Мертвая рыба

«Ты принадлежишь мне» Она пыталась кричать, но звук просто не вырывался из ее рта. Она пыталась оттолкнуть его, но он был слишком силен. Она пыталась поцарапать его, но ее ногти просто не оставляли следов на его коже. «Нет ничего, что я не могу взять» Тупая боль пронзила все ее тело, заставляя ее потерять последние силы. Невидимые веревки окутали ее, крепко удерживая ее под ним, не позволяя пошевелиться. — Я здесь. Она больше не может бороться. Борьба лишь истощает ее, но она никогда не сможет победить. — Все хорошо. Она не хочет сдаваться, но она уже сдалась, позволив ему снова взять верх. Она принадлежала ему. — Ты в безопасности. Она никогда больше не будет в безопасности. Она зажмурила глаза, пытаясь удержать слезы, — она знает, какое наказание она получит, если позволит себе заплакать в его присутствии. Она не может выпускать свои эмоции. Он проклял ее болью, которую она вечно будет нести в тайне ото всех. Одна. — Ты не одна. Она распахнула глаза. Вокруг нее не было веревок. Только большое одеяло, которое она откинула, когда очнулась ото сна. На ней все еще была одежда. На ее плечах не было его рук. На ее шее не было его губ. На ее руке лежала рука Джона, рисуя маленькие круги на запястье в успокаивающем жесте. Она бессильно рухнула на подушки. — Все хорошо, это всего лишь кошмар, — мягко бормотал он, прижимая ее руку к губам, — Я здесь. Ициар лишь крепче сжала его руку, давая своим тихим слезам волю. Не боясь последствий. Когда она проснулась утром, он все еще сидел возле ее постели, слабо держа ее руку в своей. Утреннее баскское солнце озаряло его лицо, разместившееся на ее прикроватной тумбе вместо подушки, позволяя ей увидеть искренность его намерений. Ее личная жизнь не могла похвастаться разнообразием: несколько подростковых романов, затем почти двадцать лет жизни с Роберто и несколько месяцев с Альваро. И, не считая детских валентинок, мужчины в ее жизни делились на два типа: те, кто дружил с ней, и те, кто хотел переспать с ней. Она всегда относила Джона к первой категории. Но после всей этой заботы на протяжении последних двух недель, что она жила с ним, после того, как он не задумывался, прежде чем войти к ней в спальню, прежде чем помочь ей придержать ее пижаму, касаясь ее обнаженной спины, чтобы позволить доктору прослушать ее легкие, после его вскользь брошенных комплиментов в ее сторону, она начинала сомневаться в том, к какой категории он сам себя относит. И вот он был здесь. В ее спальне. Держал ее за руку, уберегая от очередного кошмара, тем не менее, не присоединившись к ней в постели, предпочитая жесткую тумбу подушке. Входило ли это в его понимание дружбы, или все же существовал еще один тип мужчин: те, кто любят ее? Она быстро отогнала от себя эту мысль. Ее нельзя любить. Роберто говорил ей об этом на протяжении шести лет. И она была достаточно глупа, чтобы не поверить ему, отдаваясь Альваро, наивно полагая, что она все еще заслуживает любви. Она ошиблась. И эта ошибка больно обожгла ее. И больше она этого не допустит. Не то, чтобы еще одна попытка могла разбить ее, нет — она уже была разбита в дребезги, и этого не исправить, — она не хотела терять Джона. Как бы то ни было, он все еще был ее другом. И он все еще был хорошим человеком, которого она хотела видеть в своей жизни. В качестве друга, в качестве коллеги — не важно. И она точно не хотела причинять ему боль, позволяя ему связаться с женщиной, которая уже, кажется, никогда не сможет дать ему то, чего он заслуживает. А Джон заслуживает самого лучшего. Он слегка поморщился, едва луч солнца коснулся его лица, и открыл глаза: — Доброе утро, — улыбнулся он. — Доброе утро, — тихо ответила она, также не в силах скрыть улыбку. — Послезавтра Рождество. Мы пойдем за подарками? — Скажи мне, какой подарок ты хочешь? Джон закрыл глаза, готовый молить о прощении за свою, как ему казалось, неуместную просьбу: — Пожалуйста, приготовь рождественский ужин сама… Ициар рассмеялась. — И это все? Но извиняться Джону действительно было за что: — Я пригласил Угайца, Нароа, Леонор… — он помедлил, наблюдая, как с ее лица медленно сползает улыбка, — Всего человек десять. Ициар закрыла глаза, только для того, чтобы через секунду распахнуть их вновь, сражая его своим фирменным убеждающим взглядом: — Ты чистишь овощи! — сказала она, не принимая возражений. — И посолить в конце могу, — улыбнулся он, возвращая их обоих к нежной тихой радости, которая сопровождала каждый их шаг на протяжении вот уже двух недель.

***

Чертова холодная подушка. После разговора с Марио и двумя Фернандо двумя неделями ранее, он был слишком зол на нее. Она обвинила его в том, чего он все еще не мог понять и осознать. Она ушла, не сказав ему ни единого слова, прислав троих мужиков за своими вещами, избегая личной встречи с ним. Более того, она рассказала им подробности их личной жизни. Его и ее. Не спросив, при этом, его мнения на этот счет. Она даже не подумала о том, что он может иметь право на какое-либо мнение. В ту ночь он сорвал все простыни, которые когда-то делил с ней, все наволочки, все одеяла, которые видели их любовь. Он закинул все это в стиральную машинку, залив туда, наверное, не меньше литра, или сколько там оставалось в той бутылке, чертового кондиционера с запахом лаванды. Он вылил в унитаз все ее шампуни, гели для душа, кремы — все, что хранило ее запах. Он расквитался со всей посудой, которая соприкасалась с ее губами, которые он больше не мог целовать. И теперь он жалел об этом. В этой квартире, в которую однажды она пустила его, больше не осталось ни малейшего следа ее пребывания. Теперь он остался здесь один. Наедине с воспоминаниями, от которых у него не было шанса избавиться. Чертова холодная подушка. Он бил ее подушку в приступах злости. Он обнимал ее подушку в приступах тоски по ней. Но ее подушка больше не хранила ни ее запаха, ни ее слез. Ее подушка больше не могла создать для него иллюзию ее присутствия. Так и не уснув, он встал с постели, едва утренние сумерки коснулись неба, и отправился в душ. Ванная комната больше не хранила пар после ее купаний. Ванная комната больше не хранила запах ее косметики. Он больше не освобождал свое возбуждение в ванной комнате. Ровно в девять утра он вошел в подъезд. «Что-что ты сделал?» — буквально орал Педро в его голове. Но Педро действительно был всего лишь в его голове, и не мог остановить его от того, что он собирался сделать. — Если ты пришел, чтобы отвезти детей в школу, ты опоздал, — бросила Бланка, открывая дверь. — Привет, — слегка помялся он у входа, пока его взгляд не наткнулся на букет в его руках, — Вообще-то я к тебе пришел, — он протянул ей цветы. Бланка замерла, удивленно хлопая глазами. Ей это снится? — И что? Это рождественский подарок? — наконец, она обрела дар речи. — Нет, я просто подумал… Бланка прервала его жестом, приглашая войти. — Ты завтракал? Альваро, конечно, не завтракал. Но ему не хотелось отвлекаться от разговора. Кто знал, будет ли он столь смел через полчаса. — Просто кофе с тобой выпью, если не возражаешь. Бланка лишь пожала плечами. — Так что ты подумал? — спросила она, засыпая зерна в кофемашину. Он прокашлялся, собирая в себе частички утреннего мужества, которое испарилось на пути к ее дому. — Послезавтра Рождество… Я подумал, может, нам стоит провести его вместе? — она повернулась и встретила его слова удивленным взглядом, — Ну, знаешь, семейный праздник, все же… — замялся он. Бланка молчала. — Она тебя бросила? Альваро опустил глаза в свою чашку. — Да, и теперь я здесь, молю о прощении, все так как ты говорила. Предупреждала меня, — сорвался он секундой позже, — Давай, скажи свое «А я говорила». Бланка молчала. — Ты говорила, что вернуться будет сложно, — сказал он уже спокойно, и, подняв на нее взгляд, продолжил, — И я готов к сложностям. Бланка вынула металлическую чашу из кофемашины, убирая ее в посудомоечную машинку. — Дети будут рады, если ты придешь на рождественский ужин, — коротко бросила она и вышла из кухни, не заметив его довольной улыбки.