Заморочки

Вообще, всё более чем логично: тебе шестнадцать, мне шестнадцать, пора бы нам уже покинуть зону комфорта и называться парой, хотя я знаю, я знаю, что ты этого не любишь — все эти ярлыки и возникающие на пару с ними общественные манипуляции в твою сторону, — но жить как все остальные необязательно значит быть конформистом. А то, что я хочу тебя поцеловать, не значит, что твоя свобода для меня — пустой звук. — Грейпфруты не помогли, — сообщает Света немного взвинченно. Они сидят на полу в её комнате, и всё тут такое пёстрое, подростковое: заставленная побрякушками всех форм и размеров стенка, полностью скрывающие обои постеры музыкальных групп, стойка с CD- и DVD-дисками, много книг и комиксов. Оскару нравится сюда попадать. Как будто он находится в другом измерении, в зазеркалье, — по ту сторону их каторжной вурдалакской жизни, полной запретов, ограничений и физического насилия за инакомыслие. — Я вообще перепробовала все способы, но так и не поняла, что мне надо делать! — Будем действовать методом проб и ошибок, — улыбается Оскар. Спокоен он только с виду; приглядевшись, можно заметить, что руки у него дрожат сильнее обычного, и губы он покусывает в два раза чаще. — Не хочу портить впечатление, — отвечает Света. — Тебе. Оскар слегка нахмуривается. — Это самый маловероятный исход событий. — Ладно, — выдыхает Света чуть истерично. — Ладно. Она подсаживается к нему ближе и берёт его лицо в свои руки. — А клыки не будут мешать? — Кто знает, — коротко и нервно улыбается Оскар. — Так или иначе, ты в безопасности. Я просто потеряю сознание. — Не неси чепухи. — Хотел бы я, чтобы это была чепуха. Или не хотел бы. Л-ладно, давай начнём. Света судорожно кивает и осторожно касается его губ своими. Холодные. Сухие и полопавшиеся. Она мягко раздвигает их языком, но не проталкивает его внутрь — целует так, одними губами, едва задействуя мокрый кончик; посасывает нижнюю губу, потом верхнюю, Оскар повторяет за ней, и получается, в целом, сносно, пока он не решает проявить инициативу. Одну руку кладёт ей на талию, другой дотрагивается до её лица, и Света отшатывается, скомканно объясняя: — Холодно... У Оскара глаза — как у пойманного браконьерами оленёнка: затравленные, размером с блюдца, наполненные каким-то паническим ужасом, как будто у него на этих глазах минуту назад кого-то убили; у Оскара, в принципе, всегда такие глаза, но сейчас — особенно. — Прости, — с усилием произносит он. — Я всегда как из морга. Хочешь, я не буду этого делать? — Н-нет! — восклицает Света, выставляя руки перед собой. — Всё хорошо. Я привыкну. «Ко всему-то подлец человек привыкает», знаешь? Так Достоевский писал... — Да, — отвечает Оскар, испытывая некоторую неловкость и озадаченность от выбора предмета их диалога. — Любимая книга Гулфэнгса. Он постоянно её цитирует. Между ними повисает молчание. Оскар слышит часы, небольшой сквозняк и взволнованное биение сердца в чужой груди. Собравшись с силами, добавляет: — Может, попробуем с языком? «Почему бы и нет», отвечает Света, п-почему бы и нет, вот так, Оскар снова её целует и раскрывает рот шире, Света протискивает язык внутрь, тесно, очень тесно и непонятно, ему показалось, или она проехалась языком по его зубам? — Ай! Света резко отпрыгивает, прикладывая ладонь ко рту. — Что случилось? — спрашивает Оскар обеспокоенно. — Кажется, я задела твои клыки... Оскар принюхивается. Запаха крови, даже самого ненавязчивого его оттенка, нет. — Не поранилась, — с облегчением заключает он. — Не поранилась, — повторяет Света и прячет взгляд. — Я так понимаю, французских поцелуев у нас не будет? — Вероятно, да. — Не страшно. Мне и обычные нравятся. А тебе? Оскар неуверенно пожимает плечами. — Уверен, мне бы понравилось что угодно, если бы не мои клыки. Я просто хочу... чтобы ты меня целовала. Хоть иногда. Во взгляде Светы на него читается умиление. Она улыбается уголками губ, вздыхает и произносит: — Да хоть каждую минуту времени, которое мы проводим вместе. Во взгляде Оскара загорается воодушевление. Чёрт, да ну. Неужели в его жизни хоть что-то пошло по плану, неужели это не сон, а явь, неужели случившиеся одинаково значимо для обоих, неужели, неужели, неужели и — н е у ж е л и. Оскар чувствует прилив смелости, свойственная ему робость сопрягается со свойственной всему вампирскому роду наглостью, янтарные глаза его сверкают лукавым блеском, спина выпрямляется — ну, конечно, не зря же ему на протяжении стольких лет булавку на воротник крепили, нечего такую осанку прятать. Он поднимается с пола, шагает в сторону подоконника; — Первая пара — вампирология, — садится и подбирает ноги; — У меня по ней галимые неуды. Но знаешь, Света, — поочерёдно просовывает ноги наружу и спрыгивает, — я фантазировал об этом поцелуе чересчур часто, чтобы быть хорошистом. Света не сдерживает смешка. — Я тоже, Оскар. Только я — чтобы быть отличницей. — Раз так, мы квиты, — он перегибается через перегородку, чтобы ещё раз поцеловаться с нею. Теперь можно; сколько душе захочется. Света прижимается своими губами к его губам. Отстраняется с тихим чмоком. — Завтра зайдёшь? — Конечно. — Тогда до скорого. — Да. Пока. Оскар обращается в летучую мышь и быстро взмывает в небо. Света облокачивается на подоконник, следит за его полётом и думает, что это, вообще-то, весьма приятно — называть себя его девушкой.