Колыбельная

— Тебе что-то приснилось? Тихо всхлипывающая Ичика, завернувшись в одеяло, испуганно смотрела то на родителей, то в тёмное окно. — Всё в порядке. Это просто сон. — Канеки обнял дочь и устало улыбнулся сонной Тоуке, привалившейся к стене. — Ничего страшного. — Мне приснилась тётя. — Девочка, до этого молчавшая и почти не шевелившаяся, вцепилась отцу в плечи. — Она кричала и плакала, а потом полезла в окно. — К тебе в окно? Давай я посмотрю, нет ли там кого. Как и следовало ожидать, там никого не было — только тихая и тёплая ночь, пара светлячков, кружащихся в воздухе, и ветер, гнавший по небу бесконечные облака, из-за которых время от времени показывались то лунный луч, то обрывок звёздного неба. — Видишь? Это просто сон. Ложись спать, уже поздно. Ичика, всё ещё ничего не говоря и захлёбываясь слезами, покрутила головой и схватила отца, попытавшегося уйти, за руки. — Ну что с тобой? Её мать медленно подошла и обняла её, чуть покачиваясь из стороны в сторону, уткнувшись лицом в взлохмаченные чёрно-белые волосы. На пару секунд Канеки показалось, что она задремала прямо так — но потом Тоука подняла голову, пусть и с большим усилием. — Не бойся, это просто дурной сон. Мне тоже снилась кричащая женщина, но она не сделает ничего плохого. Её не существует. Ложись спать, иначе завтра у тебя будет болеть голова. — А завтра придёт Ренджи? — Девочка продолжала всхлипывать, но как бы по привычке, уже почти успокоившись. — Конечно придёт. И Шу Цукияма тоже придёт. И все остальные, разве ты забыла? Они ведь обещали прийти. — Женщина поцеловала её и продолжила укачивать. — Сейчас ничего не бойся и спи спокойно, а завтра всем будет весело. — Останьтесь здесь! Казалось бы, совсем успокоившаяся Ичика вдруг кинулась к ней на грудь, стремясь спрятаться — и Тоука прикрыла её руками, действительно пряча от всего вокруг. Что-то в этой сцене вдруг показалось Канеки очень тревожным, даже зловещим. Оглядевшись вокруг, он увидел за окном луну — белая, яркая, чужеродная, она светила из маленького просвета среди туч, и, скорее всего, и была причиной этого странного чувства. — Какая луна сегодня. — Слова сами собой сорвались у него с языка. — И правда, — Тоука обернулась к окну и чуть потянулась вперёд, выпуская из своих объятий девочку. — Как-то тревожно от неё. Наверное, поэтому и снится всякая дрянь. — Хочешь, я посижу с тобой? — Он поднял Ичику на руки. — Смотри, мама очень устала, ей тоже нужно поспать. Мать, подавив зевок, устало поднялась с края кровати, так что девочке пришлось выпустить из рук край одежды, за который она продолжала держаться. — Ничего не бойся. Твой папа тебя от всего защитит. — Поцеловав девочку в щёку, она сонно, но весело посмотрела на мужа и растрепала ему волосы. — Вы двое так хорошо вместе смотритесь, как будто обоих снегом присыпало. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Щёлкнул выключатель, и комната погрузилась в темноту, смутно разгоняемую только луной, почти скрывшейся за тучами. На стенах задрожали тени веток, колышащихся от ветра, и Ичика, ойкнув, крепче прижалась к отцу. — Всё в порядке, это просто тени. — Канеки уложил её обратно в кровать и укутал одеялом. — Они могут показаться страшными, но на самом деле безобидные. — Они похожи на ту тётю. — Девочка натянула одеяло себе на голову и уткнулась лицом в подушку. — Эй. Выгляни-ка ненадолго. — Нет! Это было сказано резким и капризным голосом, но она почти сразу же высунулась из-под одеяла. Посмеиваясь, Канеки сложил руки и поднял их к свету — на стене появилась смазанная тень, похожая на птицу. — Смотри, это голубь. — Он осторожно пошевелил ладонями, и крылья голубя задрожали. — Если я сложу руки по-другому, получится собака… Она получилась ещё хуже, но Ичику это всё равно впечатлило. Совсем выбравшись из своего укрытия, она села на кровати и вдруг радостно засмеялась — когда отец попытался изобразить, как собака лает. — Не шумите! — Голос из соседней комнаты был усталым и немного рассерженным. — Мы не шумим! — Хихикнув, Канеки повернулся к дочери. — Видишь? Тут нет ничего страшного, это просто тени. Мы сами можем их делать. Ложись спать, иначе мама будет ругаться. Тусклый белый свет исчез окончательно — облака закрыли луну. — А ты мне завтра покажешь голубя и собаку? — Покажу. — Он поцеловал дочь в макушку и пересел с кровати в стоящее рядом кресло. — Я ещё белку умею делать. Если сейчас уснёшь, тебя тоже научу. — Я сейчас усну! — Девочка быстро легла обратно и замоталась в одеяло. — Вот, уже сплю. — Молодец. Спокойной ночи. Ичика пробурчала что-то едва слышно, сквозь дремоту, а затем засопела носом. Пусть она и выглядела бодрой, испуг, всё же, сильно её вымотал — как и Канеки. Сейчас, когда не было необходимости думать о том, как успокоить ребёнка, он ощутил, как же устал — всё тело ломило, голова сама склонялась к плечу, а глаза закрывались. Он не знал, сколько проспал — пару минут или пару часов, но проснулся от тревоги, вызванной сном. Снилось что-то знакомое, но он не мог этого узнать и вспомнить — какие-то брызги на выложенном плиткой полу, неприятное чувство вины и тяжёлой, тёмной тоски, которое возникало от взгляда на на них. За окном мелькнула смутная фигура и бросилась прочь, как только её заметили — но это было лишь продолжением сна или игрой теней и луны, снова вышедшей из-за туч. Не было слышно ничего, кроме дыхания Ичики и обычных ночных шорохов, свойственных каждому дому — приглушённых звуков с улицы, шелеста ветра за окном, каких-то пощёлкиваний и поскрипываний, будто кто-то крался по коридору. Сонное оцепенение снова навалилось на него, и Канеки, откинув голову на спинку кресла, принялся глазеть на комнату, дожидаясь, когда заснёт снова. Белый свет тускло, лениво освещал разбросанные вечером игрушки, ленточки, которые Ичика приготовила для Ренджи, саму Ичику, беспокойно вздрагивающую во сне. Краем глаза он заметил какое-то движение — но не обратил внимания. Всё тело будто бы парализовало, глаза закрывались сами собой, так что Канеки сам толком не понимал, спит он, или ещё нет. Девочка что-то пробормотала — но он не разобрал слов. Тени от ветвей задрожали на стене, луч почти скрылся за облаком, и в этот момент движение повторилось — тёмный комок отделился от двери, подполз к кровати, выпрямился и склонился над ребёнком, обнял его и поднял на руки. — Тоука? Фигура дёрнулась, замешкалась, растерянно оглянувшись на него, и в этот же момент Канеки как будто облили холодной водой. Это была не Тоука. Длинное одеяние скрывало фигуру, в темноте не было видно лица. Были только тихое, хрипловатое дыхание и чувство пристального внимания — неизвестный смотрел на отца девочки, желая убедиться, что тот не спит, а он, в свою очередь, замер в кресле, не в силах пошевелиться, изо всех сил надеясь, что это просто сонный паралич. Спустя эти долгие мгновения некто резко развернулся, выпрыгнул в окно и бросился прочь. Канеки с воплем кинулся следом, оступился, плашмя упал на землю, и холодный шумящий ветер и боль от падения окончательно разбудили его, дали понять, что всё происходящее — не ночной кошмар, как ему хотелось бы. Странно, но как бы быстро он ни бежал, похититель всегда оставался всё на том же расстоянии — не подпуская его слишком близко, но и не исчезая из виду совсем. То в сырой темноте мелькала фигура в одежде с капюшоном, то сквозь шум ветра слышались его торопливые шаги, будто бы он специально поджидал Канеки, вёл его за собой. Таким же странным и пугающим было то, что Ичика молчала — она должна была проснуться и закричать в тот самый момент, когда вместе с ней выпрыгнули из спальни, но было тихо. Время от времени на их пути возникали источники света — какая-то вывеска, мигающий фонарь — и в такие моменты можно было оглядеться вокруг и понять, где они бегут. Ему казалось, что погоня длилась совсем недолго и они не так уж далеко от дома — но места становились всё более и более неузнаваемыми, как будто эта неизвестная тень отвела его на другой конец города. Ветер усилился, и из-за тучи снова показалась луна, почти что слепящая. Похититель остановился в отдалении на пару секунд — словно специально, чтобы Канеки смог как следует рассмотреть красный балахон с тёмной птицей на спине, а затем снова бросился бежать к залитым светом развалинам, принялся карабкаться по ним, всё ещё не стремясь уйти от преследования и не обращая внимания на крики за своей спиной, исчез где-то наверху. Обломки и проросшие сквозь них стебли постоянно выскальзывали из-под ног, так что не услышать, как кто-то поднимается или спускается с этой горы мусора было невозможно, но кроме своих собственных торопливых шагов и стука сердца Канеки, идущий следом, не слышал ничего. Возможно, этот некто пришёл туда, куда хотел — и теперь ждал его. Выдохшийся, он взобрался наверх. Лунный свет заливал собой тихие дома в отдалении, развалины под его ногами, ржавый красный каркас, уродливо нависший над головой, и самое главное — фигуру в алом балахоне, стоящую к нему спиной, с затихшим ребенком на руках. — Готова поспорить, ты сейчас думаешь о том, как бы получше проткнуть меня, не задев свою дочку. — Женский голос, отдаленно знакомый, звучал устало и беззлобно. — Не пытайся. Никому в этом мире еще не довелось умереть дважды. Она наконец-то обернулась. Капюшон скатился с волос, и перед Канеки появилась Кей — он не сразу вспомнил её имя. — Ты меня помнишь, я вижу. — Женщина кивнула ему — вымученно и безжизненно. Вся она выглядела как-то странно. Волосы были чистыми и расчёсанными, лицо — здоровым, но чувствовалась какая-то неправильность — слишком ярко сверкали её глаза, слишком устало она двигалась, как человек, который хочет заснуть, но никак не может этого сделать. Или, возможно, эта странность чувствовалась из-за того, что Канеки точно помнил, как она умерла, но сейчас она стояла перед ним совершенно живой. — Вот здесь-то меня и убили. — Женщина посмотрела себе под ноги, на остатки шахматной плитки, сквозь которую прорастали сорняки. — Впрочем, не только меня. Понимаешь, о ком я говорю? Он ничего не ответил. Всё произошедшее, начиная с того момента, как он заметил движение в комнате дочери, вдруг снова показалось Канеки дурным сном — и ему изо всех сил захотелось проснуться. — Понимаешь?! — Всё спокойствие Кей исчезло — она смотрела на него с ненавистью и отчаянием, такими же, как годы назад, перед своей смертью. — Почему он должен был умереть?! Ради чего?! Посмотри на меня и скажи, ради чего мой сын должен был умереть, заливаясь слезами?! Чтобы Ямори выместил на ком-то свою злобу! Чтобы ты переломил об коленку свою принципиальную слабость, ради этого! Я ненавижу вас двоих. Я никогда вас не прощу. Говорят, что смерть примиряет. Это ложь. Я никогда, никогда, чёрт бы вас всех побрал, не прощу! Даже если Коуто простил. Мир вокруг медленно поплыл прочь, и Канеки покачнулся, чуть не свалившись с ног. Вся эта погоня, весь этот отчаянный крик должны были быть кошмарным сном — но это была реальность, совершенно непонятная и необъяснимая. — Как ты… — Он запнулся посреди предложения, даже не зная, как именно сказать. Кей, задрожав, всхлипнула и отвела взгляд. — Это замкнутый круг. — Она затрясла головой из стороны в сторону и закусила губу. — Чтобы увидеть моего сына, я должна простить. Чтобы простить, я должна увидеть его. Мне нужно, чтобы он подошёл, взял меня за руку и сказал… Попытка сдержаться не удалась, и она зарыдала — громко и отчаянно, как плачут от сильной боли. — Чтобы он пришёл ко мне и сказал: «Мама, пожалуйста, прости Кена, прости Якумо, они дураки». Я хочу увидеть его, я хочу обнять своего ребёнка! Может быть, тогда я смогу… Может быть. Но я не должна. Я ведь помню, как он умер. Слишком хорошо помню. Это воспоминание придало Кей сил — она вновь посмотрела прямо на Канеки, уже без слёз и с той же ненавистью, что в начале. — Знаешь что? Ничто из всего того, что ты сделал после нашей смерти, ничто из всех твоих страданий, вся твоя белая голова, снятая с плеч, не искупит ни единой его слезинки. — Про это Достоевский писал. В «Братьях Карамазовых», ещё в девятнадцатом веке. Нужно было что-то сказать, что-то такое, отчего эта женщина перестала бы его ненавидеть, хотя бы на пару секунд или меньше — столько, чтобы хватило вырвать из её рук ребёнка, не шевельнувшегося за всё время разговора. Но Канеки не имел ни малейшего понятия, что говорить, и эти слова сорвались сами собой — ему вспомнилась небольшая стопка книжек европейских писателей, которую Ичика отняла у него и принесла к себе в комнату — слишком уж ей, пока что не умеющей читать, понравились обложки. — Ты ведь такой умный. Ты даже учился в институте, — Кей, бессильно откинув голову, посмотрела на девочку, лежащую у неё на руках как мёртвую, совсем неподвижно, и покачала из стороны в сторону, баюкая. — Мы все не такие. Я умею читать, но я совсем не знаток литературы. Скажи, тебе было его жаль? Не тебе нынешнему, всё же, сейчас ты отец, а тогдашнему? — Было. — Тогда почему ты не выбрал меня? — Я не смог. Тебя мне тоже было жаль. — И вскоре после этого ты вырвался и убил Ямори. А почему ты не сделал этого тогда, когда притащили нас двоих? — Я испугался. — Коуто тоже испугался. Или ты хочешь сказать мне, что убить сложнее, чем умереть? Канеки ничего не ответил, а Кей, не отводившая глаз от девочки, нахмурилась, словно какая-то мысль отвлекала её и не давала покоя. — Погляди на неё. — Женщина вдруг заговорила тихо, словно боясь, что Ичика проснётся. — Она такая маленькая, такая хорошая. Когда Коуто был совсем малышом, он спал точно так же. Можно было хоть из пушки стрелять, не проснулся бы. Я хотела убить её, поэтому и пришла сюда, но… Это жестоко. В конце концов, у неё тоже есть мать. Она снова покачала её на руках и покачнулась сама, будто бы теряя тот немногий остаток сил, что ещё оставался в её теле. Из блестящих глаз снова покатились слёзы. — Я не могу, не могу! — Задыхаясь, Кей прижала ребёнка к груди, стремясь закрыть, спрятать от всего и всех — точно так же, как пару часов назад его прятала Тоука. — Она ведь… Она такая маленькая! Как вы двое могли?! — Я не хотел, чтобы так вышло. Я правда не хотел. — Сейчас она казалась уязвимой — и Канеки осторожно, боясь спугнуть её, пошёл вперёд. — Мне очень, очень жаль Коуто, и мне жаль тебя, и если бы я мог исправить это — я бы исправил. Верни её. — Никогда! Съёжившаяся от ужаса фигурка вдруг распрямилась, как пружина, и отскочила от подошедшего. Сияющие глаза почернели. — Ты серьёзно думаешь, что я просто так уйду, останусь в боли и страдании на оставшуюся вечность, а ты продолжишь счастливо жить? — Вся она теперь выглядела не просто ненавидящей его, в этой ненависти появились какие-то необъяснимые гордость и мрачное веселье, словно ей доставляло удовольствие говорить подобное. — Никогда. Неужели ты не понял? Я хочу твоего страдания, Канеки. Надеюсь, ты будешь жить долго, очень долго. Хочу, чтобы каждый день твоей долгой жизни начинался с мысли о том, что вы с Ямори убили моего Коуто — а я за это отняла у тебя твою Ичику. А когда ты наконец умрёшь, полный ненависти к себе и ко мне — мы будем страдать вместе. Потому что ты не заслужил счастья. Вновь опустив голову к девочке, Кей вдруг улыбнулась — впервые за всю ночь, возможно, впервые с дня своей смерти, совсем не обращая внимания ни на ветер, трепавший её балахон, ни на отца ребёнка, готового её атаковать. — Может быть, мне будет легче с ней. — Развернувшись спиной, женщина будто бы специально подставилась под удар. — Она такая хорошая девочка. Она немного напоминает его, когда спит. Канеки бросился вперёд — но именно в этот момент что-то сверкнуло ослепительно-голубым светом, Кей сделала шаг — и исчезла. Он с грохотом упал на пол, подняв тучу пыли, режущей глаза — ветер тотчас подхватил её, закружил в вихре, так что пришлось зажмуриться и полежать так некоторое время. Не шевелясь, надеясь на то, что ему просто приснился кошмар и он упал из кресла, и что Ичика на месте. Спустя несколько минут, или, может быть несколько часов, он поднялся и огляделся вокруг. Луна серебрила растрескавшиеся, засыпанные пылью плитки, искорёженный красный каркас, наполовину обвалившийся, всё ещё угрожающе нависал над головой. На секунду Канеки показалось, что за его спиной кто-то стоит — но вокруг было тихо и пусто.