WIsh

Бар был небольшим, уютным и явно недешевым. Полумрак, разгоняемый светом из-за барной стойки и небольшими светильниками на столиках, надежно скрывал лица посетителей. Их было немного. За дальними столиками устроились две парочки, подвыпившая компания парней за большим столом изредка заглушала звучащие из колонок ритмы рока веселым смехом. Да за барной стойкой сидел, уткнувшись взглядом в стойку, на вид сущий подросток. В любом другом баре у него без промедления потребовали бы удостоверение личности. Здесь же бармен сдержанно кивнул и без возражений поставил перед посетителем высокий бокал с коктейлем. Почему так? Потому что лицо этого юноши знала вся страна. Да и не юноша вовсе… несмотря на то, что на вид ему нельзя было дать и двадцати, его возраст перевалил за половину третьего десятка. Подающая огромные надежды новая будущая суперзвезда… и просто усталый мужчина по имени Нишикава Таканори. А еще потому, что этот бар уже давно заслужил звание элитного клуба «только для своих». У него не было ни вывески, ни зазывал. О нем узнавали от знакомых, продюсеров, менеджеров, стаффа, а вовсе не из рекламных буклетов. Неприметная дверь в одном из маленьких переулков, каких от шумной Синдзюку разбегалось множество. Нишикава тихо вздохнул, стараясь незаметно оглянуться через плечо. Компания начинала раздражать, но кто он такой, чтобы мешать веселиться этой группе. Так, поп-дива в начале творческого пути, терпящая придирки продюсера и назойливое внимание фанаток. А они – легенды. - Эй, малыш, скучаешь? – низкий глубокий голос над ухом заставил вздрогнуть и обернуться. Мужчина, устроившийся на соседнем табурете, был совсем не той компанией, которую Таканори ожидал. Ярко-розовые волосы, мешковатая одежда, слишком легкая для промозглой ноябрьской погоды, и густо подведенные глаза, уже подернутые дымкой от выпитого. - И вам добрый вечер, Матсумото-сама, - Нишикава рассеянно поболтал соломинкой в бокале, прислушиваясь к почти музыкальному перезвону льдинок. О Хидэ говорили разное и далеко не всегда приятное. Дайске считал его сумасшедшим гением. Таканори не спорил, да и не видел смысла. Он слышал, что Хидэ завсегдатай баров, любитель разгромить номера в гостиницах, но иногда, замирая рядом с музыкальным магазином, из динамиков над входом которого доносилась мастерская гитарная партия, мужчина понимал, что все это неважно, пока он пишет такую музыку. - Какое горе малыш заливает в одиночестве? Как тебя зовут, дитя? Таканори вздохнул. Шуточки по поводу его внешнего вида раздражали. - Нишикава Таканори. Простите, визитки с собой нет. - Ай, брось эти дурацкие формальности, Нишикава-кун. А лет-то тебе сколько? - Двадцать шесть. Не похоже, верно? - Такой большой мальчик… - пьяное веселье Хидэ потихоньку расслабляло. В конце концов, здесь ни его рост, ни его возраст значения не имели. - А ты где играешь? Или поешь? - Сольный проект. Может, и слышали – T.M. Revolution. Понимаю, гордиться особенно нечем, но… - Нишикава смешался и оборвал фразу, вместо окончания отпив еще коктейля. - А, так это ты… А почему поп-музыка? У тебя, кажется, неплохой голос… Почему бы не попробовать себя в настоящей музыке? Таканори закусил губу. Вспоминать о ребятах было даже немного больно. - Я пел… в группе Luis-Mary. Но… не сошлись характерами. Так что отныне я продажная певичка под крылышком продюсера. Во всяком случае, пока не приобрету самостоятельный вес. - О, значит, ты хочешь стать самостоятельным? - Конечно, хочу… - Таканори сделал знак бармену повторить заказ и закурил. – Я не для того вырвался из дома, чтобы всю жизнь быть на чьих-то побегушках. Когда-нибудь я вернусь туда… и… это будет грандиозно. Хидэ хохотнул. - А ты не из слабаков, Нишикава… тоже мечта, верно? - Я всегда хотел петь. И я не сдамся. - Это похвально. Слушай, если что - можешь рассчитывать на меня. У меня ведь тоже вроде как связи есть… обращайся. Ну… если найдешь меня, конечно. Сам понимаешь, что такое национальная известность… В крайнем случае, ты сможешь найти меня здесь… - Конечно… - он знал, что никогда не воспользуется этим предложением, даже если возникнет необходимость. Он терпеть не мог от кого-то зависеть. Бармен поставил перед Таканори полный бокал и тот приподнял его, салютуя сидящему рядом мужчине. - Приятно познакомиться, Хидэ-сама… Как закончился тот вечер, Таканори помнил плохо. Воспоминания всплывали обрывками пьяного бреда. Отчетливо запомнился только Хидэ, уснувший прямо на стойке и его друзья, чуть не на руках выносящие бессознательного мужчину из бара. А он сам, поймав такси, направился в совсем другую сторону, в свою небольшую, но уютную квартиру, где его, как и его сегодняшнего случайного собутыльника, никто не ждал. Их встречи в баре почти вошли в привычку, хотя и были слишком редкими, чтобы стать закономерностью или традицией. Просто когда плотные графики пересекались в одной точке, два знакомых мужчины оказывались в одно время в одном месте и выпивали вместе. Простые приятельские отношения, не обремененные взаимными обязательствами. Обмен новостями, обсуждение новых веяний моды… Честное мнение об услышанных синглах и альбомах друг друга. Но Таканори все же замечал, что Хидэ менялся. Не внешне – внешние изменения для него были такими же естественными, как дыхание. В нем все жило, дышало, каждая деталь образа имела свое тщательно продуманное значение. Но в глазах все чаще светилась необъяснимая тоска, все чаще он приходил один, все чаще Таканори приходилось просить охранника помочь дотащить бесчувственное тело до такси, и таксиста – поднять до квартиры. Он не знал, где живет Хидэ, поэтому с утра чашек с обжигающим крепким кофе на кухне было две, а число окурков в пепельнице зашкаливало. Если бы кто-то увидел их, почти обнаженных, по утрам на кухне Таканори, молчащих вместе и каждый о своем, с неизменным кофе и сигаретами, со следами вчерашнего вечера на изможденных лицах, вероятно, пошли бы слухи определенного характера. О каждом из них они ходили. Таканори не знал, да и считал себя не вправе знать о том, насколько правдивы были слухи об ориентации Хидэ, но сам давно причислял себя к бисексуалам. После тех жарких ночей, что они делили на двоих с Кеном… А впрочем, и об этом тоже вспоминать было больно… И тем не менее, девушки заводили его не меньше… Но… в любом случае у него ни разу не возникало даже тени мысли о том, чтобы переспать с Хидэ. И все чаще он замечал, что на пару мгновений мужчина замирал, будто уйдя с головой в свои мысли, а после весь вечер сидел понурый и, вопреки обыкновению, совсем не шутил. Так прошел год. Целый год. Так много и так мало одновременно. И все более ощутимой была тоска в красивых глазах, все более дикими выходки… Он сорил деньгами, напивался каждый день, курил, казалось, еще больше, чем обычно. И Нишикава мог лишь беспомощно смотреть. Его не было в Токио месяц. Первый тур по стране, почти признание… Асакура был доволен, а Таканори валился с ног от усталости. Но все же это был успех. И он почти с гордостью зашел вновь в знакомый бар. Чтобы тут же впечататься в стену, уворачиваясь от летящего прямо в лицо стакана. - А я говорю, лей еще! – в пьяном, с нотками истеричной злобы голосе Нишикава узнал голос Хидэ. Охранник, подскочивший к нему, чтобы убедиться, что он в порядке, лишь беспомощно пожал плечами. Да Таканори и сам понимал, что вывести отсюда Хидэ в таком состоянии было совсем непросто. В хрупком мужчине под действием алкоголя просыпалась какая-то поистине нечеловеческая сила. Поэтому Нишикава осторожно подошел к стойке, за которой бушевал розовый торнадо, и опустился на соседний табурет. - Здравствуй. Взгляд темных глаз с трудом сфокусировался на нем. Губы Хидэ разъехались в пьяной и немного сумасшедшей улыбке. - Ааа… это ты, Нишикава-кун… давненько не виделись… А мне вот… не наливают… Таканори кивнул бармену, который с опаской взирал на разошедшегося мужчину. - Пусть. Я о нем позабочусь… - самому в это верилось с трудом и приходилось лишь уповать на то, что Хидэ, как и всегда, отключится прямо здесь, опустив голову на стойку. - А где ты пропадал? – когда перед Таканори появился коктейль, а перед ним новая порция виски со льдом, спросил Хидэ. Сколько он выпил перед этим, Таканори решил не спрашивать, уверенный, что ответ ему не понравится. - Ездил по стране с туром. Только вчера поздно вечером вернулся. - О, и как, удачно? – разговоры о музыке всегда успокаивали его, даже если до этого он громил бар. - Вполне. И Дайске уже подумывает о новом альбоме. - А я тоже скоро выпущу… наверное… Уже порядком материала накопилось, - Нишикава вздрогнул от тени обреченности, мелькнувшей в его глазах. - Выпустишь, конечно. Вечер казался одним из многих, и все же где-то на краю сознания Таканори чувствовал щемящую тоску, словно они виделись в последний раз. Каждый жест, каждый взгляд, каждое слово, произнесенное в тот вечер, было пропитано этим ощущением. Нишикава не знал, откуда оно… может, дело было в том, как самозабвенно напивался Хидэ, в том отчаянном, на грани безумия, веселье, которое сквозило в его голосе. Так, словно за пьяным смехом скрывалось что-то… тоскливое… отчаянное… невыразимое… и страшное. И, кажется, впервые Таканори вздохнул с облегчением, когда мужчина забылся тяжелым пьяным сном. Утром это ощущение отпустило, оставив лишь легкую тревогу и предчувствие чего-то… он не знал и не понимал, чего… и старался избавиться от него работой. Они и правда не пересекались. Таканори пару раз заглядывал в бар, в перерывах записи альбома, но оба раза пил уже привычные коктейли в одиночестве. Бармен говорил, что Хидэ приходил, но они не совпадали в графиках. Это не огорчало - Нишикава, по крайней мере, знал, что Хидэ все же приходит сюда, а значит, пока нет причин для той тревоги, что не отпускала его с самой их последней встречи. В тот вечер он возвращался домой из студии под утро. Мучительно хотелось спать, еще больше не хотелось почти сразу же подниматься и снова ехать в студию, да и вообще видеть Дайске хотя бы пару дней. А еще хотелось выпить, неважно, где и с кем. В такие моменты хотелось стать сарариманом, чтобы, как все нормальные люди, отдыхать в Золотую Неделю. А ведь она не перевалила еще и за половину… Он почти на автомате нажал на кнопку автоответчика и ухватился за дверной косяк от неожиданности, когда из динамика прозвучал горький, но знакомый смех и всего несколько слов, невнятно произнесенных явно пьяным человеком. - Я так устал… если бы ты только знал… прости… - запись оборвалась, а вместе с ней и сердце Таканори. Его словно накрыло липкой удушливой волной ужаса. Хотелось тут же перезвонить, пусть даже разбудить, но убедиться, что этот звонок в пустоту не был тем, о чем он подумал… Но часть его уже знала, что звонить бессмысленно. Что трубку на том конце провода никто не снимет. И утром, когда в студии все только и галдели о том, что произошло, он уже не был удивлен новостям. Лишь кивнул Асакуре и весь день провел как в тумане. А вечером пошел в тот самый бар и напился. В первый и последний раз напился до беспамятства. Непривычно тихий бармен, который обычно обслуживал их обоих, даже не стал возражать, когда Таканори явно перепил. Тяжелая голова и мерзкий привкус во рту дали передышку, смыли тяжелый груз, отчасти притупили воспоминания. Но все же не до конца. Пусть они и были всего лишь приятелями и собутыльниками, вовсе не близкими людьми…. Но тогда почему же в тот вечер Хидэ звонил ему? Почему именно ему? Ответа на вопрос не было, и это убивало. Он был на похоронах. Пышная церемония, море скорби, тяжелая гнетущая атмосфера. Он не подошел ни к кому из близких. Не хотел, чтобы его вообще видели здесь, словно тайна этого звонка стала чем-то криминальным. Словно он совершил преступление, не рассказав о нем. Возможно, отчасти так и было… Наверное, никто кроме него не знал, что произошло. Да и он сам… как можно было с точностью утверждать, что случилось, по единственному телефонному звонку. Но все же… он был практически уверен, что это вовсе не случайность. И именно поэтому он был здесь, на похоронах, лишним. Приятель, собутыльник, совсем не близкий человек и все же последний, кто слышал глубокий сильный голос. Таканори не знал, почему из всех своих друзей, близких, приятелей Хидэ позвонил именно ему… возможно, ему хотелось уйти именно так… оставив после себя еще одну неразрешимую загадку. Он был рад, что его никто не узнал – лишних вопросов он бы не выдержал. Не сегодня, когда то и дело хотелось выть в голос. Таканори никогда еще так много не курил. Если бы его видел Дайске – орал бы так, что стекла лопались, распинаясь о том, что Таканори наплевательски относится к своему голосу, здоровью вообще и работе особенно. Но Асакуры здесь не было и быть не могло, а всем прочим было совсем не до маленького мужчины, прячущего глаза за темными очками, сидящего в последнем ряду, и то и дело выскальзывающего чтобы выкурить очередную сигарету. Но все же… даже этот день закончился. И забываясь тяжелым сном, Нишикава чувствовал, что ему придется немало постараться, чтобы привыкнуть к мысли о том, что больше в маленьком баре в переулке, убегающем от шумной Синдзюку, его никто не будет ждать, чтобы пропустить стаканчик и поговорить ни о чем. Он с головой ушел в работу, познакомился с Юми и даже женился на ней. Не то чтобы он хотел… но все же хотелось хоть как-то поменять свою жизнь. А Юми была идеальна в этом отношении… их графики часто совпадали, и не было необходимости коротать месяцы туров в пустой квартире в ожидании друг друга. У нее была своя группа, у него своя. Множество выступлений, грандиозное шоу в Токио Дом, обычный круговорот работы, недовольства или удовольствия Асакуры, журналистов… Редкие вечера дома, на диване, в обнимку с женой. Тепло, уютно, ничего лишнего. О детях не шло и речи, животных Юми не любила. Только вдвоем. Между ними не было страсти, только тихая нежность и… наверное, благодарность друг другу за такие вечера. И Таканори не удивился, когда через два года такой жизни… их семейной жизни, Дайске однажды попросил остаться после записи и выложил пачку фотографий. На каждой из них его жена была с другими мужчинами. А характер фотографий не оставлял сомнений в том, что она с ними спала. Не сказать, чтобы его это не задевало… - И что ты на это скажешь, а, Таканори? Нишикава отложил фотографии и закурил. Спокойно, сдержанно, на лице не дрогнул и мускул. - Мы оба в этом виноваты, Дайске. Я хреновый муж, и ты об этом знаешь не хуже меня самого. И она об этом знает. - Ты должен с ней развестись. Таканори кивнул. - Должен. И разведусь. Кажется, это вообще было плохой идеей. - Определенно. Развод произошел тихо, без истерик, взаимных упреков и прочего. Просто из районного муниципалитета они вышли уже совсем чужими людьми. Коротко кивнули друг другу на прощание и разошлись. Делить им было некого и нечего. Шла Золотая Неделя. И в этот вечер он впервые за три года открыл дверь маленького бара. Здесь не изменилось ничего. Казалось, он вышел отсюда только вчера. Все тот же неизменно вежливый бармен в идеально отглаженной белоснежной рубашке, ловко протирающий стаканы и мастерски мешающий коктейли, все та же приглушенная музыка, неяркий свет, немного посетителей, несмотря на поздний час. Изменился только он сам. И за стойкой не сидел, покачиваясь на высоком табурете тот, чье пьяное веселье помогло бы отвлечься от тяжелых мыслей. - Нишкава-сан, - бармен поклонился. – Давненько я вас не видел. - Три года, Джей. Три года. - Верно, - бармен улыбнулся. Его настоящего имени не знал никто, но всем он представлялся именно этим, на китайский манер, именем Джей. – Вам как обычно? - Да. Такого тихого вечера у него здесь никогда не было. Джей хоть и был приятным собеседником, но все же… - Хэй, Джей… скажи честно… только не смейся… Тебе его не хватает? – Таканори был достаточно пьян, чтобы наконец задать этот вопрос. - Иногда, Нишикава-сан, - он без сомнения понял, о ком шла речь. – Без него иногда скучно. - Вот и мне. - Ну… это, наверное, нормально… вы много общались. - Черта с два, Джей. Мы ни-хре-на друг о друге не знали. И все что мне от него осталось – долбанная кассета с автоответчика. И все… я даже его адреса не знал. - Но вы все равно скучаете. - Да. Все равно. Спасибо тебе, Джей. Ты отличный парень. Я зайду еще как-нибудь. - Заходите, конечно, Нишикава-сан. Буду рад вас видеть. Но чем дальше, тем меньше времени оставалось свободным. Записи, съемки, туры, актерская карьера, вторая группа, уже его собственная. И пусть Сунао и Шибасаки давно были с ним, но теперь над ними не было тени Асакуры. И только раз в году, в Золотую Неделю, он позволял себе зайти в тот самый бар. Время летело почти незаметно, менялись образы, девушки и парни, не задерживаясь надолго в его постели, уходили прочь. Мать и сестры давно отчаялись увидеть рядом с ним новую жену и детей. И когда на его день рождения сестры протянули ему корзинку, из которой доносилось высокое потявкивание, он просто онемел. Маленький комочек в золотистых кудряшках шерсти. Той-пудель. Девочка. Его Уи. Единственное живое существо, которое отныне всегда было рядом. Теперь его ждали дома. Теперь было к кому возвращаться. Вряд ли кто-то мог понять, насколько ему хотелось вот так к кому-то привязаться. До сих пор его никто не ждал просто так. Ну… кроме тех вечеров, которые казались теперь невоможно далекими, почти нереальными. Он пару раз ездил в Канагаву, на то самое кладбище на берегу моря. И пусть памятник с именем, что там стоял, был просто символом… пусть праха там и не было… но все же это было хоть каким-то напоминанием. Это было тем самым местом, где можно было помолчать и вспомнить. Странно… от их встреч действительно не осталось ничего, кроме поблекших со временем воспоминаний и с каким-то маниакальным упорством хранимой кассеты, на которой остался горький смех и пьяный голос. Таканори никому и никогда не рассказывал об этой кассете. И о том, что на ней было. Сейчас ее уже негде было слушать, но маленькая пластиковая коробочка все так же пылилась под старыми журналами, храня знание, за которое много бы отдали те, кому оно было необходимо. И тем более уверен был Таканори в своем решении не разглашать. Это не его тайна. Для него стало своеобразным шоком, когда в середине марта ему позвонил Йошики. Они, конечно, были знакомы, но причин для звонка… Таканори растерянно замолчал, услышав голос в трубке. - Эй, я не отвлекаю? - Нет-нет, что вы, Йошики-сан. Чем обязан? - Мы… Ты помнишь, какая дата в мае? – этот лобовой вопрос отозвался неприятным покалыванием в сердце. - Помню, Йошики-сан. Как можно такое забыть. Но… я не понимаю, при чем тут я? - Я знаю, что вы с Хидэто часто выпивали вместе… И… мы в мае устраиваем концерт… в честь годовщины. Ты…не хочешь принять участие? - Я? – Нишикава на миг опешил. – Но… хорошо… конечно, я согласен… В голове роилась, кажется, добрая сотня вопросов, но их можно было задать и позже. Концерт в честь Хидэ… спустя столько лет… когда он… да… он добился почти всего, о чем мечтал… почти символично. Будто показать ему, чего добился. - Вот и хорошо. Еще созвонимся. - Да. Конечно… Он был даже благодарен Йошики, что этот концерт памяти был назначен чуть позже. Он даже успел съездить на кладбище. В этом году людей там было еще больше, чем все время до этого. И даже черные очки и маска не слишком спасали. - Таканори, - этот мягкий высокий голос он узнал сразу. И улыбнулся, обернувшись. - Давненько не виделись, Рюичи. Черноволосый мужчина слабо улыбнулся в ответ. - Я не знал, что ты сюда приезжаешь. - Стараюсь не афишировать, - Таканори закурил. – Как дела? Я видел, что вы выступаете. Решили собраться снова? - Да. Но только на эти два дня. У нас у всех хватает дел и помимо… - в темных глазах мелькнул призрак грусти. - Понимаю. Ну… нам пора, я думаю. Встретимся на концерте, верно? - Да. Он, наверное, был бы рад… - Чему? - Тому, что ты там появишься. Он часто упоминал о том, что у тебя большой потенциал. - Я рад, что он был обо мне высокого мнения. Но рад бы он был или нет… мы ведь этого уже не узнаем… - Не узнаем… - эхом. -Увидимся. - Увидимся. Саммит… выступление под взглядом с огромных баннеров. Перед толпой, в которой то и дело мелькали ярко-розовые макушки, знакомые костюмы, игрушки… если бы сцена не была его стихией, если бы за спиной не стояли такие родные, такие привычные ребята, он бы вряд ли выдержал это напряжение. Он растворялся, купался во взглядах, привычно пропускал сквозь себя крики и эмоции толпы. Управлял ей по своему желанию. Наверное, Рюичи был прав… Он достиг многого и, наверное, Хидэ был бы рад за него. Компания подобралась самая разношерстная. Те, чье присутствие было просто несомненным – Йошики с группой, Рюичи, окруженный своими парнями. Особняком держалась группа, выглядящая так сиротливо без своего вокалиста. Самые близкие… Яркие, как райские птички, аристократичные Камиджо с верным Хизаки и всей группой. Таканори не сталкивался с ними особо, но был рад видеть здесь. Словно в противовес, в соседней гримерке на диване блаженно спал Кё. Каору тихо шикнул на приветствие Нишикавы, Дай и Тошия бурно поприветствовали. Шинья кивнул и вернулся к оттачиванию партии. С ними он был знаком не понаслышке. Его пугал Кё и тем приятнее было общаться с открытыми и веселыми Даем и Тотчи. А Шинью стоило только растормошить. Все же, их индустрия была тесновата для того, чтобы совсем не знать друг друга. MUCC, крашеные мальчики-андрогины Фантасмагория… Когда они собрались все вместе… когда голос вибрировал от незнакомой, но такой правильной сейчас песни, когда стерлись последние рамки, отделявшие их друг от друга… Таканори старался лишь удержать голос и улыбку. Не хотелось быть похожим сейчас на осунувшегося, с дрожащим от плохо сдерживаемых слез Тоши, или на отстраненно- холодного Рюичи, в глазах которого читалась только глухая тоска. Таканори знал, что он вспоминал те далекие годы… то веселое безумие на сцене… То, что было сегодня – лишь слабый отголосок тех дней, печальный призрак ушедшего… И почти отчаянно старался не потерять лицо, улыбаться, тормошить окружающих. Чтобы только самому не поддаться… не отчаяться. Вряд ли Хидэ сам хотел бы так… чтобы его вспоминали с горечью. Нет… Только так. Безудержное, бесшабашное веселье, смех, и все как один огромный организм на большой сцене, под светом софитов. В этот вечер хватало и слез, и выпивки, и громких речей. Но Нишикава выдержал на вечеринке не больше часа. Дома было уютно, Уи мирно спала, вытянувшись на своей любимой подушке, мирно шелестели кусты под окном. Таканори устроился на веранде и, чуть ежась от все еще прохладного воздуха майской ночи, выдыхая ароматный дым в темное небо, в котором городской смог не давал различить звезд, думал о том, что в этот вечер незримая и легкая тень, следовавшая за ним все эти годы, немного отступила. Стало легче, спокойнее, правильнее… как будто в эту ночь он отдал какой-то долг. А с утра он проснулся с чувством, что теперь-то уж он сможет… сможет осуществить свою последнюю и самую заветную мечту – вернуться, наконец, домой… чтобы показать всем… всем, кто ему дорог, всем, кто еще мечтает, что мечта может стать реальностью.