О родственных связях, неожиданной дружбе и настоящем Поттере

Гарри исполняется четыре года, и он уже совсем большой мальчик. Он больше не разбивает чашки в воздухе, слушается леди Блэк (по привычке все еще называя ее «ба»), не подрисовывает грозным портретам смешные усы (ну только если Сириусу I Блэку, уж слишком он неприятный дядька!) и не дергает за уши скрягу Кикимера. Он прилежно слушает интересные рассказы Северуса о зельях, знает наизусть сказки Барда Биддля, которые часто ему читает Ремус на ночь, и любит сидеть на широких плечах у крестного, ведь свысока все интереснее! Пусть ба и ругает крестного, мол уронит, но ведь не ронял ни разу, с чего вдруг уронит?! Кикимер испек праздничный торт с малиной, и Гарри уж очень он нравится. Измазался вареньем немножко — ну подумаешь! Все равно взрослый! — Взрослый-взрослый, — важно кивает Сириус и тоже измазывается, красуясь яркими щеками. — Ну и оболтус! — восклицает Вальбурга, цокая языком, и Кикимер поддакивает ей сбоку. — Да уж, госпожа, не таким мы его воспитывали… Но Гарри все равно каким там воспитывали крестного, Гарри смотрит в его синие-синие глаза, очень похожие на глаза ба, только в этих таятся смешинки, озорные и задорные, и мальчик расплывается в улыбке. Смешинки скачут в черных зрачках и переливаются в бликах солнца, крутят блестящими боками. «Совсем живые!» — думает Гарри и слизывает языком малину с собственной щеки. Его крестный — самый лучший! — Вот бы ма и па здесь были! — мысль у мальчика возникает внезапно и тут же срывается с языка. Они тоже ведь самые лучшие! Если честно, Гарри немного стыдно, что их лиц он совсем не помнит. В его голове есть четкие образы ба, до каждой морщинки, крестного с его вечно горящими глазищами, Ремуса и всех его шрамов, которые нисколько его не портят, и Северуса, его черные глаза-бусинки и орлиный нос. Даже лопоухого Кикимера он помнит лучше, чем родителей! От них остались лишь обрывки воспоминаний: заливистый смех мамы, ее рыжие длинные волосы и теплые руки, длинные пальцы короткими ногтями, размытая улыбка папы, квадратные очки, которые так весело было вертеть в руках… Мама любила петь колыбельные на ночь про белых медведей, расцеловывать щеки Гарри и носить теплые свитера, в которые было так удобно утыкаться носом и сопеть. А папа любил… маму. Любил таскать ее на руках, щекотать так, чтобы она хохотала на весь дом, и обнимать-обнимать-обнимать. Ну и Гарри он тоже любил, да. Мальчик не замечает, как все его родные люди, сидящие за столом, тоже задумываются, смотря куда-то в сторону. И у крестного улыбка — горькая-горькая, совсем непривычная, у Ремуса ноздри вздымаются и руки дрожат, а глаза-бусинки Северуса становятся какими-то стеклянными, ненастоящими. — Чай остывает, чего расселись? — отвлекает всех от тоскливых мыслей леди Блэк, как обычно в своей манере — беспардонно и слишком громко. И в столовой снова шумно, совсем по-домашнему, все переговариваются и перебивают друг друга, поздравляя Гарри, и он тут же забывает обо всем другом, когда крестный вручает ему в подарок его первую детскую метлу.