Сказка на ночь

Маленький кусочек счастья, ярко-синяя бусина в череде серых, будничных. Тайна, которой ты никогда никому не доверишь. Весна 400 года выдалась жаркой, природа на Излом вообще шутила с людьми странные шутки. За теплой поздней осенью пришли лютые послеизломные морозы, потом стремительная оттепель, и вот сейчас душная жара, хотя до начала лета еще почти месяц. В доме Ворона было тихо. В последнее время здесь всегда было тихо. Хозяин теперь не баловал дом своим посещением. И то сказать, обязанностей у регента при малолетнем короле была верно, уйма. Фердинанд дожил до освобождения, но плен окончательно подорвал его и без того не слишком крепкое здоровье, и через полтора месяца после того, как столице вернули имя Олларии, на престол взошел Карл IV неполных шести лет от роду, которого молва тут же окрестила Вороненком. Про самого регента шептались, что Алва получил все, что хотел: и престол и королеву. Всякий раз, когда ты слышала подобные речи, на рынке или от матери, внешне ты оставалась спокойна и только пожимала плечами, но внутри плескалась неприличная слегка мстительная радость. Ты присутствовала при эпохальной встрече Первого Маршала и Катарины Оллар и тебе хватило одного взгляда, чтобы понять что если что-то и было, то уже давно быльем поросло. Так на любимую не смотрят, на любовницу тоже. Так смотрят на слегка обременяющее приложение к ненужной обязанности. И при воспоминаниях об этом, тебе стоило большого труда удержаться от неуместной улыбки. Вообще 400й год оказался богат на встречи. Еще одна, которой она никогда не забудет, хотя в то время истово мечтала оказаться как можно дальше от места действия. В конце Зимних Ветров три герцога привезли домой Ричарда Окделла. Нет, молодой поросенок был жив, но еле-еле, а за стенами Надора в обозе лежал раненый Герард. Всем своим мармалючьим материнским сердцем ты рвалась туда, но долг велел находиться во дворе рядом с задыхающейся Айрис, и слушать, как Мирабелла Окделл поливает Ворона грязью. Тогда конец этому положил кареглазый красавчик Эпинэ, на правах жениха заткнув будущую тещу оплеухой и парой тихих фраз, ты дорого бы дала за то, чтобы их услышать. В тот же день вдова Эгмонта отселилась из Надора в неоднократно ей поминавшуюся вдовью крепость, и никто не посмел протестовать, а через два дня Иноходец женился на Айрис Окделл. Луиза, разрываясь между уходом за сыном и устройством свадьбы, все гадала, что такого сказал ее подопечной Алва. Сама Айрис в ответ на расспросы, вздернув голову, заявила, что да, она, мол, давала согласие на брак с герцогом, но бесчестьем с ее стороны будет отказаться от мятежника. Кареглазый герцог в свою очередь выглядел, - краше в гроб кладут, но держался молодцом. А еще через два дня после свадьбы оставив в Надоре половину своего эскорта для охраны двух государственных преступников, герцог Алва выехал в столицу. Селина осталась с Айрис, а ты всю дорогу, выполняя обязанности санитарки при обозе большей частью состоящем из раненых, жалела, что не можешь разорваться на две части. Нет, конечно, ты верила заверениям Робера Эпинэ, что он дал присягу королю Фердинаду и будет присяге верен, и что не допустит в Надоре повторения событий в Эр-При, но на сердце все равно было неспокойно. Столица встретила вас траурным перезвоном колоколов. Король Фердинанд умер, да здравствует король Карл и регент Рокэ Алва! Сама Катарина выехала встречать вас к Северным воротам в сопровождении маршала Савиньяка и кучи придворной шушеры. Алва с равнодушным лицом принимал присягу, а ты мечтала, о том, чтобы все это поскорее кончилось, и никто больше не держал раненых и смертельно вымотанных дорогой людей на сыром зимнем ветру. Ты хотела перевезти сына на улицу Хромого Цыпленка, заранее внутренне съеживаясь от перспективы снова оказаться под одной крышей с маменькой, но Ворон тебе не позволил, заявив, что он чрезвычайно обязан рэю Капельрадо, а в доме достаточно свободного места. Места действительно хватало, а с тех пор как Алва окончательно перебрался во дворец, его стало еще больше, равно как и тишины. Сын поправлялся, и приходящий врач – невысокий седой старичок, заверял, что о распоротом животе вскоре можно будет забыть совсем, а раздробленное колено, оставит разве что легкую хромоту, которая совсем не помешает карьере будущего гвардейца. *** Герард спал, а ты засиделась на кухне с Кончитой. Вы искренне симпатизировали друг другу, и служанка тайком от всех учила тебя кэналлийскому. Сначала она удивилась подобной просьбе, но ты заявила ей, что матери рэя стыдно не знать языка. И вот сейчас вы перемывали косточки соседям, Кончита, беззлобно смеясь, поправляла твои ошибки, когда во дворе заржали лошади и зазвучали мужские голоса. - Соберано винэ!!! (приехал - кэн.) - заполошно ахнула Кончита и выскочила в коридор. Ты подавила порыв метнуться за ней и начала растапливать плиту. Мужчины наверняка голодны. На кухню с громким смехом ввалились солдаты личного эскорта, наперебой обсуждая прелести какой-то девицы. Завидев тебя, на их смуглых лицах заблестели широкие улыбки, а голоса стали на полтона тише. Ты тоже радостно им улыбнулась, тебе нравились эти взбалмошные смуглые парни, и они любили Герарда. Мальчишки обступили тебя и кухонный стол, пара рук уже залезла в корзинку с вкусными булочками. Вернувшаяся Кончита, замахала на них полотенцем, бранясь по кэналлийски. - Ой, дора Луиса, ну что вы, я сейчас сама… А вы, олухи, чем ржать, лучше отнесите вино в кабинет соберано. - Я отнесу. - Ты поднялась и, предупреждая новый поток возражений, добавила.- Я все равно поднимаюсь к себе. Дверь в кабинет была слегка приоткрыта. Ты протиснулась в щель, прижимая к груди корзинку с бутылками, в комнате царил полумрак, слегка разбавляемый дрожащим светом пары свечей. Хозяин обнаружился на диване, Алва сидел, запрокинув голову на спинку и закрыв глаза. С момента вашей последней встречи, он еще больше осунулся и кожа, от природы светлая приобрела какую-то восковую бледность. - Поставь на стол и достань из буфета бокал – распорядился герцог, не открывая глаз. Ты молча расставила на столе бутылки и повернулась к буфету. - Простите, сударыня, - прозвучало за твоей спиной. – Я не думал, что это можете быть вы. - Я понимаю, монсеньор – ты слегка улыбнулась, оборачиваясь. Ворон уже сидел, опершись локтями о колени и потирая лицо руками. Достать бокал и наполнить его, было делом одной минуты. Рокэ Алва благодарно улыбнулся, принимая у тебя вино, и ты присев в неглубоком реверансе направилась к двери, но за твоей спиной снова прозвучал голос - Сударыня, вы не согласитесь составить мне компанию? - Какую компанию??? – мысленно почти заорала ты - с тобой сейчас не разговаривать надо, а привязать к кровати и не выпускать с неделю! - Но вместо этого услышала собственный голос, произносящий: - Почту за честь монсеньор. - Жестом отметя его попытки встать, чтобы поухаживать за дамой, сама достала себе второй бокал и наполнила его. Устроившись на стуле напротив дивана, пригубила, - вино было отличным, впрочем, в доме властителя Кэналлоа другого быть просто не могло. Крепкая, с терпким вкусом, Черная кровь как нельзя больше подходила сидящему напротив мужчине. - Все еще предпочитаете красное, госпожа Арамона? – Герцог снова откинулся на спинку дивана, но, видимо, сквозь смеженные ресницы наблюдал за ней. Голос звучал устало, но тепло и в нем слышалась добрая усмешка. - Да, монсеньор. – Он еще помнит. Подумать только, всего каких-то полгода назад ты впервые оказалась в этом самом кабинете, а кажется, прошла уже целая вечность. Представление ко двору, Катарина, мятеж, Багерлее, Надор… - Вы задумчивы, сударыня, – констатировал Алва, ставя бокал на подлокотник. – Как себя чувствует ваш сын? - Куда лучше, благодарю, – ты улыбнулась, – Герард почти здоров и рвется в бой. - В его возрасте я тоже считал, что валяться в постели без дела, - это самая жестокая из всех возможных пыток – усмехнулся Алва. – Родные никак не могли меня там удержать. А как вы справляетесь? - Я? Убеждаю его, что если он не будет соблюдать предписания врача, то никогда не оправится настолько, чтобы продолжать исполнять обязанности вашего порученца. – Произнеся это, ты внутренне сжалась, а вдруг герцог сейчас скажет, что больше не нуждается в услугах семьи Арамона? В конце концов, зачем вы ему теперь? Войны кончились, и поблизости не осталось никого из Окделлов… - И как, помогает? – На лице Рокэ Алвы промелькнул неподдельный интерес. - Да, монсеньор. Для моего сына честь – служить вам. – Создатель, пусть этот разговор не станет мягкой попыткой указать вам на дверь! Тебе-то все равно, ты уже давно ждешь, что волшебная сказка кончится, но Герарда это сломает окончательно. - Я завтра зайду и поговорю с ним перед отъездом – пообещал герцог – Герард мне нужен здоровым и дееспособным, дел у него будет много. Ты поспешно спрятала счастливую улыбку за бокалом. Пресвятая Октавия, кем бы ты ни была, спасибо тебе за твоего потомка! - Я слышал, он кричит во сне. – Продолжил разговор Алва А сам ты?? Да, Герард спал неспокойно, стоны крики… Кошмары снились им всем. Всем, кто выжил и вернулся из проклятой древней столицы. Сколько раз она, проходя по дому ночью, слышала стоны из-за этой двери или тихие шаги и видела пробивающуюся полоску света. - Он кричал поначалу, – кивнула ты, - но сейчас я сижу с ним, рассказываю ему сказки, пока он не заснет, и после этого он спит спокойно. - Сказки? – Алва даже приоткрыл глаза и уставился на тебя изумленным взглядом. Ты в очередной раз осознала вашу разницу в возрасте, но на этот раз осознание было не тоскливо-безнадежным, а имело отчетливый привкус легкого ехидства, как у девчонки, которая дразнит младшего мальчишку, своим превосходством. - Ну да, сказки. – Внутри как будто возился шаловливый котенок, или это вино… развязывало язык, толкало на подвиги. - Вам никогда не рассказывали сказок на ночь? - Не помню. - Ворон усмехнулся. - Лет с пяти я научился читать сам и засыпал над героическими историями и семейными летописями, а что было до этого… - он пожал плечами. - Вы много потеряли, монсеньор. – Безапелляционно заявила ты. - Я понял. – Невозмутимо отозвался Алва. В глазах его плясали смешинки или это были блики свечей? – Сударыня, а вы не согласитесь восполнить столь досадные пробелы в моем образовании? - Я??? – Ты растерялась. Рассказывать сказки кэналлийскому соберано, - кто из вас сошел с ума??? - Ну да, вы. – Герцог, казалось, был предельно серьезен. Не думаю, что могу обратиться с этой просьбой к кому-то еще… Котенок внутри, тепло и щекотно мазнул пушистой лапой по сердцу, казалось бы, какая мелочь, а все равно, на душе теплее. Ну и что, что все происходящее походит на бред, ради того, чтобы услышать от этого человека такую фразу, ты всегда была готова заложить душу Леворукому. Монсеньор хочет сказок? Да ради Бога! - Как будет угодно монсеньору - ты слегка поклонилась, - делать реверанс, сидя на стуле, неудобно, ведь правда? – Ложитесь! - Что??? - Сказки на ночь не слушают сидя. – Улыбнулась ты. Интересно, как далеко он готов зайти?? Проверим! Вино ли тому виной, жара ли, разговор ли, абсолютно немыслимый с точки зрения здравого смысла, но ты чувствовала пьянящую легкость и практически абсолютную вседозволенность. - Раздевайтесь и ложитесь, я отвернусь – и ты демонстративно развернулась на стуле, уставившись взглядом в дверь. За спиной хмыкнули, а потом послышался звук стаскиваемых сапог и шорох снимаемой одежды... Стукнулась об пол пряжка ремня... Ты прикусила губу, чтобы отвлечься от мыслей, чем за твоей спиной занимается самый потрясающий и желанный мужчина Талига. - Можете оборачиваться, сударыня, – судя по голосу, Алва едва сдерживал смех. Создатель, Леворукий, Абвении, кто там еще есть, помогите!!! Герцог пощадил тебя, оставшись в рубашке и накинув на ноги плед. Ты уже готова была расхохотаться, когда он невинно похлопал ресницами и тоном примерного мальчика заявил: - Я хорошо себя вел, сударыня? - Превосходно! - согласилась ты, передвигая стул поближе к изголовью дивана. - Значит, я заслужил сказку на ночь? – продолжал дурачиться герцог, поворачиваясь на бок, кладя руку под голову и глядя на тебя блестящими, смеющимися глазами. - Заслужил! – Голосом старшей сестры отозвалась ты. – Закрывайте глаза, сударь, а я буду рассказывать. Ворон послушно смежил веки, а ты устроилась поудобнее и задумалась, подбирая сказку, подходящая отыскалась сразу же. - Давным-давно, – начала ты напевным тоном, – когда люди еще не знали Создателя, к югу отсюда была земля, в которой правил один король. И больше всего на свете он любил свою страну и людей, которые ее населяли. Он был хорошим правителем, мудрым и справедливым во время мира, сильным и жестоким на войне, и никто из соседей не осмеливался посягнуть на то, что он называл своим. Когда он был еще только принцем, его учили, что люди слабы и корыстны, а власть притягивает и развращает, и что многие будут хотеть что-либо получить от него и прятать это свое желание под ложным радушием и любовью. Те, кто говорил ему это, хотели только добра, ведь жизнь принца и короля сопряжена со многими опасностями и от того, кому и в чем ты доверяешь, порою зависит не только его судьба, но и судьба всего королевства. А может, и не было никаких наставников, а он сам, на собственной шкуре дошел до подобных мыслей. Но, так или иначе, король не доверял почти никому и никому не позволял относиться к себе теплее, чем должно. Но любить и быть любимым хочется каждому. И король решил, что он будет любить свою страну и свой народ. Они тоже много требуют, но, по крайней мере, их требования честны и просты… Герард любил, когда ты, рассказывая что-то, ласково перебирала ему волосы, вот и сейчас, задумавшись, ты машинально провела пальцами по волосам твоего слушателя. Ты не поняла, кто из вас вздрогнул: он, почувствовав твое прикосновение, или ты сама, поняв, что себе позволила. Но мужчина промолчал, а ты, слегка разозлившись на свою нерешительность, в конце концов, если оно ему не понравится, - скажет, продолжила аккуратно перебирать тяжелые вороные пряди, так не похожие на растрепанные волосы сына. Но однажды стряслась беда. Лето было в разгаре, но дни становились все короче и короче. А вскоре солнце перестало вставать совсем. Везде царили страх и смятение, но беда на этом не кончилась. Теперь начали угасать огни в очагах, и никакими силами нельзя было зажечь их снова, кремни не давали искры, трение не поджигало трут. По всей земле стало темно и холодно как зимой на севере. Люди плакали, молились и приносили жертвы, но их боги оставались немы. Королю было больно видеть их страдания. Нет, он не плакал, не пристало плакать мужчине и воину, он только крепче сжимал зубы, глядя с дворцового балкона на темный и мрачный город. В конце концов, доведенные до отчаяния люди собрались на главной площади перед королевским дворцом. Они ничего не просили, никого не проклинали, но от этого было не легче. Король смотрел на них с балкона, и в сердце его все жарче разгорались любовь и ярость. Но что он мог поделать... Напрасно советники умоляли его остаться в безопасности дворца, говорили о возможности бунта и покушений, король чувствовал, что в этот момент он должен был быть со своим народом. Он вышел на площадь, и такая сила и такая любовь горела в его взоре, что люди тянули к нему руки, как к костру, и это их согревало. Они ничего не просили у своего короля, да и что он мог сделать? А люди все тянули и тянули к нему руки, и тогда король понял, он достал нож, отрезал кусок от собственного сердца и вложил в первую попавшуюся руку. Так велика была его любовь, что сердце его горело ровным ярким пламенем согревая, но не обжигая рук, и люди радовались, глядя на это чудо. А король продолжал резать свое сердце на куски и раздавать людям, потому что, когда человек искренне любит, он способен и не на такое. И такой была природа этого огня, что его нельзя было украсть или отнять силой, но можно только поделиться добровольно, потому что такова природа любви. И те, кто получил огонь из королевских рук, делились им с соседями и друзьями. Горожане шли по домам, бережно унося в своих руках частицы живого огня, и повсюду в домах загорались окна, и начинал подниматься дымок из труб. Когда площадь опустела, король посмотрел по сторонам и увидел везде свет в окнах и дым очагов, почувствовал запахи еды, поднимавшиеся из труб. У него в груди оставался последний крохотный кусочек сердца, но оно продолжало биться и гореть. Но вдруг он услышал тихий плач, он пошел на звук и увидел в углу старую женщину, она настолько ослабела от голода и холода, что у нее не было сил подойти за огнем вместе со всеми. Тогда король вынул из собственной груди последний крохотный кусочек сердца и вложил его в руки старой женщины. И как только он это сделал, он вдруг почувствовал, что становится легче перышка, невесомее дуновения ветра и поднимается все выше и выше, выше, чем когда-либо залетала самая могучая птица. И с этой высоты он видел всю свою страну, видел, что в окнах домов горит свет, слышал смех и пение людей на улицах. И король радовался. А наутро взошло солнце... Ты остановилась, переводя дух, и бросила взгляд на диван. Герцог Алва спал и улыбался во сне. Черты его лица смягчились, и в неверном свете догорающих свечей он казался совсем мальчишкой. Ты улыбнулась, поправила простыню и, по-матерински нежно поцеловав спящего мужчину в лоб, тихо вышла из комнаты, унося в душе маленький кусочек счастья.