you are my sunshine

— Все совершают ошибки, — пожала плечами Софья, игнорируя гневный взгляд Степана, — это же не кто-то... из наших. Она отвернулась, разглядывая пылящиеся книги на полках Журавлёва. Тот молчал, перелистывая записную книжку с такой скоростью, что, кажется, рисковал открыть какой-то новый закон в физике. Затем встрепенулся и с такой небывалой жестокостью швырнул книжонку, что при желании и чуть отклонённой траектории она бы выбила окно. — Успокойся, — холодно осекла его Софья, — ты медикус. У вас постоянно кто-то умирает. Всех не спасти. — Какая ты, блять, умная, — восхищённым голосом произнёс Степан, затем переключаясь с сарказма на просто злобный тон: — человек не просто сдох из-за хренового иммунитета или хуевой погоды, он умер из-за того, что я неправильно поставил диагноз. Софья смерила его донельзя равнодушным взглядом, словно ей не было никакого дела. А затем, не выдержав гневного взора лекаря, более тепло сказала: — Мы ценим тебя даже, если ты случайно решил кого-то отравить. — Он не отравился! — крикнул на неё Журавлёв, — он, сука, умер, потому что я не заметил симптомы. Императрица сложила руки на груди. Уставилась на взвинченного друга, а затем опустила глаза. Ей нечего было сказать в такой ситуации, кроме банальностей. — Каждый совершает ошибки. — Я не твой муж-полудурок, привыкший ошибаться несколько раз на дню, — прорычал он, постепенно выкидывая со стола какие-то вещи, чтоб глаза его не видели, — и я уж точно не императрица, которая может обрести на муки кого-то по случайности, а затем спокойно спать. Софья дёрнулась как от пощечины, а затем приблизилась к медикусу, угрожающе нависнув над ним. — Разберись в себе наконец, найди причину своих ошибок, — угрожающе прошептала она, — и вылечи себе голову. Если ты ещё раз скажешь что-то про меня или моего мужа, то я научу тебя языку жестов, потому что другого у тебя не будет! Императрица развернулась, громко стуча каблуками по камню и оставила Степана в одиночестве. Ни одному из них не было дела до оскорблённой стороны. Хотя, будучи честной, Софья не могла полноценно обидеться на медикуса в данной ситуации. И может быть всё обошлось, если бы он не перешёл на оскорбление непосредственно её. С Петром-то понятно: они всегда были кошкой и собакой. Но что она-то ему сделала? Уж извините, что не засунула похоронный букет цветов в глотку, чтобы принять поражение науки над природой. Хотя нет, она врёт. Софья понимает его, но столь сильно обижена, что предпочла бы этот букет ему в жопу засунуть. Журавлёв даже, пока был на эмоциях, хотел кинуть книжку в камин. Потом завис, вспомнил цены на бумагу, перья, чернила и печатные книги. Вздохнул пару раз и передумал. Ещё чего! Поэтому эмоциональный выпад пришлось отложить, чтобы недовольно взглянуть на беспорядок, с замиранием сердца ожидая что-то сломанное. Лучше бы он себе голову о стену побил, так хоть бы дешевле вышло. Впрочем, именно в такие ужасные моменты (ладно, во все моменты), Степан не брезгует достать из шкафа на верхней полке любовно припрятанный запас водки с пыльными стаканами. Хоть что-то хорошее должно остаться в этой гребанной жизни. Его скоропостижно скончавшийся пациент был одним из середняка чиновников. Журавлёв, который не особо брезговал помощью кому-то, кроме императорской семье, без проблем принял оплату, чтобы осмотреть заболевшего. Он щёлкал как орехи любые недуги, считая себя одним из исключительных медикусов, знающих как правильно лечить больного. Только в тот раз, когда пришло чудо с типичной попойки, полное синяков, то Степан опустил миллион шуток о том, что гостю пора завязывать пить. Без задней мысли вытурил его из своего кабинета, а затем больной скончался через день от внутреннего кровотечения. Сейчас, переваривая всё происходящее, он, грубо говоря, плевал в потолок, пытаясь вспомнить мельчайшие подробности о том, как так глупо обосрался. Его самобичевание прервали ворвавшиеся Егор и Лена, которые наполнили всю комнату жизнью — О нет, дядя Стёпа! — крикнула Лена, — тебе плохо? Ты снова заболел? — Дядя Стё-ёпа!!! — подорвался Егор, хватая его за руку и чуть не ломая запястье, пытаясь прощупать пульс, как это делал сам Журавлёв, — Лена, кажется, я ничего не чувствую... — О нет, ты онемел? — испугалась она. — Нет, я дядю Стёпу не чувствую. — А-а, — вздохнула с облегчением цесаревна, а затем осознала сказанное: — О НЕТ!!! Крикнула прямо в ухо Степану, который пытался хоть как-то прикорнуть или абстрагироваться от суеты. Медикус вздрогнул, недовольно скосил взгляд и прошипел: — Проваливайте отсюда! Егор и Лена переглянулись, поникшие и насупившиеся. Неужели Степан их не любит? Но они не сдвинулись и на миллиметр. Девочка вдруг просияла, наклонилась на ухо к Егору и что-то горячо зашептала. Последний задумчиво кивал, не сводя глаз с дяди. — Мы знаем как ты устаёшь работать, — очень понимающе произнёс Егор, — и мы знаем как тебя развеселить! Он взобрался на стул под недовольный окрик дяди, который возмущался грязной обшивке и тому, что, видимо, у Егора отсох мозг. Племянник залез на стол, согнул ноги в коленях и с криком: "смотри, это трюк!", сделал сальто. Лена захлопала в ладошки и засобиралась тоже, предвкушая такой же триумф как у друга. А Степан предвкушал возможность собственной смерти, если цесаревна повторит такой трюк, поэтому немедленно схватил императорскую дочку. — В восторге, — проскрежетал он, — сейчас расплачусь и подохну от счастья. Так реагируют на ваши действия родители? — Папа говорит, что никогда не видел в жизни ничего лучше! Степан взглянул на Лену. Промолчал. Хотя прекрасно знал, что с неиссякаемым щенячьим восторгом Петр реагировал так на любое действие своих детей. Ему палец покажи — он расплачется, что это уму непостижимо и вообще Ленуся умница-разумница. — Ага, — кисло согласился Степан. Он повернулся к Егору, который притих, присев на край кровати. Журавлёв прищурился, ожидая что его племянник выкинет. Но тот молчал. А затем произнёс: — Дядя Стёпа, у меня что-то животик разболелся. Лена вдруг повернулась к другу. Затем к медикусу. Почесала нос, решила пополнить информацию для Журавлёва. — Да! Он отравился? Сегодня его вырвало, хотя мы даже ничего такого не кушали... Степан уставился на племянника, пытаясь хоть как-то собраться мыслями. Пора заканчивать свою депрессивную фазу и придумать какое-то решение. Только вот загнавшись от души, он теперь даже не мог точно сказать, чем болен Егор. Это отравление? Воспаление? Ему нужна операция или сыворотка? — Здесь болит? — и ткнул в правый бок Егору. Племянник скривился очень похоже на Степана, когда тот видел Петра в пяти метрах от себя. Наверное это и был решающий фактор. — Лена, позови свою мать. Скажи, что нужно собрать консилиум.

***

Разумеется что-то пошло не так на том моменте, когда Лена не смогла выговорить слово консилиум и заменила на канцелярию. Благо, Софья предпочла поинтересоваться у Степана напрямую, иначе пойди что-то не так, ей было интересно, как отреагировал бы Шувалов. Сейчас она стояла перед Степаном, всё ещё не скрывая своей обиды на него. Но бросить в данной ситуации не могла. — Я не буду лечить его самостоятельно, — оборвал он, — зови остальных медикусов. Я не справлюсь. У тебя же вроде был британец? Как там его? Уильямс? — Роджерсон, — недовольно поправила его Софья, — Уильямс — посол, который когда-то служил при дворе. — Насрать, — пытаясь сделать вид, что напряжение совершенно не чувствуется, Степан отталкивал Софью всё дальше, — консилиум созвать надо, говорю. — Степан, — гневно обратилась к нему Софья, — ты послал их всех к чертям, когда их не устраивал твой план лечения. Если ты хочешь, чтобы твой племянник был в здравии, то вылечишь его сам. Ты осуждаешь и презираешь каждого из них, а теперь считаешь компетентными? Степан моргнул, ошеломлённо глядя на подругу. Она положила ему руку на плечо. — Ты справишься. Отдёрнула так, словно обожглась. Все ещё раздраженно взглянула на него и покинула его каморку, не оборачиваясь и не удостаивая его лишним взглядом. Степан поборол желание швырнуть ей что-то вслед. Нашла время быть злопамятной. Впрочем, её логика не лишена смысла. Лена вопрошающе смотрела на Степана, который ходил из угла в угол, пытаясь продумать свои дальнейшие действия. Решил, что времени тратить нельзя. Подозвал служанку и попросил отыскать ему маковую настойку. Практически силой влил в племянника и вытурил Лену с глаз долой. Оставалось найти чистое помещение, где можно было разрезать плоть. Наверное, если бы Софья узнала, что его взгляд пойдёт на ванную комнату, где она коротала часы, то императрица бы предпочла никогда больше не мыться. Но, опуская подробности для её чувственной натуры, он попросил Брокдорфу солгать императорской чете. Брокдорф подчинился. Какая ему, камергеру, разница? Через пару часов они всё равно сами узнают. Поэтому сейчас, стоя над вырубленным телом племянника, Степан пытался применить весь свой немногочисленный опыт разрезания человека с умыслом, чтобы тот остался в живых. Вдохнул-выдохнул. И спасовал. У него пару дней назад человек умер, он что, идиот? Оглянулся на Роджерсона, которого убедил, что он будет лишь помогать. Кивком головы указал ему, мол, режь вместо меня. Британский медикус уставился на него. Помедлил, но подчинился. Степан слабо понимал, сколько времени прошло: часов нигде не было. Только чем дольше Роджерсон пытался что-то сделать, тем больше Журавлёв понимал, что если он британец, то никакой родственной роли с английским медикусом, который делал первую аппендэктомию, он не имеет. Но что если это сам Степан ничего не понимает? Спустя минут десять они зашли в тупик. Британец ошалело взглянул на Журавлёва, а после, говоря с ужасным акцентом, донёс информацию: — Я не знаю, что делать дальше. Я видел это лишь раз в жизни... Сердце ухнуло куда-то вниз. Степан на него уставился. — А как из мамки вылезти знал? — ощерился он, — быстро положи инструменты, я сам продолжу, кусок говна. А затем он подробно объяснил, почему с такими знаниями, как у Роджерсона, последний проведёт остаток жизни в нищете. Ведь он совершенно не умеет учиться чему-то новому, понимает человеческий язык ещё хуже, чем собака, а ловкость рук у него чуть более развита, чем у безрукого инвалида. Видимо только страх перед императрицей остановил британца от того, чтобы кинуть все инструменты на пол и уйти, хлопнув дверью так, что стены дворца дрогнут. Степан глубоко вздохнул и принялся оперировать уже в одиночку.

***

— Не спишь? — прерывая затянувшуюся молчанку, поинтересовался Журавлёв. Софья даже не повернула голову в его сторону, оставаясь сидеть в кресле гостиной и поглаживать Фридриха, уснувшего на её коленях. Степан вежливо кашлянул, и императрица подняла на него свой взгляд. Медикус сел на диван подле неё. — Жду своего мужа-полудурка с охоты, — злобно ответила она, чрезвычайно точно цитируя оскорбление медикуса. — Будешь? — протянул стащенную невесть откуда ириску. — Ты хочешь загладить вину конфетой? — скривилась Софья, не пытаясь даже спрятать презрение, — у нищих отнял? Я не хочу умереть от оспы. — Ну и правильно, — раздражённо отреагировал Степан, — зубы выдирать тебе больные не придётся. Нормальную еду ешь. Они замолчали. Журавлёву даже совестно стало, что всё пошло не так, как он ожидал. Кажется, Софье вообще было всё равно на его присутствие. Именно в этот момент Степан пожалел, что не обучен такому же навыку подлизывания, как у супруга императрицы. Может дело бы пошло изрядно лучше. — Хорошо, выражу общую мысль — я сученыш, — откинулся на спинку дивана тот, — я не должен был говорить тебе те слова. И твой муж не полудурок, даже если мне он не нравится. — У меня такое ощущение, — равнодушно произнесла Софья, — что если ты скажешь что-то хорошее, то сдохнешь. — Твой отец уехал надолго, — пожал плечами Степан, — я пообещал держать Петра в тонусе, чтобы он не забыл в каком обществе находится. Она молчала, а Журавлёв продолжал пилить её взглядом. Неприятная вещь стала грызть его изнутри. Медикус посчитал бы, что это глисты, если бы совесть не существовала. Он тяжко вздохнул. Почесал нос. Понадеялся, что вселенная не схлопнется от его фразы. — Сонь, — обратился Степан к ней, — я не со зла. Мне было хреново, так ещё ты со своим цинизмом навязалась, говоря, что у всех случаются ошибки, будто я кляксу на бумаге поставил, а не человека убил. — Я бы назвала в честь тебя ребёнка, если бы ты умер, — поморщилась Софья, словно сказала что-то, что не хотела говорить, — а ты такие слова мне говоришь... Журавлёв вздохнул. Какая же у его подруги тонкая душевная организация. Была бы беременна, то вообще, наверное, он бы не в лицо ей говорил, а из казематов письмо писал. Степан цокнул языком. — Если б я сдох, то отдал Егора тебе. — Какого чёрта... Это даже не равноценный обмен, — Софья таки подняла на него взгляд, — это как если бы я умерла и отдала тебе всех собак Петра. Сравнил — наследие и непрошенных щенков на пороге. — Но я же доверяю его тебе, прямо как себе, — удивляясь внутренне, как он ещё не умер от отсутствия сарказма, обронил Степан. — Да уж, — вздохнула Софья, — но это не значит, что от этого разговора мне станет менее обидно. Журавлёв скептично на неё посмотрел. Мол, а чего ты ещё хочешь? — Извинись перед Петром, прекрати паясничать, — стала перечислять императрица, — сделаешь мне массаж и сваришь мне в своих волшебных котлах лекарство от боли в пояснице. — У тебя что, поясница так и не проходит после родов? — Анечка была очень травмоопасной... И вообще! Я привыкла. Да и для перестраховки не помешает. К Петру я уж не лезу с этим, ну так, изредка. А вот тебя поэксплуатировать можно, — пожала плечами Софья. — Хорошо, — фыркнул Степан, — помогу с поясницей. А остальные пункты я что-то уже забыл, увы. Нисколько не забыл, просто он предпочтёт сожрать кактус, чем сказать Петру хоть что-то, что подняло бы самооценку императору. — Егор, как я понимаю, здоров, — вернулась к более актуальной теме императрица, — ты смог перебороть себя? — Да уж, чуть в Бога не уверовал, — криво усмехнулся он, — я планировал следующую неделю беспробудно пить, пока не окочурюсь. — Никто не смог бы сделать это лучше, чем ты. — Никто не оперирует своих родственников, — возник Журавлёв. — Что поделать, если вокруг одни идиоты, — пожала плечами Софья, — будет тебе повод найти замену на своём поприще. — Аню возьму, — просто ответил он, — она самая умная из твоего выводка. — Не испытывай моё ангельское терпение, — предупредила она, — мои дети не будут резать лягушек и ставить опыты на людях. Знаю я, чем такие как вы занимаетесь. Ищете философские камни, пытаетесь сделать из камней золото... Степан даже не поправил её в том, что этим занимаются алхимики и масоны. Просто промолчал, проявив этим самым, наверное, верх своей тактичности. Хотя лицо вышло живописным. Послышался шум в коридоре, стремительно нарастающий и неизбежный. — Проваливай отсюда, — всё же улыбнулась Софья, — я не хочу, чтобы ты попался на глаза Петру. У кого-то из нас двоих должно остаться хорошее настроение. — Ухожу, — недовольный от того, что прогнали с мягкого дивана, он поднялся. Высокомерно отряхнул свой уродливый красный камзол. — Журавлёв, — позвала Софья. — А? Она кинула ему засаленную мерзкую ириску в лоб. Удивлённо вскинула брови вверх, видимо не ожидала попасть точно в цель. — Люблю тебя, — ухмыльнулась она, — так и быть, прощаю твой скотский характер. — А я Петру расскажу, что ты мне в любви признаёшься. — Пошёл отсюда. Софья осталась сидеть в одиночестве, которое должно было скоро закончиться. Уж слишком сильным стал лай собак в коридорах. В предвкушении встречи она чуть прикрыла глаза, совершенно не беспокоясь теперь о своей проблеме со Степаном.