Сны о чем-то большем

Тарелка с окурками посреди кухонного стола. В три часа ночи. Так, или примерно так обычно заканчивались наши встречи. Такие редкие в последние годы, ну знаете, как это бывает — дела, работа, семьи, дети, родители. И сегодня мы собрались не все — Мелифаро с Кенлех так и не приехали. Но тем не менее, мы отлично пообщались, и вот все уже разъехались, а мы с Меламори остались ночевать. Мы часто оставались — у Шурфа с Хельной был большой дом, старый и запущенный, но уютный и гостеприимный. Дочери Шурфа, две долговязые красотки, в которых он души не чаял, предпочитали жить отдельно от родителей, наша младшая осталась у тещи, а сын в свои шестнадцать был только рад побыть один. Так чего бы и не расслабиться в предпраздничный день? Почему именно тарелку мы с Шурфом всегда приспосабливали под пепельницу, засидевшись на кухне глубоко за полночь, я, пожалуй, объяснить не смогу. Наверно, сказывались скверные привычки из далекой молодости. Так или иначе, бычки уже высились горкой, а разговор с обсуждения машин, работы, фильмов и книг плавно перетек к женам и семейным проблемам. — Так почему ты все-таки уходил? — вопрос вертелся на языке весь вечер, и наконец пришло время его задать. Дело в том, что две недели назад Шурф свалил от Хельны в гостиницу и жил там, не реагируя ни на какие уговоры родных и друзей. Потом все-таки внял просьбе дочерей и вернулся домой, каковое событие и послужило поводом для нашей сегодняшней вечеринки. — Она выкинула мои концертные брюки. Это было произнесено так, словно после каждого слова стояла жирная и весомая точка. Я уже открыл было рот, но спохватился и вовремя закрыл его. Концертные брюки. Ясно. Все очень-очень серьезно. Чтоб вы понимали, «концертные брюки» гроул-вокалиста трэш-дэд-дум-трум-и-еще-черт-знает-какой-металл группы, древней, как дерьмо мамонта, — это уже даже и не вещь. Это реликвия. А еще это некая сущность, способная откусить вам палец одним из своих карманов или самостоятельно вызвать сатану. Лет этим «брюкам» было не меньше, чем самой группе, в которой пятеро престарелых мужиков и одна чудом сохраняющая красоту вокалистка самозабвенно трясли хаерами, пару раз в год выезжая на гастроли по городам и весям. А теперь, значит, Хельна их выкинула. Ну-ну. Она бы еще подстричься его заставила. Ага. Шурф плавным изящным движением откинул за спину длинный свой хвост и потянул из пачки новую сигарету. Из всех нас только он один почти не менялся с годами, оставаясь таким же тощим, как был в молодости, только как-то потихоньку усыхал, еще больше вытягиваясь и истончаясь. Я вздохнул и незаметно расстегнул пуговицу на джинсах, давно придавивших мне живот. Меламори частенько издевалась надо мной, говоря, что скоро мой нижний горизонт ограничится пупком. Я делал вид, что не реагирую, а сам в тайне от нее проверял, что я могу у себя разглядеть ниже пояса, а что уже — увы — и нет. А Шурф — вообще молодец. Сколько ни билась Хельна, пытаясь заставить его бросить музыку, он даже и не думал сдаваться. Видимо, она решила пойти ва-банк. И проиграла. — Как же ты простил ее, дружище? — А кто тебе сказал, что я простил? — Ну… ты же вернулся? — Вернулся. Но это не значит, что я простил. Вот так вот. В этом был весь Шурф. Он упрямо жил своей жизнью, включавшей музыку, книги, концерты, выпивку (и спасибо, если только выпивку), и совершенно не планировал взрослеть. Но при этом он был гениальным программистом и зарабатывал какие-то очертенные деньги, судьбой которых никогда особо не интересовался. Так что Хельне и в страшном сне не могло присниться, что он может от нее уйти, и, думается мне, она в полной мере осознала, как сильно была не права. — Она ни черта не понимает, — вдруг сказал Шурф и с силой затушил сигарету. — Ни черта! Всю жизнь она пытается сделать из меня «человека»! Причем не очень ясно представляет, что же конкретно входит в это понятие. Человека «вообще»! Как тебе объяснение? Ладно, проехали. Чаю хочешь? Я покивал. Скрипнула дверь кухни, и в щель осторожно просунулся Дримарондо. В его не по-собачьи умных глазах светился извечный вопрос: «Жрете?» — Иди спи! — рявкнул Шурф, и пес, виновато вихляясь всем телом, сдал назад. Дверь закрылась. — Достали, — Шурф заварил чай и вернулся к столу. — У тебя-то как? Давай, рассказывай. — Было бы чего, — усмехнулся я, — хотя нет, пожалуй, есть чего. У нас новая фишка. Пластика. Будто мало было йоги, тренажерок, косметологов, средиземноморских диет и разных прочих спа. Теперь раз в полгода моя жена превращается в чудовище, представляешь? Возвращается из клиники и недели две выглядит, как китаец, которого сначала избили, а потом засунули в осиное гнездо. Дочь от нее прячется. Я бы тоже прятался, если честно, но ведь найдет, она упорная. — Ну, потом-то она хорошо выглядит? — Потом хорошо, только бюджет трещит по швам. И ей все мало. Сейчас ходит злая — кажется, ей запретили еще раз физиономию кромсать. Так она решила, что надо жопу подкачать. Жопу, понимаешь? — Ну-у-у… — Вот и ну. «Дорогая, — говорю, — у тебя совершенно прекрасная жопа. Просто волшебная». «Ты жлоб, — отвечает она мне. — Тебе жалко денег на родную жену». Мне не жалко, просто не успеваю рисовать их с такой скоростью. — Ты что-нибудь пишешь сейчас? — спросил мой проницательный друг. — Нет, — буркнул я. — Понятно. Конечно, понятно. Сюжеты уже приходилось высасывать из пальца. Наверно, недалек тот час, когда я соглашусь на «негров». А что делать? Делать-то что? За чаем мы пришли к выводу, что самый счастливый из нас в семейной жизни — это Джуффин. Когда его жена свинтила то ли в Израиль, то ли в Америку лет двадцать назад, он сначала обиделся. Даже говорил какое-то время, что вдовец. Потом успокоился, и теперь летает к ней периодически на рандеву куда-то в теплые страны и в ус не дует. Счастливчик! Меламори в свое время тоже пыталась уехать, не куда-нибудь, а в Японию, и даже поехала, но быстро вернулась. А потом родился сын, и как-то оно все так и осталось. — А что там у Мелифаро? Я так понял, опять проблемы? — спросил Шурф. — Ты правильно понял. Кенлех снова втянули в секту, и на этот раз все очень серьезно, обе ее сестры там. Мелифаро бьется, но никак не может уговорить ее бросить. Беда. — Беда, — согласился Шурф. — Я вот думаю, может им, бабам нашим, тоже нужно что-то еще? — Что «что-то еще»? И почему тоже? — Что-то, чего нет, понимаешь? Нам-то ведь оно нужно. Чего здесь просто нет… — Ой, Шурф, все, пошли спать. — Пошли. *** Я проснулся у себя в гостиной, на любимом диване. Вокруг как всегда было полно народу, все болтали, что-то ели и пили, кто-то играл в злик-и-злак и, судя по воплям, проигрывал. — Ой, кто проснулся! — в поле моего зрения появилась ехидная физиономия Джуффина. — Камры хочешь? Ну все, спи-спи, не мешаю. Джуффин исчез, а вместо него появился Друппи и радостно лизнул меня в нос. Я обхватил его мощную шею и потянул к себе на диван. «Грешные магистры! Это всего лишь сон! Как же хорошо, с ума сойти, как хорошо!» Я уткнулся носом в шерсть Друппи и снова заснул. *** — Макс, отдай одеяло! Что ты с ним обнимаешься? И прекрати стонать, спать мешаешь! Я и так плохо сплю в гостях, говорила тебе — поедем домой! Меламори отняла у меня одеяло. В окно светила луна. Где-то во дворе, повинуясь дремучему собачьему инстинкту, горестно провыл Дримарондо. Спи, сэр Макс.