Железный лес

Взаимоотношения с Аллеманской Империей у литтов всегда оставались сложными. Давно ли их посол на свадьбе Радвиласа и Предславы подарил гобелен с Одином и Фрейей, что висел теперь в опочивальне новой великой княгини. А каких-то полгода спустя, когда Предслава с горделивым видом носила под сердцем первого ребенка, - тот же посол приехал с иной, зловещей вестью: аллеманы захватили в краю приморских литтов замок Эглите ("Сосновый") и объявили его своим владением. В тронном зале, окруженный своими воинами и придворными, Радвилас во всеуслышание спросил у посла: - По какому праву вы захватили наши владения, нарушили мирный договор? Аллеманский посол, барон Ингильбертский, гордо подбоченился, стоя перед литтами в полном боевом облачении, в прочном коробчатом панцире, в шлеме с высокими красными перьями. Литтские витязи не спускали с него глаз, чувствуя, что от аллемана можно на сей раз ожидать любой дерзости. Так и оказалось. Он воскликнул надменно и громко, как на поле боя: - По праву сильного! А если князю Радвиласу что-то не нравится, пусть попробует отобрать у нас крепость, которую мы нарекли Борнхольм! У людей, что слышали эти наглые слова, вся кровь закипела в жилах. Витязи, охранявшие зал, непроизвольно сделали шаг вперед, готовые сомкнуться вокруг аллемана. Тому померещилось даже, что он слышит яростный рык, только неясно, с какой стороны. Более знатные люди кидали выразительные взоры на великого князя. Он, единственный из присутствующих, оставался с виду совершенно невозмутим. Лишь глаза сощурил, как будто ему больно было смотреть. Князь Остромир Преславич, склонившись к уху Радвиласа, горячо зашептал: - Неужели ты это спустишь, государь?! Прикажи схватить наглеца! Покажи аллеманам, во что ты ставишь их силу! Радвилас бросил на него такой взор, что Остромир вмиг смолк и только что не отскочил прочь. Затем, обращаясь к аллеманскому барону, великий князь произнес спокойным голосом всего два слова: - Мы запомним! И, как ни кипели гневом литты, как ни стремились сейчас выместить ярость на наглом после, схватить его, бросить в темницу, - никто не решился ослушаться великого князя. Сбитые с толку, княжеские ближники обменивались укоризненными взорами: что это, неужто Радвилас смирился перед аллеманами и не решится отбить Эглите? Неужто он вправду грозен был только слабым противникам, а более сильных боится? Самый воздух загудел эхом незаданных вопросов. Но князь Радвилас так и не произнес больше ни слова, словно на век онемел. Только когда во дворе загрохотали копыта тяжелых рыцарских коней, служивших послу и его спутникам, великий литтский князь поднялся с трона и, хромая сильнее обычного, покинул зал. С тех пор прошло уже два года, а крепость Эглите все еще называлась аллеманским Борнхольмом. Изрядный кус приморской земли был потерян, тамошние жители сделались рабами. Хуже того: закрепившись в Эглите, аллеманы могли неограниченно копить силы для новых нашествий. Литтская Земля стала похожа на остров, затопляемый половодьем. Не сдержишь поднимавшуюся волну, не поставишь вовремя плотину навстречу ей - и все смоет. На своей, закатной половине владений Азуолас уже не раз отражал аллеманов, когда те пытались двигаться дальше. Однажды он прислал в Айваре триста пленных рыцарей, вынужденных идти пешком, в цепях. Литты обрадовались такому шествию врага, они теперь еще больше славили князя Азуоласа. Он один, казалось, еще защищал Литтскую Землю, тогда как сам великий князь отступился. Даже некоторые воеводы, наиболее горячие и воинственные, перешли от Радвиласа к его брату. Но отбить снова перестроенную и укрепленную Эглите у Азуоласа не хватало сил. В бесконечных пограничных стычках литты и аллеманы только изматывали друг друга, и никто не мог взять решительного перевеса. Уже без малого два года ни сам Азуолас, ни воины его не бывали дома, в Лутаве. Как ни скучал князь без милой Рингалле и детей, но не мог к ним уехать, уступить победу аллеманам. Хорошо, что хоть оберег, сделанный бывшей вайделоткой, всегда был при нем, защищал в бою от ран и увечий и напоминал о жене. Но все же Азуоласу хотелось бы знать, что собирается предпринять старший его брат, готовит ли он отпор аллеманам. Об этом все чаще говорили и воины, они начинали роптать. А Радвилас никому не открывал своих замыслов, наслаждаясь любовью молодой жены у себя в Айваре. В первый же год брака Предслава родила ему девочку, Дейне. Рядом с женой и зеленоглазой малышкой Радвилас немного оттаивал, на время забывал жестокое унижение. Предслава, сделавшись матерью, еще больше похорошела и выглядела довольной своей судьбой. К тому времени, как дочке исполнился год, молодая княгиня закончила ее кормить, и стала чаще поручать быстро растущую малышку заботам мамок и нянек. Сама же больше времени проводила рядом с мужем, сопровождала его на охоту верхом на Подарке - белом коне, и ночами уединялись в супружеской опочивальне. Предслава не могла навсегда раствориться только в обязанностях матери, как это случается с иными женщинами. И еще: она понимали, что, если хочет вправду быть княгиней, не должна превращаться в наседку, замкнутую в детской. Муж не очень-то пускал ее к себе в душу, но ее вниманию радовался. В тот день Предслава решилась побеспокоить мужа за работой. Радвилас все важные грамоты составлял сам, и оттого у него почти не было свободного времени. Но ведь и новость она собирается ему сообщить не абы какую! Постучав в закрытую дверь и услышав приглушенный голос супруга, Предслава вошла в его рабочий покой. Князь сидел за столом, полным пергаментов и берестяных грамот, чернильниц и перьев, писчих палочек. Стремительно перевернул несколько важных грамот, запечатанных знаками подвластных ему князей. Молодой княгине даже показалось, что она видела печать со знаком павшей крепости Эглите, хотя кому было посылать оттуда вести? Но она не спросила, а, глядя в лицо супругу, проговорила с улыбкой: - Муж мой, у меня для тебя радостная весть! Наша дочь только учится ходить, а я уже жду второго ребенка! Я думаю, будет сын. Радвилас быстро, забыв о хромоте, вскочил на ноги, обнял пока еще тонкую талию жены, ее высокую крепкую грудь. - Точно? Сын будет? - переспросил с надеждой. Хоть у него уже было пятеро сыновей от первого брака, но хотелось иметь сына и от Предславы. Одного, двух - сколько пошлют боги. Владений в Княжестве Литтском и Сварожском хватит на всех, слава Вечному Небу! - Ведунья, что меня смотрела, так говорит. Она мне порезала руку и сцедила несколько капель крови в чашу с водой. Они сразу пошли ко дну. Говорят, это признак сына: кровь тяжелеет, в ней зреет властная мужественная сила. - Гляди, как бы не напугали тебя россказнями о крови, - предостерег жену Радвилас. - Я не из пугливых, - усмехнулась Предслава. Да уж; как замечал про себя и сам князь, и его окружение, здоровьем она была не чета покойнице Всемиле, первую дочь принесла, не дав за себя поволноваться. Да и характером была бойчее, смелее и любознательней. Но это Радвиласу как раз нравилось. Она оживляла его и весь айваресский двор, как бурный родник, что волнует воды широкой медленной реки. Но, если кто вообразил, будто великий князь литтский и сварожский изнежился в объятиях молодой жены, а государственные заботы пустит на самотек, - тот несказанно ошибся бы. До такого состояния не довело бы Радвиласа ничто на свете. Пока его брат сражался с аллеманами, сам он копил силы, готовился, чтобы ударить сразу и наверняка. Под окном, во дворе, раздался громкий вопль, стук копыт, бряцание оружия. Радвилас выглянул в окно. Там войско проводило учения. Облачившись в доспехи, атаковали сомкнутым строем, по команде поворачивали коней, с наскока рубили поставленные на палках чучела в аллеманских доспехах. От могучего удара литтского витязя у одного чучела отвалилась голова, покатилась по земле вместе со шлемом. Радвилас усмехнулся. "Мы с вами еще поговорим, господа, как вы любезно предложили! Не так-то легко при наших пространствах собрать и обучить войска. Людей меньше, чем у Аллемании, снарядить всех нелегко. Но мы уже почти готовы! Как только Драйнас пришлет чертежи новых укреплений, мы выступим". Драйнас, незаменимый прознатчик литтского князя, открыл лавку и кружало в Борнхольме, бывшей Эглите. Он назвался аллеманом, много лет прожившим среди литтов, угощал воинов Империи пивом да сосисками с капустой, и всегда держал широко раскрытыми двери, а также уши. Успел заручиться поддержкой аллеманского фогта и его людей, вовремя ссудив золота, а заодно назвал им пару городских богачей, кого не жалко было обобрать. И новые власти Борнхольма верили оборотистому трактирщику, считая его своим, он был вхож к ним в городской совет. Аллеманам были нужны люди, знающие Литтскую Землю и ее народ, поскольку они собирались в скором времени двигаться дальше. А Драйнас разузнал, что в лесах еще таятся много беглых литтов, не пожелавших работать на завоевателей; что жители побережья не смирились с аллеманской властью и только ждут знака, чтобы поднять восстание. Завел голубятню и посылал птиц с донесениями в Айваре, великому князю. У Драйнаса не было в эти два года ни одного спокойного дня. Каждый вечер он засыпал с мыслью: "Пока все обходится. Не разгадали еще". А как сложится завтра, он не мог знать. Но при этом не без самодовольства думал, что вряд ли кто-то еще смог бы так тонко и удачно играть с аллеманами, как это делает он. И эта мысль приносила Драйнасу удовлетворение. Хотя он знал, чем рискует. Захватив Эглите, аллеманы повесили на главной площади бывшего литтского наместника и нескольких именитых горожан, что не уехали вовремя и отказались перейти на их сторону. За несколько дней наступила жестокая зима. Ударил мороз, такой, что местами даже море замерзло вдоль берега. Небо заволокло тучами, оно почти не прояснялось даже днем. Но Драйнасу такая погода была на руку: меньше любопытных глаз. Вечером он уложил полную сумку еды, сунул среди колбас и сыров туго свернутую берестяную грамоту в железной трубке, и направился к небольшой бухте, поодаль от причала, где не было видно лодок. Там его поджидал приятель - местный рыбак по имени Эйхо, после прихода аллеманов скрывавшийся с другими беглецами по лесам. На море бушевал шторм, волны вздымались и ревели, как медведи. Только такой опытный моряк, как Эйхо, мог решиться плыть на лодке в шторм. Но он был уже тут, хоть и промок до костей, ожидал возле своей лодки, подальше от волн. Драйнас молча протянул ему сумку. Эйхо вздохнул, принимая ее. - Спасибо тебе, друг! Нам сейчас трудно: уж очень рано пришла зима. Кое-что мы запасли, трудней с одеждой. Больные появились, у троих огневица. Если не отвоюем Эглите - не знаю, сколько народу доживут до весны. Драйнас ободряюще хлопнул собеседника по плечу. - Теперь уже совсем скоро отвоюем! Я тебе поручаю чертежи аллеманских укреплений. Отвези их князю Азуоласу, как накормишь своих. От этих чертежей многое зависит. Фогт недаром их хранит под замком. В тусклом свете единственного факела видно было, как глаза у Эйхо вылезли из орбит. - Ты украл чертежи у фогта? Это же опасно! Драйнас многозначительно пожал плечами. - Ну, что поделать - сейчас везде опасно! Ты, главное, чертежи отдай в собственные руки великому князю или его брату, князю Азуоласу... Да, вот знак, что от меня! - он сунул в руки гонцу перстень, когда-то подаренный князем Радвиласом. И в этот миг, когда отступил бешеный рев моря, оба услышали гораздо более страшный для них звук: скрип гальки под шагами нескольких людей. А уж потом из темноты выступили еще более черные фигуры. - Сдавайтесь, шпионы! - раздалось по-аллемански. Драйнас толкнул Эйхо в его лодку, сразу подхваченную течением. Рыбак не привык медлить. Он взрыл воду веслами, и лодка стремительной ласточкой взлетела на гребень волны. Драйнас успел еще заметить в свете факела, как, задержавшись на миг, лодка скатилась по другому боку водяной горы. И больше он ничего не видел. Если Эйхо и крикнул что на прощание, то его голос унесло бушующее море. И хорошо, если только голос, а не его самого вместе с его утлой лодкой и надеждами стольких людей. А самого Драйнаса в тот же миг ухватили аллеманы, связали ему руки. Старший из них ткнул пленника рукоятью копья в подбородок. - Господин фогт будет рад: мы быстро схватили того, кто украл чертежи! Попался, предатель! Драйнас сплюнул кровь, усмехнулся разбитым ртом: - Предатель не я, а те из литтов, что, к сожалению, служат вам. И на другой день, перед глазами фогта, барона Хельсинборгского, Драйнас, продрогший до костей в ледяной темнице, повторил то же самое: - Предателем я был бы, если бы вправду переметнулся к вам, захватчики! Аллеманский барон едва сдерживал желание взять меч и зарубить литта прямо сейчас. Ведь он ему доверял, насколько можно доверять местному, а тот украл важнейшие чертежи. И, самое худшее - успел их отослать! И что теперь делать? Драйнаса допросили, конечно, но без особого успеха. Что, собственно, тот мог сообщить? Назвать своих сообщников - но они, по всей видимости, далеко. Выдать своего гонца - но тот вряд ли сунется в Борнхольм. Значит, остается ждать войны. И она теперь неизбежна! Неожиданно аллеманский фогт спросил у Драйнаса, словно бы без всякой ярости: - Ты кто? Литтский рыцарь? Тот отвечал, пожав онемевшими плечами: - Вовсе не рыцарь. Это звание вы уж себе оставьте. А я простой купец. Горожанин. Уловив насмешку над рыцарским званием, аллеман усмехнулся, тогда как глаза оставались ледяными: - Так ты горожанин, но решил быть храбрым, как рыцарь? Ты нам много навредил, я признаю! Если твой князь тебя не наградил по заслугам, то мы наградим. Окажем тебе честь: умрешь в доспехах рыцаря! Ударив в гонг, фогт вызвал слуг. Те принесли полный рыцарский доспех. Схватили пленника, сорвали с него остатки одежды и стали заковывать в латы на голое тело. Драйнас только раз пронзительно закричал, когда холодное железо обожгло кожу. И смолк. "Все равно, князь Радвилас скоро за всех отомстит!" - уверенно подумал он, когда аллеманы заклепывали забрало шлема на его лице. - Приковать к столбу на площади, пусть обледенеет! - распорядился фогт, меж тем как его люди уволокли Драйнаса. Между тем, Эйхо, с трудом преодолев на своей лодке бурю, добрался до становища литтов, а князь Азуолас немедля отправил послание брату в Айваре. Едва князь Радвилас увидел аллеманские чертежи вместе с перстнем - своим знаком доверия, он послал своим подчиненным князьям приказ собирать войска, которые они уже давно втайне готовили в своих городах. Теперь для них пришло время. В темную морозную ночь литтские войска подошли к Борнхольму, бывшей Эглите. Двигались скрытно, со стороны леса. Снег скрипел под копытами коней, под колесами повозок, словно жаловался. Бело-голубой снег под черным небом. Других цветов не было, их съела тьма. Звуков не доносилось тоже. Литтское войско привыкло двигаться тихо. От главного войска отделился небольшой отряд и спустился к морю. Усевшись в лодки, стали грести к чернеющей впереди высокой башне, спускавшейся к самой воде. Об ее каменную кладку, как о гранитную стену, с шумом разбивались волны. Передняя лодка достигла подножия башни и опасно забалансировала на волнах, удерживаемая взмахами вёсел. Послышался отрывистый крик морской чайки. Сверху долетел ответный клич, и трижды кивнул горящий факел. - Бросай! - шепнул один из сидевших в лодке людей, и воины швырнули вверх длинные веревки, зацепившиеся наверху железными крючьями. Наверху послышалось какое-то шевеление. И люди стали карабкаться вверх по веревкам, сжимая зубы, когда порыв ветра раскачивал их, угрожая сбросить вниз. Один из них невольно взглянул вниз, в морскую бездну под ногами, да и не смог уже лезть дальше, повис, дрожа и стуча зубами, вне себя от ужаса. Ничто не могло сейчас заставить несчастного воина хотя бы шевельнуться. Он раскачивался на вытянутых руках, чувствуя, как они постепенно немеют, перестают держать. Наконец, словно завороженный бездной, несчастный медленно разжал руки и улетел вниз. Раздался громкий всплеск, но крика никто не расслышал. Зато остальные, помолившись морской богине Юрате, взявшей их товарища, вскарабкались на башню. Там царил беспорядок; только что произошла стычка, но соратники-литты одолели аллеманский караул, и с распростертыми объятиями приняли своих собратьев. Отдыхавшись, те двинулись дальше в башню, выбивать противника. Яростная, но короткая схватка с ничего не ожидавшим противником - и приморская башня оказалась в литтских руках; но по всей крепости и в городе никто об этом не подозревал. А внизу, под мощными стенами аллеманской крепости, князь Радвилас вслушивался в ночь, пытаясь понять, что происходит. Приморская башня была единственным слабым местом крепости, позволявшим проникнуть извне, но и на этом пути столько препятствий ждало даже самых ловких и отважных воинов, что отобрали они с Азуоласом. Если хоть у одного не выдержит веревка... Если не получится без шума захватить башню... Князь Азуолас подъехал к брату, утешительно положил руку ему на плечо. - Я не вижу причин, почему бы пошло не так, - произнес он приглушенным басом. - Ну а если бы даже не получилось... что ж, мы начнем штурм, и в итоге, все равно возьмем крепость! Как под Бэринбургом, помнишь? Он слишком поздно понял, что сказал, и запоздало прикусил язык: ведь под Бэринбургом погиб их отец, и только слаженные действия всего рода спасли от поражения. Радвилас одним взглядом напомнил об этом брату, так что тот виновато склонил голову. - Мы пришли не копья ломать в поединке, а одержать безусловную победу! - ледяным голосом произнес великий князь. - Только ради памяти Драйнаса мы должны победить! - Да, - нахмурился Азуолас. - Драйнас достоин, чтобы за него отомстили, как за родовитого вельможу!.. Но смотри, брат! Факел на приморской башне! В самом деле: наверху мелькнул огонек, взмыл стремительной ласточкой, завертелся в воздухе, сея рыжие искры. Сомнений не было: это их условленный знак! Радвилас повернул коня, проехал вдаль воинского строя, обратился к едва видимым в темноте воинам: - Литтские витязи, готовьте тараны и лестницы! Пусть Эглите снова станет литтской крепостью! Вышвырнем аллеманов прочь! От вашей храбрости нынче зависит все! - о готовящемся восстании внутри крепости он не сказал воинам, так как в этом случае они могли расслабиться и переложить половину дела на чужие плечи. Радвилас понимал, что одержать победу могут лишь те, кто бьется изо всех сил, словно от каждого из них зависит все. Молчаливое литтское воинство вмиг оживилось. Запылали факелы, задвигались люди, принялись за работы, чтобы к утру начать штурм. На рассвете стражники-аллеманы всполошили всю крепость. По тревоге стал собираться рыцарский полк. Рассерженные сотники и десятники пинками да бранью будили загулявших накануне кнехтов. Но проснулись поутру не все, - третью сотню нашли спящей вечным сном в собственной казарме. Кто-то, видимо, опоил воинов ядовитым зельем. По всему городу вспыхивали стычки: местные жители, вооружившись чем попало, спешили выместить ненависть к своим "хозяевам", не дожидаясь, пока город будет взят. Городского фогта, барона Хельсинборгского, разбудил на рассвете спешный гонец. - Беда, господин! Большое войско идет на штурм! И в городе возмутились литты! Барон содрогнулся: ему на миг увиделось застывшее во льду мертвое лицо казненного им литта, и губы мертвеца зловеще усмехались. Но он быстро пришел в себя. Уж конечно, из Аллемании не назначали военачальниками в пограничных землях трусов. - Сейчас же коня мне! Арво! - крикнул он спавшему на большом ларе слуге-литту. - Доспехи мне! Я иду в бой! - Сейчас, мой господин! - слуга мягко, как кошка, соскочил на пол. И вдруг схватил со стены висящий там кинжал и решительно вонзил его в грудь фогту. Затем ухватил подвернувшуюся под руку метлу и выбежал на улицу. - Братья! - крикнул он встретившимся литтам, вскинув метлу, словно знамя. - Выметем аллеманскую нечисть из нашего города! Но аллеманское войско, даже лишившись предводителя, оставалось многочисленным и боеспособным. Их отборные отряды стойко закрывали путь штурмовавшим крепость литтам, заткнули каждую брешь, куда мог прорваться противник. Воины с тараном трижды откатывались от ворот, хотя те уже трещали под мощным ударом. Литты падали под градом стрел, будто их кто косил. После третьей попытки штурма Радвилас отвел войско, пережидая и готовясь к дальнейшему развитию событий. Тем временем живые уносили погибших и раненых. Войсковые лекари пытались помочь им, кому было возможно. А уцелевшие перестраивались и ждали новых приказаний. Видя, что противник отступает, аллеманы на стенах разразились насмешками: - Ага, бежите, подлые литтские псы! Не взять вам Борнхольм! Лучше бы вы вовсе не приходили с вашим трусливым князем! На позор себе явились! Слыша эти выкрики, литтские воины вертелись как ужаленные. Но князь Радвилас лишь многозначительно усмехался, и им оставалось только смириться. Он вовсе не собирался объяснять, что в это время в Морской Башне отворили лаз, и его воины идут уже с другой стороны, занимают крепость. Кто поймет, тот поймет. Насмешки аллеманов вдруг стихли, у многих, только что исполненных решимости отстоять город, враз опустились руки. Откуда не ждали, на них ринулся литтский полк, и одновременно на Морской Башне, а затем и на Главной, взвилось зеленое знамя с пардусом. Каким колдовством литты очутились в городе?! Того было еще мало. В разных краях города запылали дома и служебные помещения, что аллеманы забрали себе. Вместе с конными воинами, почти не отставая в узких городских улицах, в бой спешили и горожане, под знаменем-метлой, вооруженные кто чем, вплоть до вертелов и кухонных ножей. Зато ненависти у местных жителей было хоть отбавляй: аллеманы за время своего владычества допекли всех. С оглушительным треском рухнули городские ворота, и теперь уже главные части литтского войска ринулись в бой. Дрались повсюду, как обычно бывает в уличном бою. Из окон бросали тяжелые предметы, где только удобно было поразить врага, не причиняя ущерб своим. Аллеманы, где могли, старались укрываться за бревнами и стенами, занимали дома, и оттуда их выкурить удавалось лишь пожаром. Однако силы все же были не равны. Зажатые со всех сторон, аллеманы не могли надеяться одолеть всех. Им был предоставлен выбор: сражаться до последнего или сдаться в плен, надеясь, что их пощадят. И к вечеру большая часть рыцарей и кнехтов, державших оборону возле ворот, сдались. В городе еще горели костры, и кое-где продолжали драться, когда князь Радвилас во главе литтского воинства въехал в город сквозь разбитые ворота. Над замком вилось знамя с серебряным пардусом. Еще не остывшие от битвы, литты выкрикивали приветствия, поздравляли друг друга, обнимались при встрече, - княжеские витязи вместе с местными горожанами. Великий князь отдал распоряжения тем, кому предстояло наводить порядок в Эглите. Впрочем, укрепленный аллеманами замок и для литтов не будет лишним, - думал он, издалека разглядывая мощные стены и башни. Не подскажи им покойный Драйнас способа захватить Морскую Башню - долго топталось бы вокруг его войско, и немало людей бы погибли. Раздумья великого князя прервал воевода Остромир, указав рукой на пленных аллеманов, взятых под стражу. Вокруг них с копьями наизготовку расхаживали литтские повстанцы. Иногда кто-нибудь из них делал вид, что хочет заколоть пленника, и все хохотали, когда жертвы этой жестокой игры отшатывались прочь. - Что с аллеманами делать? Их больше тысячи, из них не менее ста рыцарей. Да еще семьи у некоторых. Эйхо со своими требуют всех повесить... Князь Радвилас сурово нахмурился. - Я им повешу! Не смыслят ни Лешего в государственных делах. Остромир, скажи, чтобы охраняли пленных как подобает. Если кто вздумает после боя сводить счеты - тех самих велю вешать! До утра великий князь вместе с братом и другими воеводами ездили по городу, гасили очаги сопротивления, осматривали разрушения, распоряжались. Поутру, усталый, но довольный, Радвилас собирался ехать в крепость, где ему приготовили завтрак и постель. Но по пути заехал к пленным, которых поместили на огороженном конском выгоне. Он нашел аллеманов впавшими в молчаливую туповатую угрюмость, что бывает характерна для их породы в дни несчастий, когда приходится страдать под ударами судьбы. Некоторые сидели прямо на мерзлой земле, не пытаясь хоть как-то устроиться лучше. Увидев литтского князя со свитой, аллеманы исподлобья следили за ними. Остановив коня напротив выгона, Радвилас произнес по-литтски, а толмач переводил его слова аллеманам: - Мы отведем вас в Айваре, а потом пусть ваши родные и правители соберут за вас выкуп, соответственно званию каждого из вас! Но сейчас мне нужен самый знатный из уцелевших рыцарей. Пусть он выйдет вперед! Несколько знатных аллеманов тревожно переглянулись, не сомневаясь, что литтский вождь требует лучшего из них, чтобы казнить для устрашения других. Наконец, вперед вышел высокий худощавый старик в черном, с повязкой на голове. Несмотря на рану, он держался прямее своего копья и бестрепетно выдержал рысий взор Радвиласа. - Я - барон Адальберт Дагакларский. Этот род кое-что значит в пограничных землях и на полудне, на берегах Даны. - Это достойный род, чтобы выполнить мое поручение, - одобрил Радвилас, вспомнив, что в былые времена, когда аллеманы только начинали завоевывать Литтские земли, среди императорских наместников были и двое баронов Дагакларских. - Так вот, почтенный барон: ты поедешь в Конигсбург, ко двору императора Гейзериха, и скажешь ему, что я, великий князь литтский и сварожский, по праву сильного вернул Эглите под свою власть! На сем, барон, можешь быть свободен без выкупа. Кровь прилила к бледным щекам аллеманского барона. Казалось, он никогда не даст ответа. Но, наконец, проговорил: - Это я сделаю, но лишь для того, чтобы государь император поскорее узнал о случившемся! Мне бы легче было отдать всю кровь и золото, чем служить вестником поражения. - Главное - не перепутай ни слова, - напутствовал его Радвилас. В день, когда барон Дагакларский добрался до столицы Империи, там был праздник в честь дня рождения супруги императора. Барона проводили прямо на пир. Когда он скорбно поведал о взятии Борнхольма, ни сам император, ни его советники не сразу поняли, о чем идет речь. Но, когда барон повторил свою речь, да еще со слезами на глазах, а затем в точности передал слава Радвиласа, придворные ужаснулись. - Это немыслимо! Какая наглость! - восклицали они на все лады. - Радвилас - не рыцарь, он не умеет сражаться честно, а, как змея, жалит сзади. Только с помощью подлых уловок он и добивается успеха. Это у него-то право сильного?! Если бы ему в руки не попали чертежи нашей крепости, если бы в городе не восстали рабы, Радвиласу никогда бы не взять Борнхольм! Ему помогла счастливая случайность! Сам же император Гейзерих, подождав, пока его окружение немного успокоится, поднял золотой кубок и проговорил: - Так судили боги, а их воли не избегнет никто из смертных. Но хочу, чтобы вы помнили: не литтам дано победить, а нам дается урок смирения перед судьбой. Мы склоняемся перед волей богов, но не людей. Да пошлют нам боги победу впредь! Лишь немногие, как барон Дагакларский, про себя недоверчиво покачали головой. Для всех остальных был восстановлен на миг поколебленный мир в душе. Роковая случайность или воля богов - но они, во всяком случае, потерпели поражение по причинам, неподвластным людям, и им нечего было стыдиться. Виночерпии разлили всем в кубки ароматного сладкого вина из Марции, и пир продолжался.