***
Вечером Долорес со счастливой улыбкой бойко крутилась перед зеркалом, примеряя одну из ярких юбок Рамоны, пока сама лежащая на кровати с книжкой Рамона зачитывала вслух особо интересные диалоги оттуда. Она слегка покачивала ногами в воздухе в такт неслышимой, но такой родной для ее комнаты музыке. Музыке жажды жизни, приключений, новых дней — музыке ее сердца. Сердечко же милой мышки Долорес играло несколько другую мелодию, которая, впрочем, естественно резонировала с Веласкес. — Мне так нравится, так нравится! — распахнутые как у олененка глаза Долорес сияли от восторга, а сама она никак не могла налюбоваться пурпурной пышной юбкой, — Хочу себе такую же! — Я попрошу матушку сшить для тебя. Долорес радостно взвизгнула и в порыве эмоций навалилась на Рамону, обнимая ее, после чего “скатилась” на кровать рядом с ней. Рамоне приятно было отметить, что она оказалась звонкой и шумной девушкой. — Это так здорово! — Долорес лежала на спине, легко улыбаясь заинтересованному взгляду приподнявшейся на локтях Рамоны, — Убегать ночью на речку, прятаться от всех в комнате, перебирать гардероб, секретничать… — А ты никогда так не делала? — Мне не с кем было. Кроме кузин, — она хмыкнула тоненьким серебристым колокольчиком и пожала плечами, словно сказала весьма простую и не беспокоящую ее вещь. — Но Изабелла очень правильная, а Луиза всегда занята, помогает другим. Для Рамоны это прозвучало довольно грустно. Она и не задумывалась раньше, что у Мадригалей могло и не быть близких друзей вне их семьи. А ведь и правда — если вспомнить, они весь день проводят в городе, помогая другим и возвращаясь на виллу только на обед и на ужин. И даже после ужина, когда весь Энканто уже отдыхает, Мадригали работают, пока не стемнеет окончательно. И… И выходит, что им всем действительно некогда заводить друзей. Рамона точно знала: она бы не выдержала в таком ритме и неделю. Сочувствие к Долорес иголочками кольнуло ее в легкие, но Веласкес не подала виду. — И это я еще не познакомила тебя с Марией, — широко улыбнулась она. — Пастушка? — уточнила Долорес, и Рамона кивнула, — Она такая же, как ты? — Она замечательная подруга. Единственный человек, который способен удержать меня от глупостей, за которые мне потом будет стыдно. — И ты их не творишь? — Творю, конечно! — Рамона села на кровати и потянулась, — Но так, чтобы стыдно не было. И с ней. — То есть она способна удержать тебя от глупостей, но не делает этого? — Именно так! Девушки воздушно рассмеялись. Едва Рамоне пришла в голову мысль сбежать на речку и сегодня ночью, зайдя по пути за Марией, она тут же тихо-тихо предложила это Долорес, словно это был самый страшный секрет на свете. Долорес моментально загорелась этой идеей, особенно когда Рамона рассказала про найденный ею люминесцент, который светится в темноте, но не так ярко, как свечи — значит, ночью они никого не разбудят светом. Самодостаточность и своенравие Рамоны светлячками тянуло к ней огоньки других душ, и Долорес не сопротивлялась этой тяге. Окно в комнате было открыто настежь, и даже без ветра сквозь плотный застоявшийся жаркий воздух пробивались задорные музыкальные мотивы. Кто-то через улицу или две самозабвенно сочинял танцевальную мелодию на гитаре под аккомпанемент аккордеона, и Веласкес шустро достала пандейру*** — единственный инструмент, на котором умела играть сама. Очень скоро она попала в ритм; Долорес же прыжком села на подоконник, свободолюбиво раскидывая руки в стороны, будто хотела обнять мир за окном. — Мне так нравится окно в твоей комнате! — мечтательно вздохнула она, — Оно такое большое, и подоконник такой широкий! — А в твоей комнате нет окон? Долорес покачала головой и повернулась к Рамоне. — В моей комнате была звукоизоляция. Когда я закрывала дверь, я не слышала никого и ничего, что происходит в Энканто. И окна не было, но зато была тишина! Рамона остановилась, кладя пандейру себе на колени. Она заметила, что у Долорес практически всегда было удивленно-испуганное выражение лица — всегда, но не сейчас. Веласкес посмотрела на нее пытливо-проницательным взглядом и аккуратно спросила: — Наверное, хорошо отдохнуть от сверхчувствительного слуха? И это удивленно-испуганное выражение лица вернулось. — Только никому не говори! — шикнула Долорес, как загнанная в клетку птичка подлетая к Рамоне, — Мы должны гордиться нашими дарами и приносить пользу людям в Энканто. — Даже пятилетний Антонио? А как же… — Рамона сжала губы под встревоженным взглядом Долорес, но через пару секунд все же договорила, — Как же его детство? — Это честь — служить своей семье. — Он такой замкнутый и тихий мальчик, — припомнила Веласкес. Антонио действительно предпочитал спокойные занятия и игры с самим собой, нежели чем с другими детьми. Расшевелить его удалось только Камило во время игры в футбол. — Думаю, он сейчас такой еще и потому, что потерял свой дар в тот же день, что и обрел. Мирабель проще найти с ним общий язык, чем мне. — Конечно, у вас такая разница в возрасте. — Рамона понимающе склонила голову набок, — Я и то далеко не всегда Мартина понимаю. От разговора их отвлек стук в дверь — это вернулся блудный Мартин с предложением прогуляться до дома Мадригалей и посмотреть на него. “Иначе Камило лопнет от любопытства”, — объяснил он. Рамоне тоже интересно было взглянуть, сколько работы проделали жители Энканто за три дня, а вот Долорес отказалась, упомянув, что она успела насмотреться на дом за все это время.***
Сеньора Гарсиа была художницей, как и ее ныне покойная мама. Она рисовала на редкость удивительные карточки с волшебными существами, уникальные, повторить которые точь-в-точь не могла сама же. Скоро дети придумали игру с ее карточками и принялись активно их коллекционировать — сеньора Гарсиа уже и не успевала рисовать для всех желающих. Она стала прятать секретные подарочные карточки в глиняных горшках, что изготавливал ее муж. Когда Марии попалось изображение зубной феи и она за ненадобностью отдала его Рамоне, юная Веласкес побежала менять на глиняные горшочки все, что нашла лишнее в их доме. Шли годы, и отношение Рамоны к своей коллекции становилось все серьезнее. Единственный раз, когда они с Мартином всерьез подрались, был из-за ее исключительной карточки с Белой женщиной, безумно красивым приведением в белой одежде. Нарисованная полупрозрачной и невесомой, она словно выходила из воды и светилась нежнейшим серебряным цветом. Мартин спрятал эту карточку под банками в подвале, чтобы разыграть сестру, и только эту шутку Рамона не оценила. Как оказалось по дороге к дому Мадригалей, Камило тоже коллекционировал карточки сеньоры Гарсиа, потому, к недовольству Мартина, они с Рамоной взахлеб обсуждали эту тему вплоть до самых ворот. Вилла Мадригалей выглядела шикарно, пусть и пока что негостеприимно — сеньор Феликс верно заметил, что внутри не хватало мебели. Мартин с Камило тут же проверили коридоры на эхо, а Рамона отправилась на поиски лестниц, что вели как можно выше. Ее так и подмывало открыть хотя бы одну из дверей, ведущих в личную комнату кого-либо из семьи, и она уже положила ладонь на ручку первой попавшейся двери, как краем глаза заметила Камило. — Это комната тети Джульетты, — сказал он. Рамона улыбнулась и сложила руки на спиной. — Как тебе дом? Больше не волнуешься, что вам негде жить? — Совсем нет, — Камило беззаботно убрал руки за голову, — Все выглядит точно так же, как и раньше, будто Касита и не рушилась никогда. — Сейчас она уже не живая. Наверняка вам будет непривычно первое время. — Мы справимся, — заверил Рамону и заодно самого себя парень, после чего его взгляд устремился куда-то вдаль, сквозь нее. Рамона обернулась: он смотрел в окно в конце коридора второго этажа, где в сине-фиолетовой вечерней тени цветом закатного небесного пожара горела расколовшаяся гора. — Красиво, — тихо выдохнула Рамона, подойдя к окну. “Да-а”, — облокотился рядом на подоконник Камило. Раскол завораживал. В одном его внешнем виде таилась опасность, притягательная угроза, трепет перед неизвестным и обещание. Обещание семьи Мадригаль ценой своего покоя сберечь Энканто от всех бед; обещание духов, дарящих Бруно видения будущего, неизбежных трудностей впереди; обещание Камило не потерять себя перед силой тысячи лиц и при этом примерить их все. Обещание Рамоны узнать другой мир, внешний мир, подвижный и вольный. Энканто больше не был изолированным местом, и от этой мысли по спине пробегал приятный озноб. Рамона откровенно восхищалась расколовшейся горой, и, зацепившись за ее профиль взглядом, Камило невольно засмотрелся. Ярко-оранжевые лучи закатного солнца небрежными поцелуями скользили по ее щеке и шее, отчего смуглая кожа словно светилась изнутри слабым розоватым светом. Ее волосы были растрепаны и непослушны и никак не желали лежать в ровном каре прядь к пряди — с чем она явно смирилась уже давно, порой все же не оставляя безуспешных попыток что-то подправить. — Любуешься? — хитро посмотрела на него Рамона, но Камило быстро нашелся, совершенно не растерявшись. — А я бы тоже хотел, чтобы на меня кто-нибудь смотрел так же, как ты на этот огромный камень, — он уверенно упер кулак в бок, стараясь казаться чуть более развязным, чем был на самом деле. — Как? — С обожанием. — О-о-о, напрашиваешься на комплимент? — Рамона игриво покачала головой, цокнув языком, — Как низко… — Совсем отчаялся, вот и решил действовать по-черному. — Что ж, сеньор Камило Мадригаль, — в этот раз Веласкес решила дойти до конца, раз уж он был настолько в себе уверен, — Ты объективно привлекательный парень, у тебя красивые зеленые глаза, и я готова поставить свою карточку с Белой женщиной на то, что завтра во время праздника с тобой станцуют минимум три девушки. — Белая женщина — это очень серьезно, — Камило старательно сдерживал слишком уж счастливую улыбку. — Принимаю на свою карточку с василиском. Только у меня темно-карие глаза, почти как у тебя. Они, конечно, красивые, — парень с наигранным самодовольством провел рукой по волосам, — Но не зеленые. Рамона подошла к нему чуть ближе, с бесстрастным научным интересом всматриваясь в его глаза. — М-м-м… Нет. Зеленые, как трава. Местами. Камило ей не верил, и Рамона была уверена, что он притворяется только ради того, чтобы их ни к чему не обязывающий наивный флирт не прекращался. И как она подумала об этом, ей стало малость некомфортно. Камило был младше нее на два года — больно постыдная разница в возрасте, особенно для флирта и пусть даже детских заигрываний. Он ведь младший брат Долорес, с которой у Веласкес вполне могли бы быть дружеские отношения. Одно только “младший” уже звучало неловко, но придержать свою острую на ответные заигрывания натуру всегда стоило Рамоне немалых усилий. Мадригаль меж тем успел раздобыть где-то небольшое зеркальце — точнее, осколок некогда цельного большого зеркала, — и сейчас старательно всматривался в него, разглядывая себя с гротескно серьезным видом. Рамона напомнила себе еще раз о том, что он — младший брат Долорес. И заодно посадила на внутреннюю цепь весь свой азарт и легкомыслие. Она подошла к Камило, мягко положила руку ему на макушку и спокойно коснулась своей щекой его щеки, своим виском его виска — так, чтобы их глаза были рядом и смотрели в зеркало. — Видишь? Разные, — без прежней игривости в голосе сказала она, и он взволнованно замер. Кожа Камило была горячая и бархатная: Рамона чувствовала это своей щекой. В его смущенном взгляде пряталось жаркое солнце, беспокойная страсть, взбалмошное безрассудство… и всепокоряющая сердечность. Среди темного золота в его глазах тепло-изумрудными гранями мерцало все разнообразие его ролей, вся многосторонность его души — буйной, напористой и юной. На пару секунд Камило забыл, как дышать. Под ласковыми прощальными лучами уходящего солнца, через пыльный зеркальный осколок, он наконец понял, какие у Рамоны глаза. Выразительные, жгучие, пронзительно черные и бесконечно глубокие. Как бурлящий закипевший битум, как липкая смола, прикоснешься к которой — и блаженно утонешь, пропадешь в ней навсегда. — Я запомню, — тихо пообещал он.