впавшая в состояние «решалы», а потому молчавшая и выполнявшая все приказания «хозяина» автомобиля, погрузили Алину на каталку. Та, зажмурившись, чтобы не сойти с ума от мелькавших вокруг неё лиц, пыталась сосредоточиться. В конце концов, она за свою долгую жизнь умирала столько раз и такими изощренными способами, что какие-то роды не должны были хоть как-то на неё повлиять. Если рассуждать логически, ей не нужно было даже родовое восстановление — организм бы регенерировался сам собой за считанные часы. Но то, что происходило внутри неё, Алине почему-то совершенно не нравилось. По всем показателям, ребёнок должен был уже пытаться «выйти», но воды уже отошли, схватки продолжались, а плод, казалось, вцепился в Алинино нутро, не желая показываться этому миру. «Ох и как же я тебя понимаю» — пыталась шутить сама с собой Алина, обращаясь к ребёнку, — «мне в последние пару лет тоже хочется, чтобы кто-нибудь родил меня обратно». *** — Саша, если ты сейчас же не успокоишься, предупреждаю, я тебе тресну! — не выдержал Свечников, когда Руневский в очередной раз высунулся в окно автомобиля по самый пояс и что-то злобно прошипел: знаменитые московские пробки редко его раздражали, но теперь, образовавшись так не вовремя на самых подъездах к аэропорту, вызывали у полковника Руневского чувство близкое к панике. — Там Алина рожает, а мы застряли тут и сейчас опоздаем на рейс, и вы так спокойно об этом говорите?! Свечников устало потёр виски. — Я не понимаю, ты за неё рожать собрался что ли? Тебя к ней сейчас все равно не пустят, а какая разница, где штаны просиживать: здесь или под дверьми роддома? Руневский буркнул что-то близкое к ругательству и устало откинулся на спинку сидения. — Надеюсь Жан всё контролирует, — произнёс он скорбным голосом, — мы договорились, что на случай Алининых родов он забронирует палату в госпитале ФСБ. Алина, естественно, хотела рожать дома, но это уже не шло ни в какие ворота… — Госпиталь ФСБ это хорошо, — улыбнулся Свечников, — там ещё должны оставаться медсестры, которые помнят, как принимать роды у вампиров. Руневский вздрогнул. — А что, есть нюансы? Свечников пожал плечами. — По большей части нет. Главное, чтобы роженица в последний месяц не ела слишком много… *** —… сладкого?! — воскликнул Жан Иванович, едва не подпрыгивая на месте, — и вы говорите мне это только сейчас?! Каталка с Алиной, уже переодетой в неприятную больничную рубашку, неслась по коридорам госпиталя, придерживаемая с обеих сторон медсёстрами, встревоженной Наташей, еле поспешавшей за общей процессией на своих протезах и держащей Алину за руку, и голосящим, как испуганная чайка, доктором из Смоленска. — Вы ничего про сладкое мне не говорили! — провыла Алина, уже изрядно уставшая от постоянной боли. В последний раз так долго мучиться ей приходилось разве что в последнюю ночь человеческой жизни. — Руневский сказал, что вы к сладкому равнодушны! — продолжал кричать Жан Иванович, — кто бы мог подумать, что вы решите именно в последний месяц питаться одним шоколадом! — На будущее: если вы захотите узнать что-то обо мне, то спрашивайте лучше у меня! — зло прокричала в ответ Алина, давясь стоном, — а то в следующий раз Саша скажет, что я — свет его жизни, и вы, с вашим буквализмом, пропишете ему крем от ультрафиолета! Жан Иванович обиженно скривился, но тут же отвлёкся на то, чтобы отправить медсестёр за инструментами. — А наркоз-то зачем? — удивилась уже успевшая надеть медицинскую шапочку Наташа, глядя на то, как доктор, от души матерясь, подтаскивает к столу соотвественно подписанные баллоны. — А как я по-вашему достану ребёнка? — фыркнул Жан Иванович, — многоуважаемая Алина Сергеевна так от души снабдила его глюкозой, что он теперь самостоятельно не выйдет! — В смысле?! — закричала уже не на шутку перепуганная Алина. Жан Иванович хлопнул себя ладонью по лбу. — Слышали истории про то, что деревенские бабки-повитухи ребёнка, застрявшего в тазу матери, сахаром «приманивали», проталкивая его в тело роженицы? Такой приём действительно мог сработать, но только с вампиром, и поверье это в деревнях пошло именно из-за того, что некогда дети кровососущих помогали своим матерям разродиться, если чуяли сладкое. Бабки-то зачастую при боярских-дворянских домах состояли, я сам, помнится, видел, что…. — Короче, Склифосовский! — зарычали в унисон обе женщины. — Так вот! — рыкнул в ответ Жан Иванович, вводя в вену Алине неприятно пощипывающую иглу капельницы, — дети-вампиры падки на глюкозу, она им нужна для формирования особого строения тела! А вы, Алина Сергеевна, весь последний месяц так усиленно прикармливали своего кровососа, что он привык и теперь собирается остаться в вашей, пардон, матке до конца своих дней! — И что теперь делать? — испуганно спросила Наташа. — Как что? Кесарить, и немедленно! — ответил возбуждённо Жан Иванович, водружая несчастной роженице на лицо тяжёлую кислородную маску, — Алина Сергеевна, считайте пожалуйста от десяти до одного вслух, медленно. Алина хотела было сказать что-то едкое — ситуация и пугала ее, и напоминала какой-то лютый фарс, — но почувствовала, как веки ее тяжелеют, а голоса окруживших ее беспокойных знакомых постепенно отдаляются, будто их захлестнула вовремя набежавшая тёплая морская волна. *** Свечников смотрел на то, как отчаянно его «сын» бьется о дверь приемного покоя госпиталя ФСБ и невольно вспоминал забавного тонкого юношу по имени Михаил Кузьмин, с которым познакомился давно, ещё в Париже в 1925 году, чьему перу принадлежало долгое и сложное стихотворение, посвящённое тому, как некая форель разбивает лёд. — «А лёд разбить возможно для форели, когда она упорна, вот и все», — ритмично продекламировал Руневский, будто прочитав его мысли, глухо ударившись о дверь ещё раз пять или шесть и, наконец, устав, сполз по стенке на пол, не беспокоясь о том, как теперь выглядел его ещё с утра тщательно выглаженный форменный пиджак. «Влюблённый идиот» — подумал Свечников и протянул взволнованному подопечному влажную салфетку — тот совсем испачкал руки о побелку стены. Очевидно, не имея больше возможности игнорировать отчаянные попытки взять родильное отделение штурмом, из-за мощной двери, о которую бился Руневский, спустя какое-то время вышла женщина в белом халате. Женщина была весомых габаритов и крайне сурового вида. Свечников присмотрелся: на нашивке медицинского халата краснела едва заметная эмблема Дружины. Суровая дама, очевидно, была из вампирского корпуса — особого отделения для служащих в ФСБ вампиров. Перинатальный центр, правда, к этому отделению не относился — вот уже сто лет как вампиры не появлялись на свет естественным путём. — Во-первых, по голове себе постучите, товарищ полковник, — прогремела суровая дама, сложив руки на груди так, что даже Свечников не подумал и заикнуться о соблюдении субординации, — а, во-вторых, дверь в вашу сторону открывается. Чего ломиться-то? Свечников отчаянно сдерживал себя, чтобы не начать фотографировать непередаваемое выражение лица своего начинавшего зеленеть от неловкости воспитанника — так сказать, в назидание. Когда они, наконец, пробились внутрь палаты, на полпути их поймала выдворенная из операционной Наташа Столыпина — все ещё в шапочке и халате, но без перчаток. — Все в порядке, операция идёт хорошо, — выпалила она, и начавший было успокаиваться Руневский вновь стал белее мела. — Какая операция?! — Спокойно! — на всякий случай предупредила Наташа, видя, в каком крошечном шаге находится будущий отец от истерики, — пришлось проводить кесарево сечение. Какие-то вампирские причуды, но всё под контролем! Свечников поморщился. — Объелась-таки сахаром, а я говорил! Наташа недоверчиво покосилась на вампира в генеральском мундире. — Откуда вы знаете про сахар? — Наталья Петровна, вам напомнить, сколько мне лет? — хмыкнул Свечников, — я ещё помню времена, когда выманить вампиреныша на сахар было единственным шансом помочь даме разродиться! Это потом уже, когда вампиры сильно перемешались, роды просто провоцировали за два три месяца до срока, чтобы ребёнок не успевал присосаться и начать пожирать мать изнутри… Послышался жуткий грохот. Полковник Руневский, цветом лица сравнявшийся с больничной стеной, распластался по полу, грохнувшись в самый настоящий обморок. Суровая дама, пропустившая взволнованных мужчин в отделение, вновь появилась в коридоре. — Вот-те и папаша, — хмыкнула она, одним быстрым движением переваливая Руневского на стоящий неподалёку стул, — хилые что-то нынче пошли. А ещё полковник! Свечников лишь обреченно, через силу улыбнулся. Знала бы эта дама, как ему самому хотелось провалиться в беспамятство хоть ненадолго, чтобы перестать наконец переживать за своих названных детей. Очнулся Руневский от того, что в лицо ему дышало как минимум четыре человека. С трудом разлепив глаза, он сначала увидел противный желтый потолок госпиталя, а лишь затем, сфокусировавшись, разглядел четыре довольные физиономии: Свечникова, Наташи и двух медсестёр, одна из которых, та самая, суровая, очевидно, приняв на себя ответственность за малахольного полковника, теперь обмахивала его импровизированным веером из старой медицинской карты. — Сашка, отомри, — улыбнулся Свечников, обнажая вылезшие (очевидно, от перевозбуждения) клыки, — у нас вампирушка родилась! Руневский захлопал глазами, все ещё с трудом осознавая происходящее и не сразу идентифицируя слово «вампирушка» по половому признаку. — Девка у вас, ох, здоровая девка! Большущая! — улыбнулась во все зубы в миг подобревшая суровая медсестра. Чьи-то уверенные руки уже стаскивали Руневского со стула и вели куда-то вдаль, в палату, из которой, будто из райских врат, бил в лицо нещадный бедный свет. — Дайте отцу сначала время! — звенел над ухом голос Жана Ивановича, ограждающего путь в покой от нахлынувшей волны взбудораженных вампиров, — пять минут, и потом сами посмотрите! Алина Сергеевна только-только проснулась, не давите на неё всем скопом! И захлопнул с этими словами тяжёлую стеклянную дверь прямо за спиной растерянного Руневского. Тот, сглотнув, на негнущихся ногах подошёл к стоявшей у окна постели. Алина полусидела на пышных подушках, как Вивьен Ли в фильме про Леди Гамильтон, придерживая руками у груди нечто, завернутое в больничное одеяльце. Завидев мужа, Алина будто выпала из оцепенения: — Саша! — позвала она с какой-то странной интонацией, — что ты встал как вкопанный! Иди сюда скорее! Сбитый с толку Руневский, рвано выдохнув, одним быстрым шагом пересёк палату и присел в изголовье больничной койки, утыкаясь носом в щеку своей жены. — Как же ты меня напугала! — простонал он, не справляясь с дрожанием в руках. Алина устало улыбнулась. — Я даже рада, что ты этого не видел, а то, с твоей-то гиперответственностью, скончался бы от инфаркта, как тогда, в восемьдесят пятом! Руневский поморщился: в восемьдесят пятом году не умереть от инфаркта было невозможно — факт того, что к власти после стабильной смены вампиров в ЦК КПСС придет человек-Горбачёв, обманутый со всех сторон вампирскими семьями Нового Света, со спокойным сердцем принять было невозможно. Покачав головой, отбрасывая неприятные воспоминания, Руневский наконец полностью убедился, что с его женой все хорошо (ее зашитый живот, несмотря на регенерацию, все равно был тщательно стянут бандажом), и обратил наконец внимание на свёрток в ее руках. — А можно… посмотреть? — заговорщически спросил вампир, кивая в сторону неловко шевелящегося комочка. Алина улыбнулась. — Можно даже потрогать! И отогнула наконец край нелепого детского одеяльца. У маленького существа на руках у Алины было ещё красное после родов лицо, большие, не до конца открывшиеся глаза и острые ушки — совсем как у отца. — Чистейшая красота, — проговорил с глупой улыбкой Руневский и протянул к дочери руку. Та вмиг напряглась, посмотрев на странного посетителя в халате поверх формы с хитром прищуром и с абсолютно собственническим видом схватила оторопевшего Руневского за большой палец. Это было будто официальное знакомство — с долгим и вдумчивым пожатием рук. — Ну здравствуйте, милая юная графиня, — восторженно прошептал Руневский, не в силах оторвать взгляда от казавшегося совершенно неземным крохотного существа с острыми ушками. И в следующую секунду, осознав что-то, припал поцелуем к губам своей уставшей, сонной, но безмерно довольной жены. — У меня кончились слова, чтобы описать, как я люблю тебя, — выдохнул Руневский, прикрыв глаза и уткнувшись Алине в лоб. Та тихонько прыснула. — В целом, я готова послушать ещё раз: по порядку и с самого начала. И Руневский на полном серьезе готов уже был пуститься в дифирамбы, но тут дверь в палату снова отворилась, и в светлое пространство вылетели, шумя и пыхтя, все причастные к маленькому, неожиданному празднику. Радостно и жарко о чем-то говорил Свечников, пыталаясь хоть кончиками пальцев потрогать свёрток в руках «невестки». Веселилась Наташа, гладившая Алину по голове. Даже Феликс Юсупов, появившийся на секунду в проходе, к торжеству, конечно, не присоединился, но оставил на столике огромный букет кровавого цвета экзотических цветов. Жан Иванович, уставший и невероятно довольный, бегал по палате, записывая на диктофон какие-то лишь ему понятные сведения. Радость будто физически, большой волной наполнила маленькое пространство палаты, заставляя ту трещать от переполнявших комнату эмоций. Алина устало прикрыла глаза. Она чувствовала, что мир меняется — не только вокруг, но и в ней самой. Но она была к этому готова. Если в новом мире Руневский будет продолжать обнимать ее за плечи с такой же нежностью и так же забывать слова от любви, она будет готова к чему угодно.