Сезон сакуры

Когда я добралась к имению, темнота поглотила детали, оставив только очертания зданий и деревьев. Ночь была безлунная. Светлячки вились возле чёрных сосен, будто крошечные осколки звёзд. К воротам вела дорожка от леса, но я поднялась по почти отвесным скалам с обратной стороны дома. Высокая стена обрывалась небольшим заборчиком сада камней, и солёный морской ветер пересыпал песчинки. С крыши имения побережье казалось будто выведенным плавной каллиграфической линией, а теплый свет из сада и с террасы подсвечивал эту картину по краям. Сухой прохладный воздух забирался под одежду и тёрся об открытое правое плечо. С левой стороны от плеча до запястья всё было накрепко перебинтовано. Не хватало ещё, чтобы с рукой возникли неприятности. К таби на правой ноге я нашила дополнительно ткани, чтобы он также прятал открытый кусок кожи. Слишком уж бросается в глаза. Из дома не доносилось ни звука. Где-то у главных ворот слонялся ленивый самурай, бормоча что-то под нос, но в целом и на террасе, и вокруг дома было тихо и пустынно. Смотря на это отсутствие с крыши, я вдруг подумала, как же всё-таки печальны маленькие семьи. Я знала, о чём говорила, люди Эврара и он сам были моей семьёй. Поэтому мне нельзя было подвести их. С севера поместье вообще никто не охранял — непозволительная халатность для подобного места. Тиги на коньках крыши в виде золотых молний блестели в садовом свете, делая имение маленькой копией с Тэнсюкаку. Его бледной тенью в услужливом поклоне. Может, все они легкомысленно считали, что такая архитектура сама по себе отпугивает незваных гостей, как кувагата отпугивают нечисть. «Надо же, кажется, и с тем, и с другим вышел конфуз», — гаденько посмеялись изнутри, когда затвор окна на втором этаже щёлкнул и оно открылось. От решётки на окнах проникающий с улицы свет распадался на ромбы и расчерчивал кленовые полы. Царил полумрак. Тихо пройдясь вдоль стены, я глазом зацепилась за тёмные полки с книгами со всего Тейвата по стратегии, политике, истории. Ни одного лёгкого романа, ни даже «Легенды о клинке» не нашлось. «Думаешь, он зачитывается «Меланхолией Веры» пока никто не видит?», — не замедлил прокомментировать голос, я скривилась, хотя картинка была очаровательная в своей глупости. У стены стояло несколько стоек для мечей и явно раритетные старомодные доспехи — скорее служившие декором, чем настоящей защитой. На столике покоился набор замысловатых шахмат. Удивительно красивые фигурки представляли собой самую изысканную работу, на какую был способен человек. Свет скользил по крышам домиков на поле, вырезанным из нефрита, и скатывался серебряными каплями с карнизов на клетки. Судя по стилю — это гавань Моракса. Я глядела на доску пару минут, но так и не сообразила, как в них можно играть. Прямо посередине комната была расчерчена простой ширмой с фонариками по краям. За ширмой оказался стол, больше походивший на журавлиное гнездо. Я застыла, понимая теперь, что ширма нужна вовсе не для того, чтобы многозначительно скрывать фигуру хозяина. Она нужна, чтобы прятать невероятный бардак от глаз вошедшего. — Ох, помоги мне, Архонт… — я не успела сдержать мученический вздох. Кругом громоздились горы книг, тонкие бумажные листы одним сплошным ковром устилали столешницу и, будто опавшие листья, покоились у ножек стола. Чернильный камень был перевёрнут и часть чернил капнула на бумагу. Остальные высохли. Какое расточительство. Посреди всего этого стояла резная шкатулка из юмэмиру, почти доверху наполненная кистями и прочими принадлежностями для каллиграфии. Кое-где обнаруживались записки, выведенные аккуратным почерком, очевидно предназначенные слугам или младшей Камисато. Мало того, что в этом хаосе невозможно было ничего отыскать, я к тому же даже не была уверена, что именно ищу. Эврар сказал, что дзицуин должна выглядеть, как цилиндр или маленький брусочек с узором на одном конце. Но ничего и близко похожего в беспорядке не обнаружилось. Я обыскала шкатулку, простучав её на предмет потайных секций; обшарила стол, заглянула даже в пустующие вазы. Последним вариантом были шкафчики, стоящие в небольшой нише позади стола, наполовину скрытые раздвижной ширмой-дверью с рисунком кипариса в горах. Там покоились свитки, отчёты Сюмацубан, счета за фестивали и праздники, просчитанные до последнего данго. Но ничего и близко похожего на печать не было. Я добралась до самого последнего ящика, где хранилась толстая книга в тёмной обложке. Не дневник, скорее учёт. Ровные столбцы букв струились вниз, словно горные потоки. Это не рука хозяина кабинета, почерк был другой. Кое-где меж пожелтевших от старости страниц встречались вложенные листы, и на одном из них я заметила квадратный узор. Скруглённые углы заключали в себе три магатамы, а над ними — цветок камелии, эмблема клана. Киноварный оттиск печати, будто кровавый след, украшал приказ о передаче какой-то Хигучи под юрисдикцию комиссии Тэнрё с последующим расследованием некого преступления против Трикомиссии, сёгуна и народа Инадзумы. Судя по виду листов, приказ был отдан ещё предыдущим главой. Что-то нервное зашевелилось у пятого ребра. Не знаю почему, но я глядела на этот листок дольше, чем положено смотреть на тень ушедших дней. Но ощущение было, как… обнаружить змеиное гнездо в саду. Маленькие гладкие яйца переливались на свету, предвестники грядущей беды. Из них вылупятся ползучие гады, вырастут и пожрут и сад, и дом, и всех живущих в нём — хотя ничего из этого мне не принадлежало. Я закрыла глаза. Голос молчал, но это не было тишиной, как и тогда, на Каннадзуке. Словно здесь только я и тот, другой, носящий чужую кожу на своих уродливо выпирающий костях. Весь мир стал звоном стекла. Белым дребезжанием. А потом я услышала это. «Здесь кто-то есть. Кто-то, кого не должно быть», — дёрнулся оборванной струной голос. Снаружи послышалась возня. Легко уловить, ведь прежде всё имение было погружёно в сонное наваждение. Голоса доносились из сада, потом они на миг стихли и снова стали слышны уже из нутра дома. Внизу на первом этаже послышалось: — Ничего не надо, Тома, спасибо, — а потом рассудочно и быстро, так что меня обдало этим голосом, как ледяной водой: — Моя сестра ещё не вернулась? Не может быть! Шаги становились отчётливее — и вот уже слышен подъем по лестнице. Ступенька, стук. Ступенька, стук. Каблук на туфлях выбивает ритм, похожий на капéль. Я захлебнусь. Он не мог вернуться так рано. Не должен был. Сунула книгу на место. Ринулась к окну, толкнула створку. Внизу суетились слуги, тоже встревоженные неожиданным появлением хозяина. «А ещё — печать», — напомнили изнутри. Будто я и так не знала. Уйти смерти подобно. И дело даже не Эвраре, а во мне. Как я вернусь к нему с пустыми руками? Они же наверняка поймут, что кто-то тут был, усилят охрану и тогда не видать мне печати, как Селестии. Бездну на все ваши головы! Шаги совсем рядом. Я дёрнулась, в последний момент осмотрелась — ничего, что с первого взгляда выдало бы чужака. И в момент, когда я нырнула за ширму, створки двери разъехались, и длинная диагональная тень упала на пол. Я застыла, прижимаясь спиной к шкафу, едва видя тонкую полоску комнаты в щели между створками ширмы. Корешки книг впивались в позвоночник, но я не смела пошевелиться. Фигура прошла к столу — я едва заметила ровный строгий профиль. До тошноты аристократическое лицо. Никаких деталей не было видно, потому что мы всё ещё плавали в полумраке, что было даже к лучшему. Опершись на стол обеими руками, он стоял так, что я видела лишь спину и поблёскивающее украшение с цветком между лопаток. Рукава падали на столешницу и струились вниз. Мне казалось, я слышала какие-то слова, но не могла их разобрать. Он вынул кисть, чернильницу. Что-то написал на листке. На секунду замялся — рука застыла. Я слышала только ровное дыхание. В ночном мраке синий свет Глаза Бога разливался особенно ярко. Я заметила, как рука скользнула вниз, будто в неосознанном жесте — коснуться кристала. Обрести опору? Мне даже в голову не приходило, что могут чувствовать обладатели такого подарка небес кроме снобистского ощущения избранности. — Это не было случайностью, — кое-какие слова пробивались, стали чуть разборчивее. — Что ты не рассказал мне, отец? Я поддалась вперёд, будто на звук спокойного, заинтересованного голоса. Так разговаривают, когда ведут игру вроде той, что я видела. Разве что оттенок какого-то смутного сожаления о чём-то, что от тебя не зависело. Узнавалось безошибочно. Бессилие становится тяжким бременем именно от того, что тебе даже не дали шанса. А потом рука вдруг скользнула в складки рукава и извлекла оттуда гладкую белую печать с рисунком на конце. Я вздрогнула, едва не выдала себя резким вздохом. Тут же зажала рот ладонью, запихнув дыхание в глотку. Быстро перебирала варианты. Дымовая бомба? Пространства слишком мало, вдруг сама задохнусь. Едкая ослепляющая жидкость? Если только в лицо, а он стоит спиной. Ударить чем-нибудь тяжёлым? Вряд ли обладателя Глаза Бога так просто свалить ударом по затылку. Да и из тяжёлого тут разве что заметки предыдущего главы. «У тебя всегда есть ещё один выход», — почти неслышимо, вкрадчиво бросил голос. Я опустила глаза и едва глянула на ножны. Маленький танто. На клинке — смесь Мори. Только на самый крайний случай. «А разве это не он? Или у тебя есть варианты получше?» Слишком большой риск. Но уйти ни с чём я не могу. Эврар мне не простит, а я не прощу сама себя за то, как бесцеремонно и нагло подвела его. Всё равно, что предать его веру в меня. Я набрала воздуха. На самый крайний случай. Отвязала симэнаву на поясе. Ширма раздвинулась бесшумно. Оборот вокруг ладоней: один, второй. Так будет держаться крепче. Мне не тягаться с ним в открытом поединке. Чтобы накинуть самодельную гарроту на шею, мне придётся встать на носочки. Шаг. Бесшумно. Эврар говорил — будь тонкой тенью бамбука на бамбуке. Подняться, резкое движение. Держать накрепко — даже если бы я хотела задушить его, у меня бы не хватило сил. Я дёрнула веревку на себя, она сошлась на белоснежной гладкой шее. Только затяни покрепче. Что произошло — не ясно. Вспышка была похожа на падение капли — ты вроде видишь весь её путь, но вот её уже нет. Симэнава разошлась на две части, даже не задев кожи. Я так быстро потянула её, что не успела сообразить. Завалилась назад, едва не шлёпнулась, но удержалась. Верёвка, как разрубленный дождевой червь, упала на пол, когда я разжала пальцы. Он выпрямился, обернулся. Лицо почти съедено темнотой. — А я всё думал, как скоро ты сдашься и решишься выйти. Какого?.. Как давно он знает, что я здесь? «С самого начала. Ещё до того, как зашёл», — прозвучало слишком уверено. Как пощёчина. Словно я не заслужила даже быть незамеченной. Эта мысль меня взбесила. В руке он всё ещё держал печать, будто бы зная ещё и о цели моего визита и насмехаясь надо мной, мол, мне хватит одной руки, чтобы с тобой разобраться. Я вскипела. Рванулась, но не вперёд, а в сторону, за ширму, что отделяла одну половину комнаты от другой. Нельзя было шуметь, иначе сюда сбегутся все самураи поместья. Что-то свистнуло в воздухе, и моё укрытие разошлось пополам, как и верёвка пару секунд назад. Две половины развалились, но бомба уже пролетела под столом, распавшись едким облаком. Маска немного защитит меня. Успела заметить, как он поднял рукав, прикрывая лицо сгибом локтя, а потом дым заполнил пространство. Я видела только очертания, но не движения. И облако тут было ни при чём. Было просто невозможно уловить момент атаки, казалось, он всё время неподвижно стоит на месте, но меня вдруг хлестануло с краю. По касательной, клинок — если это был клинок — даже не задел кожи, только призрак удара. Темнота и дым сгустились. Стараясь не вдыхать лишний раз, я заметила кое-что, выдававшее его слишком сильно в этой слепой дуэли. Синий свет Глаза был маячком. Нужно его сбить. Я скакнула вперёд, будто собираясь перепрыгнуть столешницу. Но вместо этого подняла ворох бумаг в воздух. Чернильница полетела на пол с глухим стуком. Белый покров взметнулся. Нырнуть под столом. Скользить. Удар по ногам, и я сбила стойку, заставляя упасть на одно колено. Выхватила танто. Клинок едва поблёскивал тусклым светом. Срежь Глаз Бога. Отсеки его чувство превосходства. Выбей опору. Едва скользнула в сторону, была бы за его спиной. Клинок почти взлетел ударом вверх, обрубая петлю на поясе. А потом резкое движение дёрнуло назад. Капюшон от хватки слетел. Я упала на спину, почувствовала, что на ключицы мне давит каблук. Дым стремительно рассеивался, и, сквозь бледную пелену, я увидела склонённое лицо. В темноте и мареве падающие на лоб волосы казались темнее. Цвета самого беспощадного из всех небес, что были когда-либо над Инадзумой. Почему-то все думают, что мёртвые под землёй. А они там, наверху. И я к ним не собиралась. Рука в перчатке дотянулась, сорвала с меня маску. Я хлебнула мерзкого воздуха, но не могла даже нормально закашляться из-за давления, прижимающего к полу. На краткий миг мне показалось, он будто удивлён увиденным. А в следующую я нашарила на полу склянку и плеснула в склонённое ко мне лицо чернила. Не попала, но он инстинктивно отпрянул, свободной рукой закрывая лицо. Капли залили белую ткань, расползаясь словно плесень. Я тут же перекатилась, вскочила на колени и раньше, чем он шагнул бы ко мне, размахнулась и метнула кинжал. Танто со свистом разрезал воздух. Время разрезалось, расслоилось. Едва подумала, что будет, если он войдёт в сердце. А следом обе руки вскинулись и перехватили лезвие на лету. Танто, между двух прижатых друг к другу ладоней, застыл намертво. Я услышала стук. Ему пришлось выронить печать. Хватило секунды. Я схватила печать, вскочила и бросилась прочь. Не на лестницу — там слуги. Сиганула в окно, выпала на карниз крыши. Под окном сновал самурай. Да чтоб вас всех молнией огрело! На восток не уйдёшь, там скалы. На запад, к горе Ёго! Вдоль по побережью куча нобуси. Мелкая воровка им не интересна, а вот самураям они могут доставить проблем. Спрыгнула на настил возле доски объявлений, едва успела поднять голову. — Даже не думай, что тебе удастся уйти! Острый конец копья почти упирался мне в шею. Одно неловкое движение и весь мой богатый внутренний мир зальёт им все доски. Позади и справа была стена, слева пара самураев с копьями наготове, а прямо передо мной самое известное лицо на Рито. Он был похож на сторожевого пса — очень встревоженного и очень решительного сторожевого пса. Из всех слуг, наткнуться на их мондштадского управляющего было, пожалуй, худшим вариантом. Двое солдат выступили вперёд и силой подняли меня на ноги. Я огляделась. Дело дрянь. В проёме ворот вдруг появилась хрупкая изящная фигура. Судя по одежде с символом клана, но больше по тому, как она двигалась и глядела, словно маленький снежный шторм в хрустале — в имении теперь все. И что самое паршивое, все они осведомлены обо мне. Я всё ещё держала печать в кулаке даже под несколькими копьями. — Что произошло? — голос у младшей Камисато звучал, как льдистый звон в солнечный день. — Ничего, о чём тебе стоило бы беспокоиться, Аяка, — донеслось откуда-то с терассы. Девушка обернулась в сторону ступеней. Хотя для этого было явно не время, я не могла не заметить, как они оба меняются в присутствии друг друга, будто где-то на идеальном фарфоре кукольных лиц идёт трещина, но трещина скорее в духе кинцуги. — Вы весьма меня позабавили, хотя и испортили мой лучший костюм. Внезапно он перешёл на официальное обращение, но звучало это скорее насмешкой. После этих слов на краткий миг лицо управляющего стало таким жалостливым, что я даже застыдилась. К нему лично я не испытывала никакой недоброжелательности. — А теперь, будьте так любезны, верните то, что вам не принадлежит, — и с этими словами он протянул руку. Они все стояли полукругом: кто-то дальше, кто-то ближе, и все одинаково терялись в тени хозяина. Глаза у него стали, как стоячая вода в морской бездне — тёмные и безжалостные. Но что-то всё же было не так. Какая-то пелена. Я опустила глаза, поглядела на ладонь и поняла. Потом подняла голову, улыбаясь. «Скажи ему», — и я чувствовала, что голос тоже улыбается. — Знаете, комиссар, у меня к вам какая-то парадоксальная неприязнь и я всё пыталась понять, отчего же? А теперь, кажется, знаю. Вы говорите, что печётесь о людях, но на деле вам и таким, как вы, кто родился на шёлковых простынях, глубоко плевать на обычных людей. При этих словах юная леди Камисато дрогнула, и выражение лица у неё стало из смиренно-кроличьего, раздосадованным. Она, такая идеальная, приняла это и на свой счёт тоже — «где же я ошиблась, что такие мнения всё ещё бытуют?». — Было бы вам не всё равно, вы бы давно решили ситуацию с Татарасуной. Там всё насквозь отравлено энергией Татаригами вплоть до моллюсков у побережья. Кстати, из их слизи получается отличное масло для клинка. Я кивнула на его ладонь, где красовалась ровная линия разреза. Клинок наточен на совесть: рассёк ткань и добрался до кожи. Это предстало всем на обозрение, когда он стянул перчатку и открыл неглубокую, ровную и тонкую рану прямо поперёк. — Так что у вас будет шанс лично почувствовать, что чувствуют люди с Каннадзуки. Никто особо не успел ничего предпринять. Юная леди шагнула вперёд, кто-то из самураев было открыл рот. А в следующую секунду комиссар, стойкий и несгибаемый, как кипарис с ширмы в кабинете вдруг пошатнулся. Потом всё смешалось: голос управляющего, восклицающий «Милорд!», приказы младшей Камисато, суета и рассеянность, крики и топот. Я дёрнулась, надеясь сбежать под шумок, но не успела даже развернуться, как почувствовала удар и всё потемнело. Последнее, что оставалось чётким — пальцы у меня разжались, и печать выпала на дощатый настил.