Не считаясь с ценой

      Оглядываясь назад, Морозко сказал бы, что все началось с колен.       Колен, как таковых, у него нет: как нет суставов, костей, кожи или легких, которыми можно вдыхать морозный зимний воздух. Морозко может принять человеческий облик, ведь иначе не сможет скакать на лошади, вырезать фигурки из дерева, целовать Васю. У него есть облик, потому что таково его желание, и у него не должны болеть колени.       Но на утро, после того как он мчался с Васей на лошадях сквозь Полночь, Морозко просыпается с болью в суставах. Он долго лежит в постели, хмурясь и пытаясь понять свои ощущения. Они не столь ошеломительные, как при битве с Медведем в Москве, но и не столь невесомые, как ощущение шероховатой коры под пальцами. Странное неуловимое чувство, которое ускользает, едва он пытается его осмыслить.       Морозко спит только потому, что Васе не нравится, когда он просто лежит без сна.       («Что ты делаешь ночью, раз не спишь? Наблюдаешь за мной?» — как-то спросила она. «Иногда, — ответил Морозко, и Вася нахмурилась. — Или сижу у огня». «Глупости, — пожурила Вася, но на ее губах играла улыбка. — Тебе следует время от времени спать. Это пойдет тебе только на пользу»).       И так он начал спать — это был странный тяжелый опыт, очень похожий на смерть. Но больше всего Морозко нравилось просыпаться рядом с Васей: нравилась долгая утренняя тишина, когда он мог перевернуться на бок, убрать с лица Васи прядь волос и наблюдать за ней, пока она не проснется и не подарит ему поцелуй.       Этим утром Вася тоже нежно целует его в висок и хмурится, когда он не отвечает.       — Что случилось?       — Ничего, — не задумываясь, отвечает Морозко. — Я все еще приучаю себя видеть сны.       Вася смеется, и странная боль в суставах блекнет перед поцелуями, завтраком и сверкающим на солнце снегом за окном.

***

      Второй знак — голод. Ему не нужно есть, хотя он трапезничает из вежливости вместе со всеми, когда они с Васей они приезжают в Москву на праздник зимнего солнцестояния. Но спустя пятьдесят лет на очередном празднике солнцеворота Морозко понимает, что голоден.       — О чем это ты? — удивляется Вася. Она вся в хлопотах: у Василия Васильевича, внука Дмитрия Ивановича, снова проблемы с Ордой.       Морозко повторяется. Двадцать лет назад он бы не обратил внимания на что-то столь несущественное. Но в последнее время он делает это все чаще и чаще.       Вася оглядывает его задумчивым взглядом.       — Я не знала, что ты можешь быть голодным, Король зимы.       — Не могу.       — У тебя болит живот?       Это смешно: он демон, у него даже нет желудка… но все же…       — Я… я не знаю, — признается Морозко. Его обескураживает тянущее ощущение пустоты, смутное желание отведать хлеба c медовухой в компании шумной и властной семьи Васи.       — В любом случае мне не нужно есть.       — Как скажешь.       Похоже Вася не может решить волноваться или смеяться, и Морозко благодарен, что она не настаивает на дальнейшем обсуждении.       Однако, когда они садятся пировать, Морозко с удовлетворением вздыхает, завидев на столе яства. Он знает, что Вася замечает — она всегда все замечает — но они не говорят об этом.

***

      Третий знак появляется спустя восемьдесят лет. В темных волосах Васи стали видны седые локоны (Морозко не хочет думать о том дне, когда потеряет ее), и даже у дикой Марьи, ставшей недавно матерью, на лице проступили морщинки от смеха. Морозко же Король зимы, черт, а черти неизменны.       Временами Морозко гадал, не становится ли он смертным? Желает ли он или боится такого исхода? Поэтому, когда однажды утром он просыпается и замечает седину у висков, то чувствует облегчение пополам с ужасом. Вася осторожно прикасается к нему, словно он может исчезнуть, как дым. Впервые за сто лет он не может прочитать выражение ее лица.       — Что это значит? — после долгого молчания спрашивает она. Ее голос срывается, руки дрожат. Морозко берет ее ладони в свои и целует костяшки пальцев.       — Думаю, я все-таки стал смертным.       Едва последнее слово срывается с губ, как Морозко понимает, что это правда. Возможно, он давно уже знал, что цена за любовь — смерть.       Он чувствует облегчение.       — Что? Нет! — отшатывается Вася.       — Вася…       — Ты умрешь, — в ее глазах стоят слезы. — Ты говоришь мне, что умрешь.       Нет, он чувствует не только облегчение, но и радость — она неожиданно поднимается в сердце, как зимний ветер.       — Да.       — Ты не должен…       — Что не должен? Любить тебя? Этой мой выбор.       — А твоя смерть?       — И это тоже мой выбор.       Вася качает головой. Морозко осторожно берет ее за руки и улыбается ей своей самой обворожительной улыбкой. Вася сжимает его пальцы и смотрит в глаза.       — Дурак, — с нежностью говорит она.       Морозко обнимает Васю.       — Знаю.

***

      С каждым годом боль в суставах становится сильнее, а в волосах прибавляется седины. У Марьи большая семья: дети, внуки, армия племянниц и племянников, которые творят магию, скачут между мирами верхом на птицах-лошадях и доставляют всем головную боль своими безрассудными приключениями. В канун Нового года Морозко с Васей путешествуют по Руси в санях и развозят подарки для детей: больше никаких замерзающих в лесу девиц и волшебного приданого, но Морозко нравится видеть, как светятся детские лица, когда они получают в подарок вырезанную игрушку или сапоги на меху.       Дети дергают за его рукав и называют Дедом Морозом. Он однажды назвал Васю Снегурочкой, и вскоре вся Русь уверилась, что она та самая Снежная Дева из сказки.       — Это твоя вина, — смеется Вася.       — По крайней мере они не называют тебя бабушкой, — ворчит Морозко.       — Взгляни на это с другой стороны, — говорит Вася, теребя белоснежный локон. — Это уважительное обращение, как Дед Гриб!       — Не надо.       Вася вновь заливает смехом, и Морозко подозревает, что она собирается дразнить его и дальше. Марья, естественно, узнает о его новом прозвище, и вскоре они с Васей кличут его дедушкой и смеются, как маленькие девочки, и Морозко приходится отвернуться, чтобы скрыть улыбку.       Теперь ему легче задерживаться весной. Легче ждать у реки и наблюдать, как встает солнце. Постаревший, уставший и счастливый, он гуляет с Васей под цветущими деревьями и не говорит брату, что умирает.       Медведь, кончено, все равно об этом узнает. У его близнеца живой ум и острый глаз, и как-то ночью он ловит Морозко за рукав.       — Ты смертен.       — Да.       — Когда ты собирался сказать мне? — шипит Медведь.       — Я думал, ты знаешь, — вызывающе отвечает Морозко. — Мои волосы уже сто лет как седые.       Боль мелькает так быстро, что Морозко почти не замечает ее.       — Я должен был знать, что девица убьет тебя.       — Это был мой выбор.       В лице Медведя проступает что-то звериное. Брат никогда не умел проигрывать.       — И ты выбрал это?       — Да.       Медведь отпускает его и вытирают руки о кафтан, будто замарал их о Морозко, и отступает, невесело улыбаясь.       — Хорошо, тогда я прощаюсь с тобой. Вы, смертные, такие хрупкие.       — Брат…       Медведь взмахом когтистой руки дает понять, что разговор окончен, и Морозко отворачивается, готовый уйти.       — Карачун.       Морозко замирает.       — Скажи священнику… — слова даются брату тяжело. — Скажи священнику, что я… я по-своему заботился о нем.       "И все же этого оказалось недостаточно", — думает Морозко. Но его брат ни о ком больше не заботился, а это о чем-то да говорит.       — Хорошо, — обещает Морозко, прежде чем раствориться во тьме.

***

      Они уходят тихо. Сердце у Васи болит, и у нее уже нет сил кататься верхом. Соловей и белая кобылица следуют за ней по пятам, как утята, скрывая свою тревогу. Морозко тоже переживает за нее. Ночью они укладываются все вместе: Вася, свернувшись клубочком в постели, кони — у огня.       — Я люблю тебя, — шепчет в полусне Вася.       — Я… — горло перехватывает, Морозко тянется к руке Васи и крепко сжимает ее ладонь.       — А я тебя.       — Знаю.       Когда Морозко открывает глаза, то обнаруживает, что лежит под звездным небом на дороге без возврата.       Рядом с ним озирается Вася. Ее волосы вновь черные, как полночь, а лицо юное. Она касается его щеки, и тогда Морозко замечает, что тоже стал молодым.       — Морозко.       Он улыбается и целует ее ладонь.       — Морозко, — Вася плачет и улыбается. — Ты… ты пойдешь со мной туда, куда ведет дорога?       Он кивает, и они долго молчат. Наконец Морозко встает и утягивает Васю за собой.       — Кони.       — Они должны…       Позади слышится стук копыт, и они оборачиваются.       — Нет, — жестко говорит Вася. — Я велела тебе остаться и присмотреть за Машей и детьми.       — Мы не стали слушать, — надменно отвечает ей Соловей. — Это долгий путь, Вася. Ты можешь заблудиться.       — А я нет, — замечает Морозко, укоризненно глядя на белую кобылицу.       — Можешь, — кобылица подходит к Морозко и нежно толкает в плечо, как мать озорного мальчишку. — Ты еще не странствовал по ней как смертный.       — Не надо, — просит Вася, — иначе ты тоже умрешь.       — Я уже умирал. И я лучше снова умру рядом с тобой, Вася, чем в одиночестве.       Вася прижимается лбом к морде коня.       — Соловей…       — Это мой выбор, — твердо говорит Соловей, и даже Вася не может с этим поспорить.       Они едут сквозь тьму, держась рядом с друг другом. Лицо Выси необыкновенно красиво в свете звезд, Морозко видел эту картину тысячи раз, и мог бы смотреть вечно. В конце пути виднеется свет, они слышат, как издалека Саша зовет свою сестру, и подгоняют коней.       «Удивительное и неизведанное царство смерти».       Морозко не терпится познать его вместе с Васей.