Душа легче железа

Он всего лишь хотел принять ванну. Это был трудный день. Болела голова и ныло в груди — не у сердца, а где-то возле легких. Ему просто хотелось прогреть тело, простуженное и изможденное, теплой водой. Теперь эта вода, окрашенная красным, льется через эмалированные бортики. Ее много, вдосталь — но Гостя она не радует. Тому, кто лежит без сознания, вообще трудновато испытывать радость. И не только радость — прочие чувства тоже. Нет ни усталости, ни тянущего желания приложить пальцы к груди и надавить, чтобы ушла боль. Сквозь пустоту пробивается только белый звенящий шум... и голос. Голос? *** Спящий угасает. Он замер, распластанный между чугунной тяжестью Кошмара и тем, о чём Братьям запрещено даже думать. Цвета больше не имеют значения. Они смешались в столп белого света, устремлённого вверх. Сцепленные руки, горячие, сильные, мерно давят на бледную до серости грудь, прокачивая сквозь сердце кровь. Пурпур – воля к жизни. – Не уходи. Живой, человечный, отчаянный шёпот. Если бы Младший мог узнавать сейчас этот мир, узнал бы и голос – голос Монгольфьера. Весь мир серый. Только там, наверху – свет. Зыбкий, подрагивающий, как будто кто-то разбавил чистую воду каплей голубой акварели. Откуда эта ассоциация? Что такое акварель? Какая на вкус вода? Он не помнит. Свет становится ярче, но не слепит. Только затапливает распахнутые глаза – узкие точки зрачков на прозрачном золоте, неподвижные веки. "Не уходи". *** Орион возвращается из командировки раньше срока. Брат не встречает его на вокзале и не отвечает на звонки. В старой квартире за окнами мутное от облаков солнце опускается за проржавевшие крыши, пахнет красками, растворителем и табаком. Младшего он находит в ванной. Чугунная, неподъемная, таких не производят уже лет тридцать, облупленные бортики обрамляют нежно розовеющую воду, и это настолько нереально, что время останавливается в тот самый момент, как он выволакивает младшего на скользкий потрескавшийся кафель. У брата разбит затылок и не бьется сердце. *** Серо-седое прозрачное марево кружится вверху, внизу и по сторонам. Глушит, кутает, смеживает веки. Но что-то происходит, что-то меняется – из марева выплывают цвета. Не яркие, не то чтобы особенно красивые, ничем не поражающие воображение. Настоящие. Край скола белым на зеленом кафеле. Застиранная синева полотенца. Манжеты рубашки... темно-коричневые. Черная шерсть свитера. Буро-красные пятна. С хрипом из легких выходит вода. На груди – ритмичное давление рук. Гость ищет вслепую одну из этих рук, но не может найти – и, когда его пальцы накрывает подрагивающая от облегчения ладонь, он чувствует в себе силы открыть глаза.