Верные клятвам

      Рыбацкая деревня Аноуд       провинция Льянкиуэ,       область Лос Лагос, Чили,       22 мая 1960 год              Почва под ногами дрогнула. От неожиданности Дани потерял равновесие и упал на четвереньки. Попытался подняться – и снова упал.       Земля вокруг него расходилась огромными волнами, словно забыв, что ей полагается быть ровной. Парень в ужасе смотрел на то, как мир сходит с ума.       Услышав перекликающиеся друг с другом залпы орудий, он поднял голову. На его глазах происходила битва титанов: Анды, словно поверженные боги, исчезали без следа, проваливаясь в Тартар.       Пытаясь найти хоть какую-то опору, Дани дополз до ближайшего дерева и ухватился за ствол. Теперь он мог осмотреться, но от увиденного захотелось снова упасть ничком, закрыв глаза и зажав уши.       Кипящая гневом земля разрывалась на части – то тут, то там появлялись огромные разломы, в которые проваливались люди, животные, машины, и даже дома – а затем страшные пасти захлопывались, пережевывая добычу.       Океан тоже словно взбесился, один за другим поглощая заселенные острова и выплевывая наружу другие – необитаемые. А затем дно полностью обнажилось. Издавая омерзительные хлюпающие звуки, вода стремительно уходила назад, будто кто-то пил ее через невидимую отсюда соломинку.       Дани оглянулся на небольшой рыбацкий дом, откуда вышел всего за несколько минут до катастрофы. Снаружи тот почти не изменился, но чутье подсказывало парню, что внутри случилось нечто непоправимое.       – Ли-и-и-та!!! – отчаянно закричал он.                     Вальдивия, провинция Вальдивия,       область Лос Риос, Чили,       17 декабря, 1959 год              Хотя Даниэль любил женское общество, единственная на их курсе девушка-студентка ни разу за весь учебный год не привлекла его внимания. Она была тиха, скромна, одевалась просто, и казалось, сливалась с обстановкой. К тому же парень хорошо помнил напутствие отца перед началом учебы в университете.       «Никогда не смешивайте дело и личную жизнь», - повторял он сыновьям.       Даниэль и не спорил. Подумаешь, девчонка – смотреть-то не на что. Не обязательно нарушать наказ отца, когда и за стенами университета полно развеселых красавиц.              В середине декабря учеба на первом курсе подошла к концу. В день, когда студенты узнали оценки за экзамены, их почтил вниманием основатель университета, сеньор Эдуардо Моралес.       - Нашему учреждению всего пять лет, - взволнованно провозгласил ректор. – Однако я верю, что его ждет большое будущее, и он станет одним из ведущих университетов Чили, выпускниками которого будет гордиться вся страна!       Даниэль слушал ректора со скучающим видом, догадываясь, что сейчас тот отметит наиболее успешных студентов. И среди них наверняка прозвучит его имя.       Однако, завершая выступление, сеньор Моралес даже не взглянул в сторону Даниэля.       - Больше всего меня радует, что мы стали одними из первых, кто отринул многовековые предрассудки и стал принимать в свои ряды не только юношей, но и девушек. Настанет день, когда при нашей поддержке женщины гордо поднимут голову и поведут страну к процветанию наравне с мужчинами! – вдохновенно вещал ректор. - Поэтому я счастлив сказать о том, что единственная на сегодняшний день студентка по результатам первого года обучения превзошла наши самые смелые ожидания… Сеньорита Моралес, прошу подняться ко мне на кафедру!       Десятки пар глаз удивленно уставились в одну точку.       Девчонка, оказавшись в центре внимания, густо покраснела, но держалась уверенно. Расправив плечи, она направилась к ректору. Сеньор Моралес с серьезным видом пожал ей руку, а затем по-отечески обнял.       «Так она его дочь? - удивился Даниэль. – Вот никогда бы не подумал».       Он внимательно разглядывал предполагаемых родственников, но не находил между ними ни малейшего сходства. Ректор выглядел как коренной чилиец, который уместнее бы смотрелся в облачении индейского жреца, чем в университетской мантии. Тогда как девушка, несмотря на смуглую кожу, определенно имела европейские корни.       «Совпадение, - решил парень. – Слишком бедная для подобного родства. Будь она ему даже троюродной племянницей – скорее всего, сеньор Моралес позаботился бы о родственнице».       - Горжусь, что у нас одинаковые фамилии, - улыбнулся дон Эдуардо, подтверждая догадки Даниэля.              Когда ректор покинул аудиторию, к девчонке цепочкой потянулись однокурсники. Принимая поздравления, она одаривала каждого благодарной улыбкой. Услышав, как кто-то обратился к ней по имени, Даниэль не удержался и презрительно скривил губы.       «Все-то у нее с чужого плеча, - подумал он. – И одежда, и имя. Но надо признать, она симпатичная, когда не такая серьезная».       Толпа рассеялась, но девушка, словно выжидая чего-то, уходить не торопилась. И тогда Даниэль решил познакомиться с заинтересовавшей его девчонкой.       – Поздравляю, – небрежно бросил он, подойдя к ней поближе. – Ты уделала всех, кто кричал, что женщинам высшее образование не по зубам.       – Спасибо, – снова улыбнувшись, сказала девушка.       – И в каком лицее тебя так хорошо подготовили к университету?       Щеки девчонки зарделись.       – Я училась не в частной школе, а в государственной, – смущенно ответила она.       – Да ладно! За шесть лет тебя выучили тому, чему меня учили двенадцать? Пойду, скажу отцу, что он совершенно зря спустил в трубу кучу денег, оплачивая мой лицей.       – За шесть лет подготовиться к университету невозможно, – согласилась девушка. – Поэтому мне пришлось какое-то время готовиться самостоятельно и зарабатывать на оплату университета.       Даниэль окинул ее любопытствующим взглядом. Интересно, как долго ей пришлось готовиться? Выглядит совсем юной. Больше шестнадцати и не дашь.       – Погуляем? – предложил он. – Об учебе до осени можно теперь забыть.       – Не могу. Мне пора на работу.       - Не так много удалось скопить после школы, да? – сочувственно спросил Даниэль.       Девушка промолчала.       Впоследствии парень не раз жалел, что не откусил себе язык раньше, чем тот произнесет обидные слова, но сказанного не воротишь.       - И все-таки не понимаю. Зачем женщине образование, да еще если денег на него нет? Ты все равно выскочишь замуж лет в двадцать, увязнешь в хозяйстве и детях…       Девчонка вскочила и полоснула по Даниэлю яростным взглядом. Тот отшатнулся.       - Ты тоже из тех, кто думает, что мир существует только для мужчин, да? – презрительно бросила она. – Все дороги открыты только для вас, а женщины должны довольствоваться детьми и кухней, на большее у них мозгов не хватит, так по-твоему?! Только я видела твои оценки, умник. Если кто из нас двоих и должен делать карьеру возле горы нестиранного белья – так это ты!       Теперь покраснел Даниэль. Огромное самомнение не позволило ему опуститься до сравнения своих оценок с оценками остальных студентов, и тем более – с ее. Он-то полагал, что ректор выделил эту девчонку из всех студентов только за то, что она, женщина, сумела осилить первый курс. Однако похоже, маленькая гордячка утерла нос не только отстающим, но и ему, Даниэлю Мартинесу!       Только уязвленным самолюбием можно было объяснить его откровенно хамский ответ:       - Скажи еще, что ради карьеры ты готова остаться никому не нужной старой девой, - процедил он.       Девушка подхватила сумку и направилась к выходу.       - Смотри, сам не останься никому не нужным старым пнем, - обернувшись напоследок, ехидно усмехнулась она.              Даже самому себе Даниэль боялся признаться, насколько сильно задел его этот разговор, особенно последние слова.       Домой он пришел молчаливым и хмурым, избегая смотреть в глаза матери.       «А ведь мама тоже училась в университете, хоть и женщина, - впервые осознал он. – И работать успевала, и следить за домом, и воспитывать нас с Хуаном».       Но мать училась давно и далеко, в Европе, когда его, Даниэля, еще не было на свете. Она привезла свою образованность из чуждого незнакомого мира, а в этом женщины казались намного проще. Поэтому мама на голову выше большинства из них. Таких как она, в Чили почти нет, с гордостью думал парень.       Даниэль действительно полагал, что юные чилийки только и мечтают выйти замуж, особенно за такого обеспеченного и красивого парня, как он, что у них нет интересов кроме мужчин и домашних дел. И такая точка зрения заставляла его относиться к девушкам с легким презрением.       Каково же было его удивление, когда Луисита, с которой он встречался почти месяц, услышав саркастичное замечание в адрес женщин, вдруг яростно сверкнула глазами - точь-в-точь как сегодняшняя девчонка.       - Да ты просто избалованный надутый индюк, - с отвращением произнесла она. – Думаешь, сам по себе такой умный? Посмотрела бы я, чего ты стоишь без помощи своего папаши!       С этими словами Луисита удалилась, надменно задрав нос.       Тогда Даниэль не придал значения ссоре, решив, что девушка просто набивает себе цену. Но и следующая подружка, Клара, вскоре стала избегать его, даже не удостоив объяснением.       И только хлесткие фразы новой знакомой впервые заставили его задуматься о том, что, наверное, он здорово обидел всех троих своим пренебрежением.              Если сеньора Мартинес и заметила смятение младшего сына, то виду не подала. Не стоит давить на мальчика, думала она. Рано или поздно он сам все расскажет.       Хуан подобной деликатностью не обладал. Он просто вывел брата в сад возле дома и коротко приказал:       - Выкладывай, что там у тебя.       Противостоять напору Хуана было бесполезно. Старший брат с легкостью выуживал из людей всю интересующую его информацию. Впрочем, Даниэль не обижался. Хуан умел видеть ситуацию с совершенно неожиданной стороны, после чего проблема чаще всего теряла свою остроту. Поэтому парень поймал себя на мысли, что ему не терпится узнать мнение брата о сегодняшнем происшествии.       Говорить Хуан не спешил. Едва дослушав рассказ Даниэля, он откинул голову назад, не в силах сдержать хохот.       - Так значит… - утирая выступившие слезы, произнес, наконец, Хуан. – Малыш обиделся на девочку, из-за которой его обошли вниманием взрослые, и решил на ней отыграться? Подумал, что мелкая пичужка не сможет дать отпор, да? Но просчитался, потому что у пташки оказался неожиданно острый клювик?       - Ничего подобного, - буркнул Даниэль, сверля его обиженным взглядом. Но Хуан продолжал смеяться, не обращая внимания на пышущего негодованием брата.       - Молодец, девочка, - кивнул он, соглашаясь с самим собой. – Сделала то, что давно должны были сделать наши родители. Я уже не раз думал, что мать слишком носится с тобой, а должна бы задать хорошую трепку.       - Я не хотел ее обидеть, - подавленно пробормотал Даниэль. – Мне и правда казалось, что женщинам не интересна учеба.       Брат хитро улыбнулся.       - Уверен, что не хочешь за ней приударить? А то я бы с радостью с ней познакомился. Что-то мне подсказывает, раз она успела на собственной шкуре прочувствовать здешний мачизм, то у нее должен быть иммунитет к чувству собственного превосходства. И ее не смутит, что я еврей.        Память Даниэля обратилась к событиям, случившимся год назад, отчего его лицо покрылось пятнами.       - Не смей сравнивать меня с нацистами! – выкрикнул он. – Это совершенно разные вещи!       Хуан вдруг стал серьезным.       - Разве? – хмыкнул он. – А по-моему, общие черты очевидны. Ты считаешь себя выше других только потому, что мужчина, и наш отец далеко не бедный человек. Этого достаточно, чтобы отказать женщине и любому бедняку в праве на образование, на возможность жить как хотят, а не как прикажут. Но ты хотя бы признаешь за ними право на жизнь, поэтому однозначно лучше нацистов.       От злости и бессилия Даниэль был готов разреветься как ребенок, но крыть оказалось нечем. Похоже, до сегодняшнего дня он действительно вел себя как самовлюбленный болван.       Погруженный в воспоминания, парень даже не заметил, что остался в саду один.              Годом ранее              Неизвестно, чем бы закончилась та история, если бы не наблюдательность и настороженное любопытство Даниэля.       Каждый день после выхода из дома братья пересекали небольшой базар, а потом их пути расходились. Хуан шел к университету, где доучивался последний год. Даниэль сворачивал к лицею – он тоже готовился к выпуску, после чего собирался пойти по стопам брата.       На базаре-то он и заметил странного торговца.       С первого взгляда на бородатого незнакомца парень сообразил: нездешний. Тот неуверенно топтался возле стойки с товаром, а нетронутая загаром кожа со всей очевидностью свидетельствовала, что он не привык целыми днями работать под открытым небом. Услышав, как старик торгуется с покупателем на отвратительном испанском, Даниэль окончательно убедился в правдивости своей догадки.       Но больше всего его занимала мысль, что он откуда-то знает этого торговца. Пару дней Даниэль ломал голову над этим вопросом, но так и не смог вспомнить, где они могли видеться раньше. Ему показалось, что и старик постоянно бросает взгляды в их сторону.       На третий день, проходя мимо стойки с товаром, Даниэль резко обернулся и увидел, что старый торговец напряженно смотрит им в спины.       «Кажется, он тоже меня знает», - растерянно подумал Даниэль и, замедлив шаг, на всякий случай кивнул незнакомцу. Но глаза старика равнодушно скользнули по лицу парня, а затем, исполнившись непонятной горечи, обратились к Хуану. Словно почувствовав, что его затылок сверлит чей-то взгляд, брат тоже обернулся.       - Ну где ты там застр…       Все трое замерли на месте и, не обращая внимания на толкающихся и снующих туда-сюда людей, переводили взгляды друг на друга.       Хуан очнулся первым.       - Идем скорее, а то опоздаем, - кивнул он брату.       Какое-то время они шли молча.       - Странный дядька, - заговорил наконец Даниэль. – Третий день за ним наблюдаю. По-моему, он с тебя глаз не сводит. Может, отцу рассказать?       - Наплюй, - беспечно отозвался Хуан. – На «охотника за евреями» он не похож, а остальным смотреть на меня не возбраняется.        «Не похож, - мысленно согласился Даниэль, и в этот миг догадка молнией озарила мозг: - Не похож, потому что сам еврей!»       Хотя предками Хуана были иудеи, в его облике почти ничего об этом не напоминало, тогда как внешность торговца говорила сама за себя: глаза слегка навыкате, нос с горбинкой и курчавая борода.       Может, старик показался ему знакомым, потому что напомнил маминых друзей из Штатов?       Даниэль покачал головой: нет, не поэтому. Он знал именно этого человека. Знал настолько хорошо, что испытывал к нему непонятное презрение с толикой сострадания.       После занятий парень решил дождаться брата, чтобы пойти домой вместе и снова украдкой понаблюдать за незнакомцем. Проходя через базар, уже готовящийся к закрытию, он окончательно убедился в том, что Хуан и правда чем-то привлекает внимание лавочника.       Наверное, придется все же поведать о своих подозрениях родителям.              В кабинет к отцу Даниэль постучался в тот же вечер.       – За Хуаном какой-то мутный тип следит, – с ходу выпалил он. – Судя по внешности – еврей. И почему-то мне кажется, что я его знаю, только не могу вспомнить, откуда. Может, подойти и спросить, кто он такой?       Запинаясь от волнения, сын торопливо поведал сеньору Мартинесу о встречах на базаре.       Дон Алехандро встревоженно взглянул на юношу и задумчиво ухватился за бородку, отпущенную на испанский манер.       – Он не пытался с вами заговорить? – спросил отец.       – Нет, - покачал головой парень. – Как думаешь, он не опасен для нашего Хуана?       Хотя сыновья супругов Мартинес считали друг друга братьями, они знали, что кровного родства между ними нет, и что настоящее имя Хуана – Януш Миллер. Даниэль еще не родился, когда немецкие нацисты со своими пособниками расстреляли мать и деда Януша прямо у него на глазах. Только невероятное везение помешало двухлетнему ребенку разделить участь родных, а затем помогло вывезти в безопасное место не только его, но и еще девять еврейских детей. Семейная пара, сопровождавшая группу, впоследствии усыновила мальчика, а перебравшись в Южную Америку, все трое сменили имена.       О прошлом брата Даниэль узнал в семилетнем возрасте, и рассказ родителей потряс его до глубины души. То, что брат оказался неродным, никак не повлияло на их отношения, но с тех пор постоянным спутником мальчика стала тревога. Немало нацистов после падения Третьего Рейха сбежало от правосудия в Аргентину, Бразилию и Чили. Поражение в войне так и не избавило их от расовой ненависти, и Даниэль боялся, что брата могут вычислить «охотники за евреями».              Рассказ сына не на шутку взволновал родителей.       На следующий день обоим братьям было приказано оставаться дома и не высовывать носы даже за ворота. Аргумент Хуана, что он уже совершеннолетний и не нуждается в няньках, показался отцу неубедительным.       - Будешь сидеть здесь и выйдешь, только когда я разрешу, - жестко обрубил он все возражения старшего сына.       - Спасибо, братишка, - ворчал Хуан. – Из-за твоей мнительности мы ни за что ни про что попали под арест. – Молодой человек выругался и добавил: - Хоть бы кто сказал, сколько нам тут торчать.       «Арест» длился недолго. На третий день в доме появились двое мужчин. Она казались настолько похожими друг на друга, что поначалу Даниэль принял их за братьев. Заблуждению способствовали и схожие имена гостей - Людвиг и Лотар. Впрочем, они тут же прояснили ситуацию, и посмеиваясь, объяснили, что Мартинесы-младшие – не первые, кто допускает подобную ошибку.       Обговорив план действий, Хуану и Даниэлю наконец-то разрешили выйти на улицу и пройти обычной дорогой через базар.       Странный торговец стоял на своем обычном месте. Исчезновение братьев определенно не осталось незамеченным, потому что он тревожно вглядывался в лица прохожих. При виде Хуана лицо старика расплылось в улыбке, которая, впрочем, тут же погасла, когда по обе стороны от него словно из ниоткуда возникли двое похожих на близнецов мужчин в строгих костюмах.       - Предлагаю пройтись, - вежливо сказал по-польски Лотар, решительно беря старика за локоть. – Сопротивляться не советую. Опасность вам не грозит, но встречу обещаю занимательную.       Словно о чем-то догадавшись, торговец сник.       - Могу я хотя бы убрать товар? – дрожащим голосом спросил он, и, увидев короткий кивок Людвига, торопливо побросал имущество в каморку, служившую ему и складом, и домом.       Когда необычная процессия подошла к дому Мартинесов, оба брата уже успели вернуться домой.       Сеньора Мартинес подошла к старику, внимательно изучая его лицо. Оно было покрыто густой растительностью, а руки, лоб, и даже лысина словно утопали в мелких морщинках. Трудно было представить его в молодости, и все же казалось очевидным, что они с хозяйкой дома узнали друг друга.       – Ну, здравствуй, Симон Миллер, – холодно поприветствовала его Галька.              Часом позже       Ровно и спокойно, словно его это не касалось, Симон рассказывал хозяевам и их гостям о своей жизни.       - Когда нацисты в тридцать третьем пришли к власти, мало кто из евреев понимал, чем все закончится. Я был одним из немногих, кто прочитал книгу Гитлера, поэтому сразу понял: все, через что прошли наши предки в прошлом, скоро покажется детской игрой. И точно - в тридцать четвертом нас стали отовсюду гнать, меня тоже выперли из университета. Я всем нашим говорил, что нужно уносить ноги, пока не поздно, но меня никто послушал. Люди боялись бросать свое добро и считали, что, как всегда, смогут приспособиться к новой власти. Тогда я подался на восток, но какое-то время мы еще переписывались с отцом, братом и сестрой. А потом письма от них перестали приходить, и я понял, что мои опасения сбылись. Тогда-то я и подумал: зря евреи считают себя умными. Набитые болваны – вот они кто!       - Что правда – то правда, - согласилась сеньора Мартинес. – Твоя варшавская родня позволила себе фантастическую глупость, когда приняла тебя, нищего бродягу, под свой кров, а Лео с Вандой – выбили место в университете и стали твоей семьей. Они тебя спасли, а ты помог немцам их убить!       При упоминании о Лео сердце Даниэля почему-то тоскливо сжалось, а лицо Симона исказила гримаса боли.       – Я не виноват! – закричал старик. – Мне не оставили выбора! Я просто исполнял приказ! Они все равно были обречены, а у меня еще оставался шанс выжить!       – Обречены, говоришь? – спросил Людвиг и кивнул на Хуана. – Он тоже был обречен. Но, как видишь, жив. И пани Галина, - он посмотрел на сеньору Мартинес. – Ей за укрывательство еврейских детей грозил расстрел. А она тоже здесь. Как думаешь, почему?       Симон подавленно молчал.       – Потому что даже у обреченных есть шанс спастись, если помогать друг другу, а не вести себя как крыса, – веско сказала пани Галина.       – Видал я этих помощников, - буркнул старик. - Лежали расстрелянные на месте тех, кого спасли. Почему именно я должен был погибать?       – Значит, ты счел, что твоя кровь краснее, – презрительно бросил Лотар. – Краснее, чем у пятидесяти четырех твоих соседей, твоего тестя, и даже твоей жены.       Симон снова немного помолчал.       – Я понимаю, о чем ты, - пришибленным голосом произнес наконец он. – Тогда мне казалось справедливым, что выжить должен тот, кто умнее. Но когда заболел Януш, и Ванда отказалась бежать со мной, оставив его и Лео…       По лицу Симона вдруг потекли слезы.       - Никогда не считал ее дурой, хоть она и согласилась выйти за такого бездомного скитальца, как я, - с трудом выдавил он. – Только не мог взять в толк, почему она не пыталась спастись, пока еще была возможность уехать. А потом Лео предложил мне бежать без нее, тогда-то я и понял…       Плечи старика затряслись от рыданий. Шесть человек смотрели на него со смесью презрения и жалости.       - Понял, что жить без нее не могу, - взяв себя в руки, продолжил Симон. – Даже представить было страшно, что снова останусь один. Поэтому отказался ее бросить. А потом к Ванде стал клеиться эта скотина, Томаш. Он, оказывается, еще до войны на нее глаз положил, да боялся связываться с Лео. Зато при немцах сразу осмелел, ведь поляков они, почитай, за своих считали и не запрещали им измываться над евреями. И когда Томаш подошел ко мне и сказал: «жди в гости – твоя баба мне должна кой-чего» - я испугался. Это только со мной она была тихая, другим-то спуску не давала. А Томаш вооружен. Я валялся у него в ногах и согласился, чтобы он делал в нашем доме все, что захочет, только бы оставил Ванду в живых.       Даниэль поднял глаза на брата. Лицо Хуана посерело, и выглядел он так, словно его вот-вот стошнит.       Юноша представил своего отца добровольно отдающим мать в руки какого-то подонка, а затем расстреливающим и ее, и бабушку Катажину. Он яростно тряхнул головой, отгоняя наваждение.       «Да уж, - с ужасом подумал он. – С таким папашей, как этот Симон, я бы чувствовал себя еще хуже».       - Когда Лео пообещал выслать нас с Вандой из города, я сначала обрадовался, - продолжал Симон. - Нужно было лишь отвести немцев от нашего дома. Лео собирался остаться в Варшаве, и меня это устраивало. Без него Ванда стала бы полностью моей. Но когда я пришел на службу, оказалось, что полицейские уже обо всем догадались. Видимо, Томаш успел с кем-то обсудить свои планы. Они приставили мне ствол к голове и заставили во всем признаться. А затем пообещали пощаду, если помогу зачистить дом. Пришлось соглашаться, тем более, я знал, что Ванда с Янушем успели сбежать.       Старик тяжело вздохнул.       - Тогда я рассудил так: соглашусь или нет – и Лео, и соседей все равно убьют. Да и не обязательно мне самому стрелять в них. В конце концов, могу же я промахнуться? Поди разбери, чьи пули их уложили. Так и думал до тех пор, пока не увидел, что Ванда вернулась обратно – прямо к расстрелу.       Лицо Симона снова исказила гримаса – на этот раз обиды и ярости.       - Я готов был душу дьяволу заложить, чтобы сохранить ей жизнь! – прорычал он. – А она предпочла погибнуть, лишь бы не расставаться с Лео! Я и раньше бесился, когда видел, как сильно Ванда его любит, а меня лишь жалеет, но ей было все равно. А в тот день словно и вовсе обо мне забыла. Поэтому, когда услышал окрик: «Тебе что, особое приглашение нужно!?» - Я…       С этими словами Симон вскинул руку, словно держа на весу винтовку, и нажал на воображаемый спусковой крючок.       Колени Даниэля неожиданно подогнулись, и, чтобы не упасть, он ухватился за спинку стула.              Он видел себя Вандой.       Ванда стоит у старинного дома, в котором живет, сколько себя помнит. Тот благополучно пережил сентябрьский авианалет, хотя двум другим домам поблизости повезло меньше – их руины, так и не разобранные, почти два месяца навевают чувство безысходности.       Уютная когда-то улочка сейчас завалена телами убитых соседей. Больнее всего Ванде видеть маленьких детей, среди которых мог оказаться и ее Янушек.       Вчера муж пообещал отвести удар от их жилища, но немцы, скорее всего, разгадали его хитрость и арестовали. Поэтому он не вернулся к ней, как собирался. Значит, его ждет судьба остальных. Бедный Симон, мятущееся сердце, как же устала болеть за него душа!... Он так любил жизнь, но, как видно, Ванда оказалась ему дороже, раз муж предпочел смерть предательству.       Отец… он лежит прямо перед ней в луже крови, вместе с которой покинула тело жизнь. Но открытые глаза словно бы смотрят прямо на Ванду и о чем-то умоляют. Если бы отец мог говорить – наверняка просил бы ее бежать отсюда подальше и спасаться.       «Только зачем мне жизнь, пап, если в ней не будет тебя?» - мысленно отвечает она.       Ванда поднимает голову и упирается взглядом в немецкого офицера. Это он убил отца. Немец хищно скалится, он явно наслаждается происходящим. Увиденное зрелище пробуждает в ее душе неукротимую ярость.       «Никто не смеет смеяться над гибелью моего папы!» - хочет крикнуть Ванда, но слова застревают в горле. Вместо этого она рывком достает револьвер. Ванда умеет с ним обращаться, ее когда-то учил этому отец. Она целится и стреляет в самодовольно ухмыляющуюся рожу.        Улица заполнена людьми, но наступившая вдруг тишина оглушает сильнее недавних выстрелов. Кажется, немцы растерялись: никто не ожидал, что их командира можно прикончить с такой же легкостью, с какой крестьяне режут глотки баранам. Но несколько секунд спустя они снова поднимают винтовки, и Ванда чувствует, как пули одна за другой пронзают тело. Каким-то чудом она еще держится на ногах, когда, услышав окрик, поднимает глаза видит мужа. Первая мысль о том, что Симон в плену, сменяется пониманием: нет, он тоже участвует в казни. Хотя в глазах мужа отчетливо читается страх, – лицо искажает гримаса злобы. Он рывком поднимает винтовку и делает выстрел в сторону Ванды.       Его пуля делает тело нечувствительным к боли – как от полученных ран, так и от удара спиной и затылком о варшавскую мостовую. Ванда устремляет глаза к наливающемуся чернотой небу. Оно становится все ближе и сейчас поглотит очередную жертву. Но страха нет – есть лишь легкость и радость, словно последний выстрел освободил ее от груза ошибок прошлых лет и очистил душу от грехов.       Ванда вздохнула последний раз и храбро устремилась в самую гущу тьмы, с удивлением обнаружив, что та вдруг расступилась перед ней.              Даниэль моргнул несколько раз, медленно приходя в себя, и обеспокоенно огляделся по сторонам – вдруг кто-то из присутствующих заметил его странное состояние? К счастью, родители не сводили глаз с Хуана, справедливо полагая, что ему сейчас тяжелее всех. Сам Хуан, как и Людвиг с Лотаром, в упор смотрели на Симона.       Парень облегченно вздохнул.       «Расчувствовался, как девица на выданье, - выругался он про себя. – Еще чуть-чуть – и родители бы решили, что я не дорос до взрослых разговоров!»       Даниэль не сразу осознал, что после того, как Симон закончил свой рассказ, в гостиной повисла гнетущая тишина.       - Когда ты проник в еврейскую общину в Соединенных Штатах и стал вынюхивать, куда мог деться Януш, тебя звали Сидни Гамильтон, - заговорил, наконец, Людвиг. – Где успел имя сменить?       - В Корее, - коротко ответил старик.       - И как тебя туда занесло? – удивилась пани Галина.       - Через Советский Союз. После расстрела я понял, что в Варшаве оставаться нельзя. Немцы еще готовы были меня терпеть, но евреи смотрели с такой ненавистью, что я даже в компании с полицейскими ходить боялся – думал, набросятся и перебьют сразу всех. Они, оказывается, тоже Лео любили, - удивленно сказал Симон, словно так и не смог постичь, зачем нужна людям любовь, от которой одни проблемы. – Мне пришлось опять пробираться на восток. А тут как раз Советы снова открыли границы для беженцев. Мне предложили перебраться на Дальний Восток, там евреям позволили организовать что-то вроде собственной республики. Ну, я и согласился убраться подальше от Польши. Только до Биробиджана так и не доехал. К тому времени немцы решили и русских завоевать, да видать, не на тех нарвались. Я понял, что здесь-то они и найдут свою погибель. И пока Красная армия до Варшавы не дошла, да власти про меня не прознали – решил и от Советов подальше убраться. Сначала в Китай, а оттуда – в Корею. А когда в пятидесятом там американцы высадились – пошел к ним и предложил свои услуги.       Людвиг понимающе кивнул.       - Выторговал себе американский паспорт в обмен на очередное предательство, да?       Симон отвел глаза в сторону, сделав вид, что не услышал вопрос.       - А сына зачем разыскивал? – спросил сеньор Мартинес. – Что тебе от него нужно? Ты же был готов им пожертвовать ради Ванды!       Старческие глаза с мольбой уставились на дона Алехандро.       - Хотел увидеть перед смертью, - прошептал Симон. – У меня ведь никого больше не осталось. А Януш… на Ванду был похож. Мечтал вроде как снова ее увидеть. Он и сейчас вылитая мать!       - А чего это ты себя хоронишь? – ядовито поинтересовался сеньор Мартинес. – Видок у тебя, конечно, оставляет желать лучшего, но на умирающего ты вроде не похож.       Старик снова проигнорировал вопрос, но крепко сжатые губы давали понять, что в его голове созрело какое-то решение.       – И что теперь будем с ним делать? – озадаченно спросил Лотар. – Истину говорит пани Галина – крыса он и есть. Видеть мерзко, задавить – еще гаже.       Взгляды присутствующих обратились к Хуану.       – Тебе решать, Януш, – обратился к нему Людвиг. – Только слово скажи – вызовем агентов Моссада, пусть судят его как пособника нацистов.       Но Хуан покачал головой и с отвращением посмотрел на человека, подарившего ему жизнь. Лицо его уже приобрело нормальный оттенок, но в глазах застыли невыплаканные слезы.       - Месть не вернет мне ни маму, ни деда. Пусть убирается на все четыре стороны. Он же так любит жизнь, - в голосе Хуана послышались желчные нотки. Неожиданно его голос сорвался на крик, а руки сжались в кулаки: - Но если ты, гад, еще хоть раз покажешься мне на глаза – я тебя своими руками придушу, понял?!       Словно испугавшись, что сын решит не ждать другого случая, Симон закрыл лицо руками, поэтому не видел, что с обеих сторон Януша уже удерживали приемные родители, а Людвиг, подойдя ближе, успокаивающе похлопывал его по плечу.       - Хорошее решение, парень, - одобрительно произнес гость. – Когда-то мне тоже хотелось разыскать его, чтобы отомстить за родных.       Увидев озадаченные лица братьев, Людвиг удрученно покачал головой.       - Родители, как вижу, не предупредили… А ведь я тебе не совсем чужой. В то утро вместе с другими соседями немцы расстреляли мою мать, бабушку и трехлетнюю сестренку. Представляешь, - кивнул он Хуану. – Жили с твоим дедом в одной квартире. Доктор Лео выделил нам комнату, когда нацисты напихали в нашу квартиру кучу народу, выгнанного из своих домов. Мы были вместе до самой казни. Я днем раньше ушел вон к нему, - Людвиг махнул рукой в сторону Лотара. – Мы и тогда были с ним не разлей вода. Мама словно что-то почувствовала. «Сынок, - говорит. – Доктор дал нам немного крупы. Поделись с Занвелами. Переночуй сегодня у них, не надо сюда возвращаться». А наутро все они уже лежали возле дома убитыми.       Людвиг торопливо вытер выступившие на глазах слезы.       - Я обязан жизнью Лео и всем, кто погиб вместе с ним, - вдруг заговорил Лотар. – И еще несколько сотен детей тоже. К моей маме два раза приходили добровольцы из поляков и уговаривали отпустить меня с ними. И оба раза она отказывалась. А когда узнала, что случилось с доктором и остальными – сама привела меня к пани Галине и попросила увезти вместе с Людвигом. После той казни многие родители отпустили своих детей, а то и их бы увезли в Треблинку через пару лет.       Воспользовавшись тем, что Лотар отвлек на себя внимание присутствующих, Людвиг перевел дыхание, пытаясь справиться с волнением.       - Через несколько дней тебя, нас с Лотаром и еще семерых пани Галина с мужем вывезли из Польши, - продолжил он. - Сначала в Англию, а оттуда - в Штаты. Нам нашли приемные семьи, а Януша оставили у себя. Вы ведь наверное знаете, что пани Галина считала Ванду сестрой? Поэтому и сына ее никому не отдала. А после они с паном Александром подались в Южную Америку.       Потрясенные рассказом Людвига братья молчали.       Пани Галина подошла к Симону.       - Убирайся из нашего дома, - дрожащим от злости голосом приказала она.              Шесть пар глаз провожали сгорбленную фигуру человека, покидавшего дом Мартинесов. Ему было всего сорок пять, но выглядел он даже старше, чем Лео в день своей гибели. Только доктора Фишмана преждевременно состарили пережитые испытания, а Симона Миллера гнула к земле его собственная трусость.       Перед уходом оба гостя по очереди попрощались с хозяевами дома.       – Спасибо вам, пани Галина, – сказал Людвиг, поднося ее пальцы к губам. – И за него, – он кивнул на Хуана. – И за нас с Лотаром, и за остальных.       – В этой стране меня зовут Гилермина, – улыбнулась хозяйка. – Мое настоящее имя на испанском языке звучало бы странно.              О смерти Симона они узнали на следующий день.       В то утро, опасаясь неприятной встречи, братья хотели обойти лавку старика стороной. Но их внимание привлекла непривычная в столь раннее время толпа возле его каморки. Подойдя поближе, они увидели Симона, лежащего на земле. Застывшая скрюченная поза и почерневшее лицо ясно свидетельствовали о том, что его жизненный путь подошел к концу.       Из каморки доносился удушливый запах газа. Несколько минут спустя пара смельчаков вытащила оттуда газовый баллон с отломанным вентилем. Сомнений быть не могло: старик намеренно свел счеты с жизнью.       В толпе то тут, то там раздавались возмущенные крики: только по счастливой случайности никто не чиркнул спичкой рядом с каморкой торговца и не спровоцировал взрыв, который мог разнести половину базара.       – Жаль, что он так ничего и не понял, - прокомментировал случившееся сеньор Мартинес. – Всю жизнь прожил, как эгоист, и даже умирая, думал только о себе.       Братья не спорили, и только одна мысль еще долго не давала Даниэлю покоя.       «И все-таки, почему мне кажется, что я когда-то был с ним знаком?»