Солнце

      Как же тепло.       Как колко солнечные лучи находят кожу обнажённых рук. Как душно под тканью хлопковой футболки.       Уже давно перевалило за полдень, но яркий и жаркий жёлтый шар в облачном небе даже не думает опускаться за верхний краешек панельки в противоположном конце двора, и Римус лениво закрывает одной рукой глаза. Под пальцами другой вдруг обнаруживаются редкие, но ещё сочные пучки травы и песок с пошарпанной детской площадки. Этот песок, кажется, уже налип на взмокшую спину под футболкой. Хочется почесаться почти по-собачьи, но слишком лень.       Скрипит где-то над ухом потревоженная детская качель, и Римус приоткрывает глаза, находит взглядом знакомый засвеченный силуэт.       Сириус запихивает волшебную палочку в карман, падает рядом с ним на землю посреди площадки и потягивается, стряхивая с джинс приставшие камушки. — Как-то слишком тихо, не думаешь? Куда смылась вся мелочь? — Не знаю, — Римус улыбается без всякой на то причины, запрокидывает голову и глядит на вставший в глазах вверх тормашками панельный коричневый дом, — может, все разом провинились и по домам сидят?       Сириус задумывается на секунду, прислушивается и растягивает губы в злорадствующей улыбке: — Неееее, если бы провинились, даже тут было бы слышно. Сам знаешь, как хорошо через открытые окна это бывает.       Люпин фыркает и переворачивается на живот, опирается предплечьями в грунт и жмурится. Друг мгновенно реагирует на изменение в расслабленном до этого лице и тихо спрашивает: — Ещё не всё зажило? Куда ж ты тогда в песок то, а? — Нет, всё хорошо, — Римус в доказательство протягивает Блэку руку и крутит, сгибая в локте. Раны поперек предплечья действительно уже успели затянуться, — в это полнолуние вышло почти без новых рубцов!       Сириус едва заметно улыбается на это, пряча взгляд от палящего июньского Солнца.       В воздухе явно пахнет жасмином; должно быть, принесло ветром из соседнего двора. В их дворе жасмина не водится. Только грустный побитый шиповник с розовыми цветками, уже успевший сбросить первую партию лепестков, и сирень, которую Сириус так любит ломать по весне на букеты девчонкам со второго подъезда. Но пахнет-то сильно и сладко! Точно ветер, не иначе.       Ребята загорают, раскинувшись под уже почти вечерним солнцем; У Блэка и так уже полоски на поджарых худых ногах, отмечающие длину любимых шорт, так что теперь он качает ногой, затянутой в штанину джинс, и размышляет от том, как плохо липнет загар к Люпину. — Эй, Лунатик? — М? — Друг не хочет шевелиться, всё ещё подставляя спину под хлопковой футболкой голубому небу. — А может ты потому и Лунатик, что бледный, как ночное животное? Римус приоткрывает один глаз и испытующе смотрит на этого дурака. Дурака, лично давшего ему это прозвище. — Ты меня так назвал. Значит, тебе виднее, почему Лунатик. — Да ладно тебе, шучу. Лунатик — потому что Луну больше жизни любишь! — выкидывает шутку и с нетерпением ждет справедливого тычка, едва заметно пряча бок. Сгибается от смеха и притворной боли, когда Люпин заезжает ему локтëм под ребра. — Я солнце больше люблю, ты же знаешь. — Минералку из холодильника и новые кассеты для проигрывателя, вот, что ты любишь. А про солнце я в первый раз слышу. — Ну тебя. — Ну меня, — довольно соглашается Сириус и трясет кудрявой головой, чтобы непослушные прядки перстали лезть в глаза.       Ещё пару часиков, и печь перестанет. И песок засыпется во все возможные места, и редкая трава примнëтся и оставит следы-отпечатки в полоску на примятой, разгоряченной коже. Ещё пару часиков, и можно будет от скуки подняться и сгонять за мороженым. Ещё немного, и Лунатику надоест делать вид, что друг рядом с ним не умеет находить приключения на их пятые точки.       А потом ещё совсем чуть-чуть, и июль.