Похороните нас в одной могиле

Я помню, как впервые увидел ее. Старшая школа, первый урок, физика, восемь часов утра угрюмого, как и всегда, понедельника. Она вошла в класс и заняла место за передней партой, которую никто обычно не занимает, поскольку никому не хочется сидеть прямо перед учительницей. Она была новенькой в нашей школе, перебралась с родителями из другого города. Никто ее тогда не знал. Высокая, длинные темные волосы ниспадали роскошным водопадом. А на устах неувядающая улыбка. Кажется, Октавия была способна зарядить позитивом совершенно любого. Кого угодно, не важно, насколько мрачен день. Даже восемь утра понедельника в старшей школе. Тогда казалось, что ничего хуже невозможно выдумать. Да, ее звали Октавия. Какое чудесное имя. Впервые увидев Октавию, я подумал, еще одна отличница в нашем классе, ничего нового. Еще одна девушка, мечтающая достичь высоких целей и упорно идущая к ним, прорубая себе дорогу в будущее бессонными ночами и книгами, угрожающими развалить хрупкие, прибитые к стене ее комнаты полки. Отчасти я, конечнм, был прав. Но Октавия оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял. Осенний бал. Я никогда ни с кем не танцевал до того памятного вечера. Понятия не имел, как это делается. Что происходит во время танца? Партнеры держат друг друга за руки, ритмично вышагивают, в такт играющей музыке. Особый вид связи, думал я. Нечто интимное, но не в том смысле, о котором большинство бы подумало. Я не ошибался. У Октавии тоже никого не было. Неудивительно, она же новенькая. Октавия предложила нам, двум неудачникам, не ждать и, наконец, ловить момент. Когда, если не сейчас? Я, кажется, покраснел густо и целую секунду смотрел в ее пронзительно синие глаза, не зная, что сказать. А потом, сам не знаю почему, наверное, зачарованный глубиной глаз, похожей на глубину океана, я кивнул. Она взяла меня за руки. А дальше… я точно не помню, что было дальше, но было приятно. Я как будто плыл в облаках, впервые танцуя с кем-то. То был момент первого волшебного соприкосновения наших душ. Я смотрел фильмы и видел молодых актеров, притворяющихся, что они влюбляются. Но мои чувства были реальны, как Солнце, вокруг которого наша планета вращается. Я ощутил это в недрах собственной груди. Теплое чувство, всепоглощающее чувство. К концу танца я уже не мог оторвать от Октавии глаз. Ее глаза и ее улыбка идеально дополняли друг друга. Я улыбался позже сам, всю дорогу домой, чувствуя жар, сильный жар. Следующим утром меня окутала лихорадка. Болезненно-приятная, как горячая ванная. Тогда-то я и осознал, что чувствую. И, когда на следующее утро увидел Октавию вновь с рюкзаком за спиной, шагающей по школьному коридору, я смущенно поднял руку. «Неплохо двигаешься», - сказала мне Октавия. «Я даже не заметила, как ты вчера убежал». Да, правда. Я ушел, вернее, упорхнул, как птица. Я бы пялился на Октавию, не зная, что и сказать, если бы не прозвенел, как спасительный колокол, как луч маяка на дальнем горизонте, звонок, вырвавший меня из отчаянно-неловкого плена, ведь я еще никогда в своей жизни не испытывал романтических чувств. Иногда думал, отправляясь в постель, представлял себе, как это может быть. Как оно обычно бывает, в первый-то раз? Мы встретились в тот день еще раз во время ланча. Лишился аппетита, краснел, все синдромы на лицо. Мои друзья, конечно, не могли не заметить перемену во мне, которая произошла в течении следующих дней. Я всегда был застенчивым очкариком, дурной репутацией никогда не пользовался, был окружен людьми, но не знал, совершенно, как ухаживать за собой. Мне было шестнадцать лет, и я не думал о том, что на мне надето или как я пахну. Или как уложена прическа. Говоря по факту, никакой прически-то и не было, по большому счету. Теперь же, просыпаясь по утрам, окрыленной от мысли вновь увидеть мою Октавию, я вставал перед зеркалом, экспериментировал с одолженным у друга гелем для волос, стоял по пятнадцать минут. Хотелось произвести впечатление. Самой Октавии ничего не нужно было делать особенного, дабы произвести на меня впечатление. Ее окружала некая аура привлекательности. Октавия училась хорошо, играла на пианино, гитаре, скрипке и терменвоксе (бывает и такой музыкальный инструмент, да), любила видеоигры. Обычно бывают две категории девчонок, я думал. Отвязные рокерши и прилежные оркестровые музыканты. Но Октавия была и той, и другой. Октавия завела много друзей, поскольку природная харизма и жизнерадостность притягивали разных людей. Она могла положить руку тебе на плечо, сказать пару слов, и вот тяжелое утро после ссоры с родителем становится не таким уж и тяжелым, а мрачные тучи расходятся, открывая зазор для лучей Солнца. Я ходил в школу с радостью. Быть тайным поклонником доставляло мне удовольствие. Я не знал, есть ли у меня шанс, многое дал бы за тень шанса понравиться Октавии и стать для нее чем-то большим, нежели хороший приятель, с которым можно побеседовать перед уроками или во время ланча. Тень шанса – это уже хорошо. Я продолжал надевать стильную рубашку на футболку, приучил себя использовать одеколон и, разумеется, делать прическу. Однажды в школе, после репетиции спектакля, в котором мы оба, я и Октавия, принимали участие, а дело было, к слову, в начале декабря-месяца, я случайно застукал Октавию за очень напряженным телефонным разговором, который едва не довел девушку до слез. Она вся дрожала. Я хотел незаметно убраться прочь, но Октавия заметила меня. Трудно описать, какое смущение я испытал, ведь я фактически подслушал чужой разговор. Да уж, не слишком благородно, не так ли? Поняв, что деваться некуда, я поинтересовался, в чем дело. Не ожидал ответа, если честно. Скорее уж просьбы оставить в покое. Но Октавия ответила мне. Ссора с отцом. Вот так. Я иногда ссорился с матерью и хорошо понимал, что испытывала девушка. Все закончилось тем, что я обнимал Октавию за плечи, произнося слова утешения. «Все в порядке», - повторял я. «Не переживай. Ссоры случаются. Это нормально». Октавия спросила, не хотел бы я прогуляться с ней до ближайшей пиццерии. Разумеется, я хотел. Мы зашагали под нахмурившимся зимним небом. Позже пошел снег. Мы ели пиццу и тянули ароматный зеленый чай, над которым подымался пар. Холодно ведь. Общались, открывались друг другу, узнавали друг о друге больше. Я узнал, что Октавия и ее отец в достаточно скверных отношениях. Раньше он много напивался и не давал спокойной жизни. Бросил два года назад. Октавия постоянно сталкивалась с проблемами и трудностями, билась в родителей, как в прочную стену, да без особого толку. В тот вечер наши отношения перешли на иной уровень. Каждый учебный день мы виделись вплоть до января. Я подарил ей струны для ее электрогитары на Рождество. Простой подарок, соглашусь, но зато от чистого сердца. В январе Октавия заболела и не ходила в школу неделю. Это были ужасные несколько дней. Мы переписывались, она скидывала мне фотографии, но я так хотел увидеться. Я не мог без нее, моей темноволосой скрипачки, моей синеглазой панк-рокерши. В конце концов, я испросил разрешения прийти к ней и побыть немного рядом. Я заваривал ей горячий чай с медом. Выглядела она не важно, волосы растрепаны, но блеск глаз никуда не делся. Да и мог ли? Когда Октавия оправилась и вернулась в школу, я чувствовал себя готовым пробежать марафон от одного берега до другого или даже взлететь. Мы стали неразлучны, Октавия и я. Я любил ее, маскируя это чувство всего лишь дружбой. Наш первый поцелуй произошел в марте. Мы были на концерте местной рок-группы, которую любила Октавия. Я провожал ее домой после. Она взяла меня за руки. В воздухе витал восхитительнейший аромат пробуждающейся природы. Мы смотрели друг другу в глаза, чувства наполняли нас, вылившись в наш самый первый поцелуй. В нежное прикосновение губ. Душ. Я никогда не чувствовал себя счастливее за всю свою жизнь. Оно и неудивительно. Ничто не сравнится с ощущением близости с человеком, ради которого ты бы перемахнул через край Земли, не размышляя ни единой секунды. Целую неделю мы скрывали отношения в школе, не хотели предавать их огласке. В старшей школе любые слухи и новости распространяются со скоростью света в вакууме. Но в один из мартовских вторников мы зашли в холл, держась за руки. Вот так все и узнали, что мы теперь вместе. Ее отец, очевидно, был не в восторге. Я не знал, что не так с этим мужчиной. Я спрашивал, но Октавия лишь пожимала плечами. Видя нас вместе, отец Октавии становился похожим на грозовую тучу. Ей было все равно. Я беспокоился об Октавии и ее отношениях с семьей. Но один поцелуй на траве прервал поток моих вопросов. И я их не задавал больше в тот солнечный день. В мае на конкурс талантов Октавия принесла свою роскошную синюю электрогитару, с моими струнами, между прочим. Сыграла свою любимую песню. Мы иногда слушали музыку, подпевая, у меня получалось не очень, а вот голос Октавии мне всегда нравился. Но в тот день она сумела удивить всех. Заняла, правда, второе место, уступив какому-то фокуснику из выпускного класса, но это совсем ее не расстроило. В конце мая Октавии исполнилось семнадцать лет. Праздновать дома она не собиралась, поэтому мы, именинница, я и наши школьные друзья, поехали на небольшое озеро в лесу. У родителей одного из наших друзей был чудесный домик практически на самом берегу. В тот день небо было пронзительно-синим, без единого облачка, а ночь выдалась фантастически звездной, даже не верилось, что столько звезд одновременно может быть на ночном небе. Целые мириады кружащих в восхитительном танце светлячков где-то в далекой и недоступной космической дали. Мы сидели у костра, обмениваясь историями. То была ночь откровений. Я помню, как закрыл глаза, наслаждаясь расслабляющим треском веток костра, представляя, что нахожусь в космическом корабле, бороздящим просторы Вселенной. Потом я почувствовал руку Октавии в своей. Ночь, которую не хочется забывать. Я познакомил Октавию со своими родителями. Они помогли нам устроиться на работу в кофейне неподалеку от школы. Мы хотели работать вместе. Торчали в кофейне весь день, получали неплохие деньги, наливали кофе и желали посетителям, в основном людям от пятнадцати до тридцати пяти, хорошего дня. Или вечера. Вот такая была работа. Мы как будто очутились в подростковом романтическом сериале, причем сразу главными героями. Однажды мои родители уехали в другой город на три дня, на похороны родственника, которого я никогда не видел. Дом остался предоставлен мне и только мне на целых три дня. Октавия уговорила мать отпустить ее. Мы играли в видеоигры, пили колу и веселились. А потом случился порыв эмоций и чувств. Мы целуемся, обняв друг друга, перемещаемся с пола перед телевизором на мою кровать. Я чувствую, как жар возбуждения поднимается откуда-то из самых недр моего естества. Крепче и крепче прижимаю я Октавию к себе. То был теплый летний вечер. Мы избавляемся от одежды. Все происходит медленно, очень нежно. Я вхожу в нее. Она постанывает. Я спрашиваю, не больно ли ей. Она просит меня не останавливаться. Не сейчас. Я продолжаю. Стоны наполняются, постепенно, блаженством. Она сексуально прикусывает губу, машинально, сама того не замечая. Я сам наполняюсь удовольствием, восторгом. Разумеется, мы оба нервничали. Наш первый раз не был чем-то фантастическим в плане физического наслаждения, ибо мы оба были девственниками. Мы закончили почти одновременно. После этого я поцеловал ее в губы. Я перестал быть девственником. В ту ночь в ее глазах отражалось сияние целого Млечного Пути. Октавия всегда звонила мне, когда у нее случались конфликты с отцом. А такое, к сожалению, бывало не столь редко. В июле ее отец пришел домой сильно пьяным. Потерял работу. Лил дождь, небо подернула мрачная грозовая пелена, непроницаемая для лучей лета. Я бы хотел высосать всю ее боль, все ее переживания, забрать их себе. Если кто-то из нас двоих и должен испытывать боль, то это я. Не Октавия. Октавия взялась учить меня игре на гитаре. Как класть руку на корпус, как держать спину. Простенькие переборы, мелодии. Аккорды, фингерстайл, арпеджио. Она аранжировала наши любимые песни, мы могли играть их вдвоем, на гитаре и пианино. Певец из меня был, впрочем, не важный, тут уж спорить довольно сложно. Как бы я ни старался, но фальшивил через ноту. Зато нам было весело. В августе родители подарили мне на день рождения гитару. Не самую дорогую, но я был безумно счастлив просто держать инструмент в своих руках. Если бы не Октавия, никогда бы не начал заниматься музыкой, в этом я уверен. Отец Октавии нашел работу охранником в местном супермаркете. Настроение у него хорошим не становилось практически никогда и это, конечно, отражалось на настроении внутри семьи. Учебный начался быстро. Последние школьные каникулы пролетели так быстро, как никогда прежде. Настало время выбирать и подаваться в колледж. Я не мог представить себе, чтобы Октавия и я разъехались в разные уголки страны. Мы отправляли заявки в одни и те же места. Мы хотели, в итоге, оказаться в одном и том же университете. У Октавии были очень высокие шансы получить хороший грант на учебу. Отличные оценки, рекомендации от учителей, репутация. Октавия старалась преуспевать в том, что делала. Мало кто знал, каких усилий и нервов это требует, особенно учитывая непростую ситуацию в семье. Ей было тяжело порой даже находиться под одной крышей с отцом. Я дал ей понять однажды в сентябре, что она может набрать мой номер в любое время суток – я отвечу всегда. Один раз такое и в правду случилось. Отец Октавии вернулся поздно ночью пьяный, ударил мать и принялся бить посуду. Мы встретились в парке недалеко от школы и пробыли там пару часов. Я не хотел оставлять Октавию одну. Над нами сияла молочно-белая полная Луна, которая серебрила листву на деревьях, уже подернутую золотом осени. Через, примерно, неделю отец Октавии покалечил мать, а сам очутился в полиции. Октавия еще никогда так не плакала. Отчаяние, боль и вопрос почему разрывали ее грудь. Я предложил девушке пожить пока у меня – мои родители не возражали. Четыре дня пронеслись в напряженном ожидании. Матери стало лучше, и ее выписали. Отца выпустили на свободу по просьбе матери. Он клялся больше никогда не пить. Но когда словам алкоголиков можно было верить? Денег у семьи Октавии было не так много. Мы все надеялись на приличный грант от колледжа. Ждали с замирающим сердцем. Осенний бал, танцы, рождественский вечер, полный сверкающих фонарей, похожих на десять миллионов светлячков. Октавия и я ссорились, но не могли долго друг без друга. Однажды мы занимались любовью прямо в школе, в кабинете биологии. Сердце мое билось, как мотор. Это были самые сумасшедшие тридцать шесть минут моей жизни. Потом я еще пару часов не мог прийти в себя. Весной мы готовились к выпускному. Начали приходить письма-ответы из университетов. На нашу с Октавией большую радость, нас обоих приняли в один колледж. Я выбрал кинематографические исследования, Октавия – астрономию. Октавия также получила внушительный грант, покрывший практически половину стоимости обучения. Это позволило ее семье собрать нужную сумму денег. Не только мы, но и пара наших хороших друзей, были приняты. Хорошую вечеринку мы устроили в ближайшую пятницу. Разумеется, без алкоголя там не обошлось. До выпускного оставалось три месяца. Три месяца школы и все, новая жизнь, колледж вдали от дома. От мысли, что придется расстаться с родителями, школой, домом, городом и многими друзьями становилось по-настоящему грустно. Но, с другой стороны, мир возможностей и больших целей был впереди. Волнующий, немного пугающий, естественно, но привлекательный. Всегда страшно, когда ты один, но я не был один. Выпускной бал прошел. В июле настал момент уезжать. Отец Октавии так и не принял меня. Но нас это уже не так беспокоило. Октавия радовалась больше меня. Я держал ее за руку в аэропорту. Четыре года колледжа впереди. Ах да, ей за пару месяцев до того стукнуло восемнадцать лет. Время проходит быстрее, чем кажется. И до моего совершеннолетия оставалось совсем не долго. Оно уже за углом, поджидает. Окна моей комнаты в кампусе открывались на ослепительно зеленую лужайку. Октавия жила в соседнем здании. Мы были ближе, чем когда-либо. По-настоящему счастливая жизнь началась. Мы, рука об руку, вступили на территорию колледжа, глядя на роскошно возвышающееся в лучах Солнца здание. Здесь начался наш путь сквозь бури и землетрясения к нашей цели. Я был рад начать это путешествие. В тот день небо было чистым, сияющим изумрудом, а теплый ветер развевал волосы. Ее роскошные длинные волосы, ниспадавшие двумя водопадами вдоль спины. Казалось, что счастливее быть нельзя. Учебные дни, недели потянулись друг за другом. Я скучал по дому, по школе. Но не так часто, ибо был, по большей части, занят учебой и спортом. Я выбрал баскетбол, а Октавия – фехтование. Элегантное искусство. Я видел, как ей лучше вдали от дома, вдали от родителей. Увы, но кому-то лучше без них. Мы сталкивались днем, проводили вечера вместе, завели общих друзей. Так прошел первый семестр. Я закончил с неплохими баллами – Октавия с отличными. В декабре музыкальные способности моей девушки приглянулись местной панк-рок группе, состоявшей из двух парней и двух девушек возрастом от двадцати до двадцати шести. Октавия согласилась присоединиться. Группа называлась «Ночной Кошмар» и писала песни на социально важные темы, вроде дискриминации женского пола или притеснений людей с нетрадиционной ориентацией. Басист сам оказался гомосексуалом. Хороший парень, увлекался живописью и писал рассказы. Три месяца спустя какие-то гнусные отморозки жестоко избили его в переулке ночью. Благо, не нанесли серьезных увечий. Группа выступала в клубах и имела определенный успех. Октавия своими гитарными соло взрывала крышу и отправляла всех прямиком в верхние слои атмосферы. В какой-то момент мы с Октавией отдалились друг от друга. Она стала проводить больше времени со своей группой, чем со мной. Даже успеваемость съехала. Как-то в марте мы серьезно поссорились. Наговорили друг друга кучу лишнего, о чем потом, естественно, не могли не сожалеть. Не разговаривали два дня. А потом встретились и не могли выпустить друг друга из объятий. Я не могу без нее. Летом мы решили вернуться домой до начала следующего семестра. Товарищи по «Ночному Кошмару» поняли и отпустили. Мы снова работали в той же кофейне, как во время старшей школы. Отец Октавии за год успел разбить машину в пьяном виде, подраться с начальником, потерять работу еще раз, найти новую, сцепиться с каким-то двадцатилетним парнем и закончить в мусорном баке, серьезно, при этом, простудившись и пролежав с жаром неделю. На Октавию это, разумеется, не повлияло с положительной стороны. Радовало то, что в августе мы вернемся назад в колледж. На мой день рождения я пригласил родителей Октавии, но пришла только ее мать. К концу август начался новый семестр. Трагедия случилась в октябре. Дождливый был вечер, Октавия возвращалась в кампус, неся с собой роллы из ближайшего сущи-бара. Какой-то ублюдок напал на нее. Все закончилось ударом ножом в живот. Я примчался в больницу так быстро, как только мог, даже быстрее. Доктор сказал, повезло, что Октавия не умерла на месте и ее успели привести в больницу. Шансы на спасение есть. На следующее утро моя девушка скончалась. Я не знаю, как описать мои чувства. Я был уничтожен изнутри. Банально, но это так. Я выплакал столько слез, что началось обезвоживание. Или мне так казалось. Я думал, что выдавлю себе глаза, я погружался в сон лишь на пару-тройку часов, я не мог нормально спать. Я не мог нормально есть. Октавию похоронили в ее родном городе. Я все смотрел в синие холодные небеса и думал, когда же дурной сон закончится, наконец, и я смогу проснуться. Но то был не сон, к сожалению. Октавия умерла. И я чувствовал себя убитым. Того подонка поймали и взяли под арест, а в итоге посадили в тюрьму. Тридцатилетний одинокий мужчина. Он лишил жизни молодую, полную амбиций девушку. Он был на грани суицида, как мне сказали потом. Ублюдок должен был убить себя, а убил мою Октавию. Бывает и так в жизни. Два дня я чувствовал, что готов покончить с собой. Я держал на груди фотографию Окатвии, лежа на кровати в своем доме, и плакал. Мало ел. А потом на мой воспаленный от боли утраты ум пришла дикая, совершенная безумная мысль. Мысль, которую стоило бы упрятать глубоко во мраке ночи, похоронить в сырой земле. Но я позволил этой чудовищной идее расправить демонические крылья. Я нашел древнее индейское заклинание. Судя по всему, это заклинание способно было вернуть мертвого человека к жизни. Его произносили шаманы, подымаясь на горные вершины и стоя в холодных лучах звездной бездны. Там кричали они преступные слова, призывы к космосу. В ночи творили они колдовство, запретное и страшное. Мой разум помутился от горя. Я решил, что если есть шанс воскресить каким-то образом Октавию, я должен попытаться. Я обязан. Эта идея поглотила мой ослабший уязвимый рассудок. Я принялся искать информацию. Полынь. Шалфей. Лиатрис. Мне нужны были эти травы. Их надо положить в огонь, добавив туда несколько капель жертвенной крови. А потом произнести запретное заклинание. За день до того, как я решился поехать в родной город Октавии, мне позвонил ее отец. Кажется, мы разговаривали в первый раз. Он, представьте себе, просил у меня прощения за то, что обходился, как с чужим. За все проблемы, которые он успел доставить. Его голос срывался, он едва сдерживал плач. В какой-то момент мужчина обращался даже не ко мне, а к своей дочери. Я лишь слушал. Сидел и слушал, глядя на нашу с Октавией фотографию в раме на столе. Я поехал в родной город Октавии, взяв отцовский автомобиль. Пришлось упрашивать час, отец боялся разрешать мне садиться за руль в моем состоянии, но я убедил его в том, что пару часов езды успокоят мои нервы и позволят расслабиться. Разумеется, я укатил далеко, выбросил телефон в окно. Поездка заняла восемь часов, даже больше, прибыл я уже ночью. Я обследовал заброшенный район, в котором обычно собираются наркоманы и беспризорники. Целые ряды старых ветхих домов, которыми не пользуются аж с девяностых. Мне нужен был пустой день для ритуала, который я собирался проводить. Вдали от свидетелей. И я нашел его, двухэтажное жилище в центре заброшенной зоны. Мрачное место, в котором обязаны водиться приведения. Старый дом выглядел жутко, как в страшном фильме, весь сотрясался от скрипа, Казалось, задует ветер, и стены развалятся, как игрушечные. Я остался в ветхом жилище на ночь, решив делать дела на следующий день. План был предельно прост. Отправиться ночью на кладбище, раскопать могилу, извлечь гроб с телом на ранней стадии разложения. Загрузить гроб в машину и привезти его в заброшенный дом. А потом начать ритуал. Все, казалось бы, просто. Но как попасть на территорию кладбища? Что делать со смотрителем кладбища? Обо всем этом предстояло подумать. Перед тем, как отправиться спать, я подумал над тем, что еще мне нужно для воскрешения. Травы найти проблемы не составит. Я пришел к выводу, что мне нужна металлическая жаровня, в которой я бы мог развести огонь. Не буду же я разводить пламя, как дурак, на деревянном полу. Я уснул быстро, впервые за несколько ночей проспав чуть больше трех часов. Никаких сновидений, только лишь тяжелое мрачное забытье. Я был рад забыться. Я был рад не думать ни о чем, не видеть ничего, самому стать трупом, пускай и на несколько непродолжительных часов, которые пробежали дьявольски быстро, а лучи рассвета заставили меня возвратиться в реальный мир. Проснувшись, я вдруг почувствовал лютую ненависть к самому себе. Черт побери, что же я такое делаю? Какую мерзость я собираюсь сотворить? Выкопать гроб с умершим человеком? Отпусти Октавию, говорил я себе в одиночестве мрачного ветхого дома посреди криминального заброшенного района некогда приятного мирного городка. Храни фотографию Октавии, не дай памяти об этой чудесной девушке никогда умереть. Я почти отказался от идеи воскрешения. То были последние вздохи умирающего здравого смысла, который глоток холодной воды заморозил, а потом убил. Я вновь набрался решимости творить запретное шаманское колдовство. Я раздобыл все необходимое. Жаровня для огня, топливо в виде толстых ветвей, специальные таблетки для розжига огня, нарвал травы. Купил лопату, чтобы раскапывать могилу. Ушел день, а когда наступил вечер, перетекший в звездную ночь, я, собравшись с духом, направился на машине в сторону кладбища. Сейчас или уже никогда. Неполная Луна светила над головой. Я достиг кладбищенской ограды. Надо мной раскинулся звездный атлас. Сотни сияющих далеких звезд, созвездия. Я знал их имена только благодаря Октавии. Мы с ней порой лежали ночью на траве, разговаривали и смотрели в небеса. Она могла говорить и говорить о космосе. Я всегда любил ее слушать. Аккуратно, я сумел перелезть через забор, умудрившись, при этом, не пораниться. Очутившись по ту сторону, я осознал, что пути обратно уже нет. Если и был шанс остановиться и повернуть назад, бросить чудовищную затею, то шанс этот умчался мимо. Теперь уже поздно. Я зашагал прямо к месту захоронения Октавии. Там стоит невысокая ограда, каменная плита-надгробие. Я нашел это место без особого труда, хотя по дороге приходилось постоянно оглядываться по сторонам. Я должен был быть уверен в том, что я один. Смотрителя кладбища нет поблизости. Неужели удастся провернуть дело без свидетелей? Я шагал, неся в руках лопату. Луна давала свет. Немного света, но вполне достаточно, чтобы видеть. Вопрос, каким образом переправить гроб через забор не возникал в мом воспаленном разуме. Я просто знал, что должен раскопать могилу. А дальше что-нибудь да будет. Звезды мерцали над моей головой, но я не особенно замечал их. Шаг за шагом, моя цель становилась все ближе. Наконец, я добрался до могилы Октавии. Простое надгробие без фотографии. Имя, дата рождения, дата смерти. Родилась на свет двадцать первого мая, а умерла девятнадцатого октября в возрасте девятнадцати лет. Была выдающейся студенткой на факультете астрономии, играла в панк-группе, имела хорошую репутацию и отличные академические результаты. Получила высокий грант от колледжа, встречалась с парнем, который был в нее безумно влюблен. А теперь стоял с лопатой в руках перед могилой, готовый совершить акт любви и безумия. Я начал копать. Было в достаточной степени холодно, но работа разогрела меня. Копать оказалось гораздо сложнее, чем я думал. Ушло несколько часов лихорадочного труда. Я был вне себя, я словно лишился всего человеческого. Я делал это, я выворачивал наизнанку могилу любимой девушки, я был одержим, я был болен. Кажется, я плакал. Я плакал, пока работал. Как я только не свалился в изнеможении. Благо, осенняя ночь длинная. Моя лопата впивалась в землю, откусывая кусок за куском от сырой почвы, как хищная змея. Все глубже и глубже уходил я в землю. Все ближе к гробу. Все ближе к Октавии. О, да, не волнуйся, я вызволю тебя из черноты. Я спасу тебя, я верну тебя к жизни. Мы будем снова вместе, ты и я. Я не хочу отпускать тебя. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Я обещаю любить тебя, Октавия, беречь и быть рядом в самые трудные минуты. Я готов на все. Я спасу тебя. Я повторял про себя эту обманчивую фразу. Я говорил себе, что собираюсь спасти ее. Безумие мое росло с каждой минутой на кладбище. Нет, с каждой секундой. Когда я почти докопался до гроба, а прокопать мне пришлось полтора метра вглубь земли, адский труд, особенно для одного человека холодной ночью, над моей головой, к моему глубокому ужасу, раздался мужской голос «Чтоб меня, ты что творишь?» То был голос смотрителя, разумеется. Я тут же остановился. Он стоял надо мной, держа фонарь, этот седой мужлан лет шестидесяти, возвышался, как призрачная статуя. На несколько мгновений я замер, скованный ледяными цепями страха. Смотритель повторил вопрос. В его голосе звучал шок. Я должен был действовать быстро. Как цирковая обезьяна, я выпрыгнул из ямы с лопатой наперевес. Смотритель не успел даже выставить блок – я замахнулся и ударил его лопатой по голове. Тот моментально рухнул, будто его застрелили. Не знаю, убил ли я бедолагу, или нет, меня это не беспокоило. Старый негодник намеревался все испортить. Но я не позволил ему остановить себя. Далее я незамедлительно, прекрасно понимая, что ночь далеко не вечная и времени остается все меньше, вернулся к работе и, в конце концов, добрался-таки до гроба. Я начал раздумывать над тем, как вытащить гроб из ямы. Но ни к чему, понятное дело, я не пришел, ибо такая работа мне явно была не под силу. Сомневаюсь, что даже двое или трое справились бы. Я стоял ногами на гробе, так что, никоим образом не смог бы открыть крышку. Не оставалось иного выхода, кроме как пробиться вовнутрь. Я принялся бить лопатой, но сломал черенок. Испустив приглушенный вопль, я сел, вцепившись в волосы испачканными в грязи руками. Я стонал, согнувшись в три погибели в темной яме, над телом Октавии. Никто не видел и никто не слышал. Наконец, я додумался пойти в сторожку смотрителя и посмотреть, что там есть. Дело нужно закончить сегодняшней же ночью. Откладывать нельзя ни в коем случае. Завтра я уже сюда не попаду. Можно засыпать яму землей и смыться, но ведь охранник, проклятье, видел меня. Я зашагал к сторожке, я помнил, где она находится, у самых ворот. Дверь оказалась не заперта. Внутри небольшой комнатушки я обнаружил, на свое счастье, топор, довольно прочный. Наверное, использовавшийся в качестве орудия обороны. На столе стояла фотография в раме. По-видимому, жена и дочь. Я взял топор в руки и зашагал обратно. Пока все хорошо. Я спустился в яму и принялся с яростным неистовством рубить топором крышку гроба. Щепки вылетали из-под наточенного лезвия. Я бил и бил, а слезы потекли снова, я был в одном шаге от потери контроля, но каким-то образом сохранил самообладание. Мое сердце наполнилось священным ужасом, когда я увидел белый саван, в который завернуто было тело Октавии. Я боялся прикасаться к нему. Я боялся, что тело тут же рассыплется в прах. Но этого не произошло. Я коснулся савана с величайшим трепетом. Достал тело из пробитой в гробу широкой щели. Такое легкое. Все, что осталось от моей девушки. Я должен был бы сойти с ума в тот же миг, но не сошел. Я вытащил тело из ямы и выбрался сам. Луна, будто ухмыляясь, глядела сверху. Скверная лгунья. Я обследовал тело смотрителя в поисках ключа от ворот. Нашел. Теперь в машину и в тот заброшенный дом, где должен произойти ритуал. Остались последние шаги. Скоро Октавия вернется ко мне. Уже скоро мы воссоединимся и уже не расстанемся. Ибо так и должно быть. Я отворил кладбищенские ворота, они раскрылись со скрипом. Прошагал вдоль ограды, неся в руках тело, завернутое в саван. Я бы не решился посмотреть на то, что завернуто в кусок мягкой ткани. Я шагал как сомнамбула. Лунатик под скалящейся зловещей Луной, жутко поэтично. Я и был лунатиком. Я донес тело до машины, положил на заднее сиденье, а потом в состоянии лунатизма сел за руль, завел двигатель и поехал обратно в заброшенный район. Никто меня, надеюсь, не видел. За исключением бедного смотрителя, разумеется. Я приехал довольно быстро. Судя по положению Луны, клонящейся к линии горизонта, от ночи оставалось очень мало. Я выбросил свой телефон и не мог назвать точное время. Только лишь в машине я сумел уловить мерзостный аромат разложения. Эти ядовитые миазмы принялись расползаться по салону автомобиля, душить меня, вцепившись пальцами в глотку. Я опустил стекло и боролся с порывами рвоты. Не знаю, что вышло бы, ибо я ничего не ел вот уже часов девятнадцать, а то и больше. Я приехал. По дороге не видел никого, даже наркоманов и беспризорников. Я перенес тело в гостиную, положил его на пыльный стол. Старался не дышать носом, мог лишиться половины желудка. Что же, момент для свершения колдовства настал. При помощи спичек, я разжег огонь в жаровне. Благодаря таблеткам пламя занялось сразу же. Настала пора скармливать жгучим языкам то, что они просили. Полынь. Шалфей. Лиатрис. Я клал травы поочередно в огонь, произнося, при этом, слова древнего индейского заклинания. Огонь принимал подношения с благодарностью. Огонь, суровый и жестокий, шипел, поглощая то, что я давал ему. Последним угощением была кровь. Я дал священному пламени свою собственную кровь. Лезвием ножа я провел по правой ладони. Кровь закапала в огонь. Я чувствовал боль и жар. Рот мой не закрывался, я произносил заклинание. Пламя бесновалось, то успокаивалось, опадало, то пускалось в неистовый пляс. Я смотрел, не отрываясь, повторяя строку за строкой нараспев. Древний и забытый лад, который я воскресил холодной лунной ночью. Наконец, я замолчал. В тут же секунду огонь потух, оставив лишь жаркое пепелище на дней металлической жаровни. А дальше начался ужас. Тело в саване принялось шевелиться. От неожиданности я аж отшатнулся на несколько шагов. Тело извивалось, скованное веревками. Октавия! Заклинание сработало! Она вернулась! Я бросился, едва не поскользнувшись, к телу и ножом разрезал веревки савана. Губы мои изогнулись в улыбке, улыбке помешательства и надежды, ужаса и любви. Я стоял в полуметре от тела, ожидая момента, когда Октавия откинет свой саван, и я снова увижу мою темноволосую богиню. Первой показалась рука. Но то была рука разлагающегося трупа. Улыбка исчезла моментально. Эта серая гниющая конечность водила в воздухе. Показалась и вторая, затем ноги. А потом это чудовище, этот живой труп скинул с себя саван. И это предстало передо мной. Я стоял, боясь пошевелить пальцем руки. Я смотрел на отвратительный, мерзостный живой труп, источающее ядовитые миазмы чудовище. Плоть ее гнила, покрывшись пятнами, а по телу перемещались какие-то мерзкие насекомые. Она вперила в меня свой взгляд. Нет, этот ядовитый монстр не бросился на меня с целью вонзить свои когти в мою шею. Нет, произошло нечто гораздо более ужасное. Лучше бы чудовище убило меня. Но живой мертвец протянул ко мне руке, словно бы пытаясь обнять, а в глазах трупа на миг я увидел блеск моей прежней Октавии. О, как это было страшно. Я закричал, дикий, истошный вопль разбил ледяные цепи ужаса. Живой труп тянул свои лапища ко мне. Октавия раскрыла широко рот, силясь произнести какие-то слова. Но я бы не услышал, крик мой, наверное, разнесся по всей округе. Я вопил, как человек, которому ампутировали конечность без обезболивающего. Я орал, отходя от вернувшегося к жизни страшного монстра. Я развернулся к нему спиной и бросился прочь из дома. Я бросился назад к автомобилю, сел в него, нажал на педаль газа и умчался прочь. На востоке небо начинало розоветь, понемногу. Ночь заканчивалась. Я ехал так быстро, как мог. Выезжая из неблагополучного района, я едва не убил кого-то. Даже не знаю, женщина то была, мужчина или ребенок. Я давил на педаль газа как сумасшедший, мотор ревел, я издавал дикие совершенно звуки, походя на запертое в клетке дикое животное. Я покатил сразу же обратно в свой город, помчал по шоссе, навстречу восходящему Солнцу, даже не оглядываясь назад. Все мои мысли будто растворились в бесконечности пространства и времени, я не думал о том, что совершил. Я гнал как безумец, не попасться дорожной полиции оказалось огромным счастьем. Докатив до дома своих родителей во второй половине дня, я бросился в объятия матери, а позже и отца. Я не мог отвечать на их вопросы, лишь рыдал, как малое дитя. Родители не настаивали на ответе. Машина была цела, к счастью. Я вернул ключи отцу. Я поднялся в свою комнату, запер дверь и свалился на постель. На моем столе лежала фотография Октавии, но я не смел взглянуть на нее. Нет, я не мог. Я закрыл лицо ладонями и плакал, размышляя над тем, какой кошмар натворил. Что я сделал? Я вырвал ее из мертвого сна, вернул к жизни, но вернул гниющего монстра. Это не Октавия. Моя Октавия мертва. Я плохо спал ночью, не ужинал. Эти глаза. Я мог бы поклясться, что то был ее взгляд. Как бы страшно это ни звучало, но Октавия была в этих глазах. Октавия… кажется, я одном шаге от полного помешательства, которое все еще не настало. Та ночь была наполнена страшными кошмарами. Они терзали меня вплоть до самого утра. Я обнаружил себя в лучах рассвета покрытым потом лихорадки. Прошло шесть дней с того момента, как я вернулся домой. Более шести дней. Сейчас я пишу эти строки, прячась от всего мира в своей комнате. Зловещая Луна, похожая на оскаленный череп, зловещие звезды глядят в мое окно. Я должен сделать это. Я боролся с самим собой целых шесть дней, но сегодня понял¸ что обязан вернуться в тот заброшенный дом. Я должен исправить то, что натворил. То, что я сделал, непростительно. Октавия должна оставаться мертвой. Завтра утром я возьму ключи от машины и вернусь. Потерпи, Октавия. Скоро ты снова будешь лежать в своей могиле и спать. Подожди. Я приеду к тебе. Я собираюсь ложиться спать теперь. Ах, эта Луна. Она словно издевается надо мной. Прошлым вечером мне показалось, будто я видел лицо на Луне. Мой рассудок умирает. Мне надо отдохнуть. Я люблю тебя, Октавия. И всегда буду любить. Надеюсь, когда я умру, меня похоронят рядом с тобой.