Железный лес

По возвращении в Ялину, княгиня Всемила сообщила мужу, что ждет ребенка. На сей раз она была исполнена решимости сохранить и в положенный срок родить здорового сына, - она точно знала, что будет сын. Двигалась всегда плавно, осторожно, словно несла кувшин с драгоценным содержимым. На лице и во всем облике ее лежал отпечаток божественной благодати, полученной в храме Лайме. От княгини днем и ночью не отходили ее лекари, ворожеи, повитухи, служанки, что расчесывали ей волосы и пели песни. Ее мужу было мало места во всем этом женском мире, и он с прежним увлечением занимался государственными делами. Радвилас был в отъезде - решал судебную тяжбу двух землевладельцев, у которых затянувшийся спор из-за межи дошел до смертубийства. К тому времени, как он, разобравшись со всеми обстоятельствами, вынес приговор, уже спустилась ночь. Князь собирался заночевать в деревне, выбрав дом побольше и почище. Но тут прискакал гонец и сообщил, что княгиня Всемила родила сына. Сына! Радвилас и не думал никогда, что так сильно радует сбывшееся отцовство, так окрыляет одно лишь это короткое слово, - особенно после того как ждал его столько лет. Пожалел, что его не было рядом с женой в решающий час. Опять Всемила будет оскорблена его невниманием. Впрочем, ей сейчас не до него, она радуется наконец обретенному сыну. Он поднял в путь свой отряд и пустил коня вскачь, спеша в Ялину. Копыта коней стучали по мерзлой земле, проламывали на лужах тонкий лед, с шумом расплескивали воду. Было начало весны, и днем рыхлый снег уже сильно таял, а ночью его прихватывал мороз. В черных окнах луж плавали звезды. Когда князь примчался в город, уже рассвело, и стража открывала ворота. - Здравствуй, государь! Поздравляем с наследником! - уже вся Ялина, оказывается, знала о счастливой вести в его доме. Найдя взглядом сотника городской стражи, Радвилас дал ему в руки кошель с серебряными монетами. - Раздели между воинами, в честь моего сына! Но не вздумайте напиться: за это выгоню вон! - предупредил князь, въезжая в город. Войдя в женские покои, он застал жену в постели, кормившую ребенка. На лице Всемилы еще ясно читались следы пережитых испытаний, но при этом оно озарялось внутренним светом, какой бывает лишь у очень счастливых женщин. Бережно держа младенца у груди, глядела, как он пьет ее молоко, и тихонько напевала песню без слов. Она даже не заметила, как в покои вошел ее муж. Только когда он, не произнеся ни слова, подошел ближе к постели, Всемила очнулась. - Смотри, Радвилас! Какого витязя нам послали боги! Князь поцеловал жену с чувством глубокой признательности. Подождал, пока младенец насытится, а затем осторожно взял его на руки. Разглядывая едва сформировавшееся тельце, похожее на наскоро вылепленную из теста куклу, пытался представить его будущее. Как знать - возможно именно его сыну, что пока еще не сознает себя, в будущем суждено умножить величие Литтского княжества? Возможно, он одержит выдающиеся победы на поле боя, а может быть, и сделается великим князем! Солнечный луч, прорвав тучи, скользнул сквозь слюдяное окно по еще сморщенному личику младенца. Глаза у него покуда были мутно-голубые, как у всех новорожденных, но в солнечном свете Радвиласу на миг привиделся в них зеленый русалочий блеск. - Его будут звать Саулис - "солнечный"! - объявил он, глядя, как ласкает солнечный луч лицо его первенца. В тот же год родился сын и у младшего брата Радвиласа - сделавшегося яргородским князем Мадвижаса, которого новые подданные, непривычные к литтским именам, звали Мстиславом. Его супруга, княгиня Данута, в первый же год родила сына, названного Лютобором - это было старинное сварожское имя. Впоследствии станет ясно, что яргородский княжич-полукровка унаследует слишком много от древнего и загадочного рода своих предков по матери, и в будущем прославит себя волшебными дарованиями, чего никто от него не ждал. Но то будет после, а пока что Мадвижас гордился, что так скоро сумел породить сына. Но на этом его родительское счастье и окончилось - в последующие годы Небо не посылало детей им с Данутой. А вот у Радвиласа со Всемилой иное дело: едва княгиня отняла от груди Саулиса, как сразу же понесла вновь и родила второго сына, Линаса. Казалось, она стремилась взять как можно больше материнского счастья в отплату за годы мрака и отчаяния. С растущими сыновьями возилась и воспитывала их сама, на мамок и нянек полагалась лишь когда было не успеть всюду. Глядя, как дети еще не понимающими, но уже требовательными ручками таскают мать за косы, Радвилас думал, что Всемила наверняка испортила бы единственного сына или даже двух. Но за ними в свой черед последовали и другие: Борусс, Каутмантас, Арнис, и, наконец, долгожданная девочка Лайме, названная в честь благословившей их семью богини судьбы, а по-сварожски - Доли. Так Всемила была всегда окружена детьми, и, по мере того, как одни подрастали и покидали ее уютное гнездышко, готовясь к будущей взрослой жизни, другие его населяли. Между тем, годы шли один за другим. Радвилас обжился в Ялинском княжестве так прочно, что всем казалось, будто по-другому и быть не могло. Взрослели дети тех горожан, что некогда встречали у себя в городе литтского княжича. Пришедшие с ним литты охотно женились на сварожских женщинах, ценя их красоту и домовитость. Рождались дети, с малолетства говорившие на невообразимой смеси языков. Впрочем, основой оставалась сварожская речь, какую и без того знали многие литты. И не только в устной речи: даже при дворе князя Алджимантаса писали по-сварожски все важные письма и деловые грамоты. У литтов фактически не было собственной письменности: священные руны и знаки чертили только для молитв и заклинаний, и по-настоящему владели ими одни жрецы. Молодому государству проще было перенять письменность у соседей, чем в спешке изобретать собственную. Так и складывалось благодаря смешанным бракам и присоединению новых земель, новое княжество - Литтское и Сварожское, как указывали на сварожском языке во всех государственных грамотах. Если учесть, что в Айваре по-прежнему надежно удерживал бразды правления стареющий, но еще крепкий князь Алджимантас, а окраинами управляли его взрослые сыновья, - можно понять, что за эти годы Литтское княжество значительно больше обрело, чем потеряло. Несмотря даже на то, что за эти годы им не раз приходилось воевать: аллеманы на закате, лугийцы на восходе упорно пытались опрокинуть набирающего силу соседа. А порой и сами литты успевали ударить первыми, действуя стремительно, как пардус, чье изображение неспроста носили на знамени. Так - в войне, княжеских заботах и семейных радостях, - прошла молодость Радвиласа. Он превратился в зрелого мужчину, опытного и знающего, пользовался всеобщим уважением. Ялинцы говорили о своем князе: "Князь Радвилас мудр, как сам Бронислав Великий! Никаким человеческим слабостям он не подвержен, на пустые забавы не тратит время, а всегда заботится о том, как сделать лучше." Между тем, не одни только литты в эти годы не сидели сложа руки. Вокруг их границ по-прежнему высились аллеманские замки и бурги, в них копились деятельные силы, давно точившие мечи на своих соседей. На восходе они рассчитывали добыть и богатство, и славу. В сагах аллеманских скальдов много пели о счастливцах, что устремлялись в дикие лесные земли простыми кнехтами, а затем выкраивали своим мечом целые баронства и графства в новом краю. Куда больше, правда, было тех, кто находил смерть в глухом бору или в реке, или на поле боя под мечом литта. Но об этих как раз в песнях не пели. И теперь аллеманы, собрав войско в пограничном городе Бэринбурге, принесли жертвы богу грозы Донару и Тюру, богу справедливой войны, прося о помощи в походе. В огромной яме пылал огонь, страшно дымя и чадя. Там горела целиком туша медведя, со шкурой и головой. Вокруг нее кружились в странной пляске воины в полном вооружении. Лица их были вымазаны сцеженной медвежьей кровью. Они вслушивались в странный, неровный ритм, что отбивал на барабане жрец Тюра. По его знаку воины вскидывали к небу мечи, копья, секиры и другое оружие. Пламя костра вспыхивало на лезвиях, слепило глаза. Воины приближались к самому огню, не боясь его яростного жара, окунали в пламя свои мечи, и сами проходили сквозь него в доспехах. Даже на другом краю поляны слышалось, как жарко дышит высокое пламя. Но этим людям оно было нипочем. Казалось, что пламя дружески обнимает их высокие фигуры, одетые в доспехи. Далеко не все аллеманы участвовали в этой неистовой пляске с огнем. Всего несколько сотен среди десяти тысяч собиравшихся в поход. Остальные стояли немного поодаль, наблюдая за необычным действом. Один из рыцарей, недавно приехавший из внутренней Аллемании, с удивлением спросил у своего приятеля, приграничного жителя: - Какой дикий обряд! Я-то думал, воинские братства остались только в старинных легендах. У нас, в давно умиротворенных краях, богам поклоняются гораздо спокойнее. А эти пьют медвежью кровь, проходят сквозь огонь, как в древности! Скажи, Ульрих, как так может быть: они шагают прямо в огонь, и остаются невредимы, и он не обжигает их! - Они освобождаются своими обрядами от страха смерти, если надо - и вправду шагнут в огонь, - ответил тот, кого первый назвал Ульрихом. - Безумцы, понятно. Но знаешь, Эбергард: в этой дикой стране, где за каждым кустом может таиться вооруженный литт, воинские братства нам очень кстати. Они бьются как бешеные, даже если это ужиное племя заманит нас в засаду, как у них водится! Увидишь сам, как мы здесь воюем. Приграничье - совсем не рыцарский турнир в Конигсбурге. - Я слышал, что поход назначен на завтра? К чему такая спешка? - недоумевая, спросил приезжий Эбергард. Его приятель важно округлил глаза. - Да, а как ты хотел? Готовиться целый месяц, чтобы литты пронюхали и напали первыми? Тролль их знает, откуда они все узнают, но это так. Весь наш замысел завязан на внезапности. Захватить и разрушить пару городов лесных литтов, сравнять с землей все строения, увести жителей, взять все ценное. Пусть литты запомнят, что это больше не их земля! - Но ведь это на самом деле их земля, - неуверенно возразил Эбергард. - Еще чего! Была их, станет - Аллеманской Империи! Граф Леттенбергский обещал, что каждый желающий сможет нарезать себе столько земли, сколько пожелает, а литты станут работать на нас. Вот ты, например: много ли тебе оставили от наследства старшие братья? А здесь ты сможешь разбогатеть и построишь собственный замок! Нам, приграничным баронам, никто не помешает обогащаться!.. - А император Готфрид? - с сомнением напомнил приезжий рыцарь. Но Ульрих только отмахнулся. - Что император сделает храбрым воинам, расширяющим границы Империи? Поверь, друг: настоящий дух Империи в нас, стражах границы, а не в разряженных царедворцах и не в изнеженных горожанах! К тому же, императору нет дела до нас. Лишь бы подати поступали вовремя... О, вот и братство закончило обряд! Теперь слушай: наш вождь скажет речь. В самом деле: участники воинского братства, все опаленные, в покрытых копотью доспехах, отошли подольше от ямы, где обугливалась туша медведя, принесенная в жертву всесожжения. Стих грохот барабана. Посвященные удалились на край поляны и там столпились, обособленно от прочих воинов, беседуя только между собой, словно считали остальных в лучшем случае наполовину равными себе. Вперед, к военному алтарю, вышел избранный предводитель похода, граф Аларих Леттенбергский, рослый воин лет сорока пяти, с широким шрамом на лице. Его хорошо могли разглядеть, потому что шлем графа держал в руках стоящий за ним оруженосец. - Братья! Храбрые аллеманские рыцари! - громко возвестил он, привлекая общее внимание. - Завтра мы выступаем в поход! Наша цель - пограничные земли литтов! Мы должны захватить их, как наши предки захватили тот край, где мы с вами стоим сейчас! Тут когда-то тоже жили литты, а ныне они говорят только по-аллемански и служат нам. Немалое число их пойдет завтра кнехтами в нашем доблестном войске. И мы с вами еще увидим, как воздвигнутся новые аллеманские крепости, и граница отодвинется прочь, на восход! Наш нынешний поход - великий шаг к покорению всего восхода. Айваре, Лутава, Влесославль, Плесков, - все ляжет под копыта наших коней, когда придет пора! - аллеманский вождь не разбирал города сварожские и литтские. Все они лежали в землях, которые надлежало покорить. Дружным ревом отозвались рыцари и простые воины - кнехты. Они были готовы идти на войну. - Отвага и выдержка аллеманского воина, сплоченность в бою и послушание своим начальникам делают аллеманов непобедимыми! - произнес граф на память слова основателя Империи, Адальберта Рыжебородого. Снова загремел барабан, грозно запели боевые рога. Аллеманы готовились выступить в поход. Первым на пути аллеманов встал Палин, город лесных литтов, где правил упорный и отважный князь Даугавис. От прежних времен в Палине остался свой правящий род, и местный вождь продолжал называться князем, хотя и повиновался теперь могущественному властелину в Айваре. Палинцам в прошлые годы не раз доводилось биться с аллеманами, неспроста оградились и каменной стеной. В лесу у них постоянно стояли заставы, готовые предупредить о приходе непрошеных соседей. Но граф Аларих Леттенбергский был не менее опытным военачальником. Он послал разведчиков перехватить лесные заставы, и его люди в жестоком бою перебили литтов до последнего человека. Дорога на ничего не подозревающий Палин была открыта. Взглянув с коня на стену, окружившую город сплошным каменным кольцом, предводитель аллеманов обратился к сопровождающим его воинам: - Полюбуйтесь! Дикие медведи выучились строить укрепления не хуже нас! Пора вновь обратить в ничтожество этот народ, пока он нас не разбил нашим же оружием! В предутренних сумерках аллеманы окружили Палин со всех сторон. Встревоженные жители, не сомкнувшие глаз всю ночь, слышали скрип колес, стук копыт, лязг железа, ржание коней. А наутро сквозь серую завесу дождя увидели, что аллеманские полки стоят повсюду, мыши не прошмыгнуть незамеченной. Они придвигали к городским стенам катапульты и стенобойные машины, готовясь проломить укрепления. Яростно и мрачно глядели осажденные литты на врага. Каждому было ясно, что Палин остался наедине со своей бедой, если уж аллеманы подошли так незаметно. И у каждого сжималось сердце за своих близких, запертых за городскими стенами. - Мы будем биться, сколько хватит сил, - спокойно произнес Рэмунас, друг князя Даугависа. - Ну а затем... И сам князь, и каждый из воинов мысленно на все лады продолжали это "затем". В полдень аллеманы протрубили сигнал, и под белым знаменем для переговором подъехал в сопровождении нескольких рыцарей сам граф Леттенбергский, с ног до головы одетый в железо. Махнул рукой, разглядев на стене князя Даугависа. - Я приехал договориться с тобой, доблестный литтский князь! Если ты откроешь сам ворота и признаешь себя вассалом Империи, то мы расстанемся друзьями! Но, если ты откажешься, мы не оставим здесь камня на камне! Князь Даугавис горько усмехнулся. Он не первый раз встречал своего нынешнего собеседника; доводилось сталкиваться на поле боя, и во время перемирий тоже. Ему было известно, что аллеманы не разбрасываются пустыми угрозами. Он оглянулся на свою семью, также поднявшуюся на стену. Встретил блестящий взор Неринги, своей жены. Она ничего не сказала, лишь гордо вскинула голову, и это движение сказало князю больше всех слов. Старший сын, пятнадцатилетний юноша, надел доспехи, пальцами нервно теребил тетиву на луке. Дочь, золотоволосая девочка-подросток, смотрела кругом, не веря своим глазам. - Отец, ты же не отдашь нас аллеманам, правда? - тихо проговорила она. Ее с детства научили, что от соседей с заката не стоит ждать добра. - Не отдам, - твердо пообещал Даугавис. Он внезапно обрел решимость. Чувствуя на себе взоры не только самых близких, но и всех, кто был вокруг, он звучно прокричал, обращаясь к аллеманам: - Я отказываюсь от переговоров с вами! Вашей милости никто не желает! Граф Леттенбергский заметил на стене рядом семьи воинов, что пришли в этот час ободрить своих родных. - Так уж и никто? Здесь много женщин и детей. Если прольется кровь, их гибель будет на вашей совести! - Кровь невинных - на совести тех, кто начинает войны! - князь Даугавис взревел раненым зубром, так что на лбу его вздулась жила. - Сдайся мы в плен, наших жен и детей ждет вечное рабство! Думаешь, мы не знаем? Мы любим жизнь! Но она не заканчивается на этом свете. После смерти каждый получит, кто чего заслужил. Не одинакова судьба у храбреца и у труса, у того, кто, себя не щадя, бьется за отчизну, и у того, кто себя и других продает, поверив лживым обещаниям! Литты поддержали своего вождя единогласным боевым кличем, и над воротами взвилось зеленое знамя с пардусом. Частые капли дождя застучали по нему, складки морщились на ветру, и казалось, яростный серебряный зверь оплакивает свой народ. Тогда аллеманский граф заговорил совсем другим тоном: уважительным, словно вдруг признал литтского князя равным себе: - Я знал, храбрый Даугавис, что ты и твори воины не ведают страха! Я всего лишь испытывал тебя, а теперь передаю настоящее предложение - не от себя, а от императора Готфрида, да продлят боги его дни! Если ты откроешь ворота и поцелуешь меч на верность Империи, будешь принят, как наш союзник. Сохранишь свою власть и звание, только под имперским знаменем. Подумай: что тебе князь Алджимантас, и с какой стати надо умирать за верность ему? Уж если служить, то по-настоящему могучему владыке, а не тому, кто ничем не превосходит тебя. Чем ты хуже Алджимантаса? С нашей помощью можешь сам стать верховным князем всех литтов! - Я служу не Алджимантасу, а родной земле! Алджимантас и его род просто способны для нее совершить больше других. Они еще отомстят вам за нас... за наш Палин! - с вызовом отвечал князь Даугавис. Аллеманские рыцари явственно расслышали, как их вождь заскрежетал зубами. - Итак, ты отказываешься от всех наших предложений?! - Даже мальчишка, впервые взявший меч, не настолько глуп, чтобы вам поверить! - презрительно усмехнулся Даугавис. Граф Леттенбергский повернул коня и поехал прочь, не оглядываясь. Он был сильно раздосадован, и его спутники это заметили. Барон Эрих Вирдумарский, его ближайший помощник, удивленно проговорил: - Право, я не знаю, предводитель, зачем ты так долго беседовал с этим дикарем! Мы сумеем взять Палин и без его согласия. - Но добиться от Даугависа покорности было бы гораздо почетнее, чем убить! К тому же, его появление под нашими знаменами послужило бы примером для многих литтов. Жаль, что не удалось! - вздохнул граф. Не теряя времени, аллеманы начали осаду. Со всех четырех сторон загрохотали тараны и стенобойные машины, начали проламывать стены. Осажденные днем и ночью несли стражу. Прицельно били из луков во всех, кто приближался к стенам. Почти все лесные литты были умелыми охотниками и стреляли не наугад, а закаленные бронебойные стрелы пробивали рыцарские доспехи. Там, где пущенные машинами огромные камни проламывали часть стены, тут же сквозь брешь врывались аллеманы, и начиналась бешеная стычка. Имперские войска в самом деле были прекрасно обучены. Когда же впереди бились посвященные в воинское братство, их мощь удесятерялась, а страх за свою жизнь, любые сомнения, были им решительно неведомы. Не замечая боли, они дрались даже иссеченные, исколотые. На полуденной стене литты утащили труп одного аллеманского берсерка. Он один убил человек сорок, прежде чем его смогли одолеть. В его теле застряли восемнадцать стрел, две из них - возле самого сердца, но умер он лишь после того, как ему раскроили голову секирой. Таков был противник, штурмующий Палин. Но и сами литты, загнанные в угол, уже не помышляли о продлении жизни. Окруженные десятью тысячами аллеманов, они старались лишь погибнуть не зазря. Защищали каждый камень, каждый пролом в стене. Встречали врага кипящей водой, расплавленной смолой сверху. Шесть дней и шесть ночей держался Палин, словно остров, затопляемый половодьем. Им не от кого было ждать помощи. Аллеманы напали тихо, и ни в соседних городах, ни в Айваре, несомненно, еще не знали об их походе. Палин остался один на один с беспощадным врагом. Двое ловких парней решились ночью, незаметно спустившись со стены, пройти через болото в соседний город, передать призыв о помощи. Их спустили и стали ждать, решившись продержаться до прихода помощи. Но утром аллеманы метнули катапультой отрезанные головы гонцов. Теперь надеяться было не на что. Без надежды и без страха держались литты на стенах обреченного города. Мужчин становилось все меньше, теперь защитниками становились женщины и дети. Княгиня Неринга каждый день, одетая в доспехи, вместе с мужем обходила рушащиеся стены. Взяв большой охотничий лук, она стреляла в рыцарей не хуже любого мужчины. Не один аллеман успевал изумиться, встретив бестрепетный взор золотоволосой "литтской валькирии". И многие другие женщины в обреченном городе бились не хуже мужчин в те последние дни. Метали камни и стрелы, привычными к любой домашней работе руками брались за мечи и топоры. И, получая смертельные раны, успевали с последним вздохом обрадоваться, что не достанутся врагу живыми, не узнают унижения и рабства. Из своей пещеры над речным обрывом, где жила летом и зимой, выбралась старая Варга. Она была жрицей, посвященной невероятно давно, сгорбившейся от старости, с лохматыми белыми волосами, похожая крючковатым носом и пронзительными желтыми глазами на старую хищную птицу. Никому не известно было, сколько лет старой Варге, знали только, что больше ста. Она в своей пещере держала живых змей, варила яды и зелья, изгоняла духов болезней, заговаривала раны. Палинцы уважали и боялись ее. И вот - старая Варга пришла к ним на шестой день осады. Она не стала на сей раз лечить раненых, потому что ее помощь только отсрочила бы неизбежное. Лишь помогла уйти тем, кто от ран уже не могли сражаться. Зато она принесла сосуд, полный яда для стрел. - Хорошую приправу приготовила я для аллеманов! Многие из них останутся здесь навеки! Но и те, кто уйдет из Палина, погибнут до конца этого года! Это я, старая вещая Варга, обещаю вам! - объявила старуха, размахивая кривым жертвенным ножом. И, видя на некоторых лицах недоумение, старая жрица пронзительно завопила: - В бой, если не хотите быть рабами! На Высшем Небе уже воздвигнут для нас другой Палин! Мы войдем туда все вместе! А сейчас на стены, или я сама убью того, кто струсит! На стены, литты! Ее призыв поднял в последних защитниках города последний всплеск мужества. Воины наскоро прощались друг с другом и со своими родными и шли на стены, исполненные решимости. И сражались неистово, никого не щадя и не давая пощады. Они гибли один за другим, таяли, как весенняя льдинка. Но многие сотни аллеманов полегли в тот последний день от мечей литтов, от отравленных стрел Варги. Князь Даугавис, не спавший с самого начала осады, и в бою действовал как во сне. Ему казалось, если он перестанет двигаться, то рухнет замертво и заснет прямо среди сражающихся. Но он дрался, лучше, чем когда-либо в жизни, защищая с последними воинами уже выломанные ворота. Почти все литтские витязи уже погибли. Жена князя прикрывала ему спину, каждого подходившего аллеманами встречала ударом кинжала. Их сын погиб на полунощной стене еще три дня назад, а дочь, как все дети в Палине, легла под жертвенный нож Варги. Вот здесь, за их спиной, в деревянной башне крепости, куда уже ринулись аллеманские берсерки, не боящиеся огня. Даугавис в очередной раз ударил мечом рыцаря с черными перьями на шлеме, не обращая внимания на кровоточащие раны в плече и в груди. Кругом громоздились трупы своих и врагов. Неринга отбила очередной удар, назначенный мужу. И тут копье, брошенное аллеманским кнехтом, пригвоздило женщину к столбу ворот. Даугавис страшно закричал. Тут же мимо него просвистела ременная петля. Палинский князь едва успел отскочить. Значит, живым хотят взять? Нет, он не доставит им победы! Опережая новую брошенную петлю, Даугавис вонзил нож себе в горло. И упал на груды поверженных литтов и аллеманов. Совсем близко перед собой увидел свежую зеленую траву. И улыбнулся. Омытая недавним дождем, трава сочно зеленела, точно по весне. Знак, что жизнь не заканчивается никогда. Даже опытные аллеманские рыцари не видели такого побоища. Они растерянно взирали на лежавший в руинах Палин. Даже радость победы не спешила приходить, ибо что это за победа, когда нет ни одного побежденного, способного сознавать ее, да и от войска победителей не менее трети полегли здесь? И что воины императора получили взамен? Груду развалин? Напоследок жители успели зажечь многие дома, и теперь город горел. Но княжеская крепость была цела. - Возьмите оттуда все ценное, - сказал граф Леттенбергский воинам своего личного полка. - Потом разрушьте все! От Палина не должно остаться и следа! В крепости аллеманы не нашли ни одного живого литта. Лишь трупы, по большей части женщин, детей, стариков, лежавших с перерезанным горлом. Лица у них, по большей части, были на удивление спокойны, совсем не похожи на павших насильственной смертью. И никого, кто мог бы их убить! - Что ж, они сами себя истребили, - проворчал один из рыцарей, командующий собиранием трофеев. - Все забрали? Ну, пойдем. И только он произнес эти слова, как над головами угрожающе затрещало, а снизу повалил дым. Аллеманы ринулись к двери - но двери не было. Зато прямо перед ними возникла жуткого облика старуха с кривым окровавленным ножом в руках. - Вы отсюда не выйдете! - непреклонно объявила она. - Вы сгорите вместе со мной и с телами ваших жертв, хоть и не заслуживаете такой славной смерти. Слышите: башня уже горит! Попробуйте выйти отсюда! Пока она говорила, помещение все больше заволакивал дым, сквозь пол стали прорываться рыжие языки пламени. При виде них могучий берсерк Зигимер ударил кулаками в стену, где должна быть дверь. Но навстречу ему поднялась жгучая стена пламени, подхватила аллемана, как водоворот щепку. Берсерки не боялись огня. Но горели в нем, как самые обычные люди. Крепость палинских князей вспыхнула как вязанка хвороста. Никто не вышел оттуда живым. Оставив Палин гореть, аллеманы разрушили стену вокруг города, тщательно превратив в груду щебня все, что когда-то было создано здесь людьми.