Шаги по тонкому льду

По ту сторону двери раздавались голоса. Кто-то засмеялся, послышался короткий детский крик, если он хоть что-нибудь понимал в детях — визг явного неудовольствия. Гусман переступил с ноги на ногу, ощущая, как негодование понемногу превращается в настоящую ярость. Он чувствовал себя невероятно глупо, топчась у них на пороге, нагруженный подарочными коробками и пакетами, изгнанный из собственных рождественских планов ради сомнительной роли посланца мира. Но мама считала, что им пора помириться с Мариной и её мужем, раз уж этот засранец Нано так нагло пролез в их жизнь. С другой стороны, отец всё ещё категорически отказывался контактировать с Мариной, пока она остаётся женой бывшего уголовника и вообще личности довольно сомнительной, хотя и был готов принять и её саму, и ребёнка под свою крышу. Так что, решив соблюдать некий баланс, мама отправила мириться его, а сама осталась отмечать Рождество с негодующим отцом. Признаться, Гусман и сам скучал по сестре. Разрыв Марины с семьёй оказался куда более громким, чем хотелось бы их родителям — и куда более болезненным для него самого, чем Гусман вообще мог предположить. Он считал, что ненависть, которую он испытывал к Нано, укравшем у него Марину и очернившим её, распространится и на сестру, и ему будет легче, если она исчезнет из его жизни, но не тут-то было. Несмотря на снедавшую его злость, Гусману отчаянно хотелось вырвать Марину из лап этого придурка, но она не менее отчаянно сопротивлялась. Она всегда была крепким орешком, и, в конце концов, перевес остался на её стороне. Гусман долго злился на родителей, считая, что они сделали недостаточно, чтобы Марина образумилась. Он тоже сделал слишком мало — и осознать и принять это оказалось сложнее всего. Было мгновение, когда она, отчаявшись объясниться с родителями, стала искать его поддержки и понимания, но он, оскорблённое достоинство, оттолкнул её, не пожелал даже выслушать. Но, так или иначе, он потерял её: поняв, что понимания в родном доме она не найдёт, Марина просто собрала чемоданы и ушла жить к своему новоиспечённому жениху. Основательно надравшись, Гусман отправился к дому Саму, чтобы потребовать сестру обратно, и Самуэлю потребовалось довольно-таки много времени, чтобы втолковать ему, что ни Марины, ни Нано в доме нет и не было. Лишь протрезвев, он понял, как сильно опозорился, и он возненавидел Нано ещё больше — но не Марину. Его злость таяла тем быстрее, чем реже он видел Марину в школе: сперва она перевелась на индивидуальное обучение, сославшись на проблемы со здоровьем из-за беременности, потом и вовсе взяла академ, чтобы вернуться в «Лас-Энсинас» после родов, возможно. И за всё это время Гусман так и не нашёл подходящего момента, чтобы поговорить с сестрой — вечно он уговаривал себя, что сможет сделать это завтра, послезавтра, что он всё ещё слишком зол, чтобы не сорваться; он перебивался случайными слухами, которые удавалось вытянуть из девчонок, но никогда ни о чём не рассказывал родителям. Потом Марина и вовсе исчезла. Лу с подругами во всю трепались языками, мол, они с Нано свили своё убогое любовное гнёздышко где-то на окраине города, но точного адреса никто не смог ему назвать. Это были первые новости о Марине, которыми Гусман поделился с родителями в надежде, что с помощью своих связей отец разыщет их. Но отец ничего так и не сделал; им он сказал, что не смог, но Гусман думал, что он попросту и не пытался. После он не общался с Мариной до самого рождения малышки Лауры. Мать была единственным гостем на их с Нано скромной росписи, Гусман же не послал и формального сообщения с поздравлениями — он-то считал, что этому глупому выбору Марины соболезновать впору, а поздравлять не с чем. И после того, как она родила, он неделю собирался с мыслями, чтобы позвонить ей и поговорить пару минут. Но это определённо того стоило: голос сестры, усталый, но счастливый, растопил ледяную глыбу в его груди. И вот сейчас, прилетев в свои первые университетские каникулы домой, вместо того, чтобы тусоваться с Поло и Андером, он откомандирован в дом человека, которого презирал и ненавидел, чтобы попытаться найти с этим человеком контакт… Гусман сильно сомневался, что это случится, надеялся только, что у него хватит терпения, а у Нано — мозгов, и скандал случится не слишком грандиозным. Он, наконец, понял, кому принадлежал голос за дверью — и одновременно дверь открылась. Широкая улыбка сползла с лица Самуэля, стоявшего на пороге, сменившись натянутой, лишь отдалённо напоминающей дружелюбную, улыбкой. Гусман ответил ему тем же. Было время, когда Марина исчезла из «Лас-Энсинас» и, как полагал Гусман, из его жизни, когда они с Саму стали едва ли не неразлучны — к удивлению всех одноклассников, помнивших их недавнюю жгучую взаимную неприязнь. Но одна на двоих бессильная злость из-за отвратительного поступка Нано и тоска из-за потери Марины на какое-то время сблизили их: они всюду шатались вместе — по большей части прогуливали уроки, курили за школой и распили несколько бутылок виски. Они как будто оба старались изгнать образ Марины из своей памяти, но всё было тщетно. Гусман, конечно, понимал, что они с Саму печалились о разных вещах: он — о том, что потерял сестру, Самуэль же страдал от того, что сам хотел быть на месте своего брата, и, словно масло, упавшее в костёр, эта ревность ещё больше распаляла его. Конечно, на взгляд Гусмана, и Саму был не лучшей партией для Марины, но это всё же был не бандит, значительно старше неё. Так они и терзались вместе воспоминаниями и несбывшимися надеждами, пока боль не притупилась, не стала привычной и не позволила им вернуться к своим прежним жизням. И вот Гусман был вынужден стоять здесь и смотреть на то, как Саму открывает ему дверь, как полноправный хозяин дома. Конечно, это было не так: из-за его спины показалась улыбающаяся Марина. — Гусман! — в её голосе прозвенело удивление, словно мама не предупредила её заранее. — А мы ждали тебя чуть позже, думали, это курьер! Уголок его губ дёрнулся. Как бы то ни было, Марина явно не выглядела несчастной: в её глазах плескалось такое знакомое Гусману веселье, непослушные вьющиеся кудри были собраны в небрежный пучок на макушке, она немного пополнела и в спортивном костюме сейчас казалась очень домашней, тёплой, как горящий очаг. Было ли для него место около этого очага? — Ага, в некотором роде. — Гусман кивнул на гору пакетов и свёртков на крыльце и в руках. — Но курьеру за такое долгое ожидание в канун Рождества полагаются солидные чаевые. Ты мне заплатишь? — проворчал он. — О, конечно. Тут Марина оттёрла Самуэля с дороги и бросилась ему на шею. Свёртки посыпались из его рук каскадом яркой подарочной бумаги, когда он раскрыл ей объятия. Почти два года прошло с того момента, когда он в последний раз прикасался к сестре или даже говорил с ней вот так, не разделённый расстоянием и телефонными линиями, и это казалось Гусману нереальным. Возможно, он смирился с тем, что Марина осталась для него в прошлом, навсегда потерянным воспоминанием. Но вот она была живая, из плоти и крови, рядом с ним, она всхлипывала и смеялась, повиснув у него на шее, её волосы щекотали ему лицо, а когда сестра коснулась его щеки поцелуем, Гусман почувствовал, что она улыбается. И все обиды удивительным образом оказались забыты в эти сладостные мгновения примирения, когда одно прикосновение сказало больше, чем все слова, которые Гусман готовил по дороге сюда. — Это всё, конечно, хорошо, — раздался ворчливый голос, ворвавшийся в их идиллию и разрушивший её, — но если вы и дальше собираетесь обниматься на крыльце, то хотя бы закройте дверь. Малышка простудится, на улице всё-таки не лето. Гусман расцепил руки, лежащие на талии Марины, приготовившись встретиться лицом к лицу с самым главным своим недругом. Марина же хмыкнула, одной рукой подхватила сумку Гусмана, а другой попыталась собрать как можно больше пакетов. Он же стоял и смотрел на Нано, оглядывавшего их из прихожей, не зная, как поступить дальше. Он так ждал встречи с сестрой, на самом деле, что мысль о том, что ему придётся мириться и с присутствием Нано все эти дни, есть с ним за одним столом, поддерживать какую-никакую беседу, отошла на второй план. А теперь ещё и Саму. Но ещё больше Гусмана поразил не сам муж Марины, а маленькая девочка у него на руках: черноволосая, как отец, она обвила ручками его шею, прижалась личиком к щеке, взирая на Гусмана с настороженностью и опаской. Гусман, конечно, видел фотографии, которые Марина присылала маме, но ребёнок на них казался чем-то ненастоящим, не более правдивым, чем кукла. А теперь девочка на руках у Нано оказалась такой же настоящей, как и его сестра, и он оказался к этому явно не готов. — В самом деле, мало ты топтался на пороге? — Марина поманила его из прихожей и обратилась к дочери, поставив сумку и пакеты на банкетку: — ну, милая, хочешь познакомиться с дядей? Вместо ответа девочка только крепче прижалась к отцу, и Гусман увидел, как рука Нано осторожно погладила её по спинке; обручальное кольцо блеснуло в свете лампы. А ведь до сих пор он не думал, что они поженились по-настоящему, полагал, что такой человек, как Нано, не станет действительно взваливать на себя такую ответственность… А больше всего Гусман не любил менять устоявшееся мнение о человеке. В самом деле подул прохладный ветерок, и Нано откровенно поёжился, выразительно посмотрев на него. Делать нечего, пришлось войти, если он не хотел стать причиной болезни малышки и гнева Марины. Он захлопнул дверь и понял, что все пути к отступлению отрезаны.

***

Он, конечно, пожал Нано руку под пристальным взглядом Марины — и, на удивление, не менее пристальным взглядом малышки. Она была темноволосой, как Нано, но разрез глаз и сам взгляд у Лауры был материнский, и это неожиданно приятно согрело сердце Гусмана. Правда, она всё же явно опасалась его, потому что отстранилась и теснее прижалась к отцу, когда Гусман подошёл к ним. А уже в следующий момент Лаура охотно пошла на руки к материализовавшемуся рядом Саму. И Гусман ощутил внезапную обиду, хотя, конечно, обижаться на маленькую девочку, которая просто боялась чужака, было глупо. Саму унёс девочку, а Нано отправился на кухню, коротко кивнув Гусману. У него сложилось впечатление, будто ему дали несколько минут форы, чтобы освоиться, и это его взбесило, ведь он привык всегда контролировать ситуацию сам. — А чего ты хотел? — раздался рядом с ним чуть грустный голос Марины. Обернувшись, Гусман понял, что она смотрит вслед Самуэлю, унёсшему Лауру в гостиную. — Саму был у нас несколько раз с рождения Лауры, хотя и учится, и работает. Она знает его. — В её словах послышался упрёк. — Прости. — Ничего лучше он не мог сказать сейчас. Он был растерян, взвинчен до предела, ведь он всё ещё был наибольшим чужаком в этом доме, и Гусмана не покидало ощущение, что его вот-вот могут выставить отсюда. А Марина что, хотела, чтобы он прямо сейчас начал признавать свои ошибки?! Он вообще не был уверен, что сможет сделать это, и уж точно не так скоро. Ему понадобится время — возможно, не меньше, чем нужно будет маленькой Лауре, чтобы привыкнуть к нему. Или всё же меньше, ведь этот чёртов идеальный Саму явно сумел забыть о своей ревности и дурацком соперничестве с братом, чтобы стать в этом доме своим, настоящим другом и любимым дядюшкой. Но он совершенно точно намеревался стать для неё лучшим дядюшкой, чем был Саму. И в гораздо более краткие сроки. — Вам с Самуэлем придётся делить гостиную, — как бы между прочим сообщила Марина. — Если, конечно, ты не хочешь спать на полу в детской… Потому что Лаура всё ещё просыпается довольно часто. А в доме всего две спальни. — Теперь извинялась она. Гусман фыркнул. Это было не худшее из условий посещения этого дома, однако же стало для него неожиданностью. Не то чтобы он слишком плохо относился к Самуэлю… Больше нет: неприязнь истёрлась и померкла во время их совместных возлияний и, конечно, не могла сравниться с тем, что Гусман испытывал к Нано. С другой стороны, было ли это вполне прилично, если уж он вздумал соперничать с Саму за маленькое сердечко племянницы? Марина выжидающе смотрела на него и, кажется, волновалась. Словно бы он мог оставить всю эту затею и уехать обратно в аэропорт только потому что ему придётся два или три дня слушать храп Саму. — Стерплю как-нибудь, — он раздражённо дёрнул плечом. Пусть не думает, что это ему по душе. Он порылся в пакетах и извлёк из одного из них тряпичную яркую куклу, увешанную какими-то сверкающими бусинами и пластмассовыми цветами. По словам продавца-консультанта в детском магазине, все маленькие девочки обожали грызть эти пластмассовые цветы и выдирать у кукол пряди волос, сделанные из толстых ярких нитяных жгутов. Гусману приходилось поверить на слово, ведь он совсем ничего не понимал в игрушках и маленьких детях. И он собирался начать завоёвывать сердце Лауры прямо сейчас при помощи этой тряпичной помощницы. — Какая прелесть! — воскликнула Марина, бесцеремонно отняв у него куколку и повертев её в руках. — Это не тебе! — засмеялся он и легонько щёлкнул сестру по носу. — Эй! — Путь к сердцу Лауры… надеюсь, — пояснил Гусман. Марина изогнула брови, словно сомневаясь, что у него получится. Но Гусман не сомневался: все девчонки его возраста таяли перед ним, если ему того хотелось; даже Надя не стала исключением, хотя это было нелегко. Почему же с девчонкой поменьше у него может не получиться? Он вошёл в гостиную вслед за Саму и увидел уже наряженную рождественскую ёлку. Грусть на мгновение охватила его: всю жизнь они наряжали ёлку в самый канун Рождества, когда в доме витали прекрасные ароматы пряностей и жареного мяса. Дома. Но теперь у Марины был собственный дом и собственные традиции. Это было нормально для любого человека, но Гусман ощутил, что потерял нечто очень важное. Стараясь не зацикливаться на этом, он подошёл к Самуэлю, который поднёс Лауру к ёлке, показывая ей золотистые и алые шары и, в то же время, мешая цепким маленьким пальчикам схватить один из них. Гусман пощекотал ножку девочки и, дождавшись, пока Лаура повернётся, сунул куклу прямо ей под нос. Он ожидал, наверное, хотя бы радости, но глаза Лауры широко распахнулись, потом она вдруг сморщила личико и широко открыла рот. Самуэль, наблюдавший за этими метаморфозами, явно встревожился, а Гусман просто не мог ничего понять. Но прошло мгновение заветной тревожной тишины, и Лаура разразилась самым громким воплем, какой ему когда-либо приходилось слышать. Бросив укоризненный взгляд на него, Саму попытался было укачать девочку и отвлечь её ёлкой, он даже снял золотой колокольчик с ветки и покачал им перед лицом Лауры, но та его даже не видела, а тонкий звон колокольчика потонул в её рёве. У Саму ничего не вышло: малышка изгибалась дугой в его руках, крошечные кулачки упёрлись в грудь Самуэля, словно пытаясь оттолкнуть его. На вопль дочери по лестнице сбежала Марина. Она одним взглядом оценила ситуацию и, увидев куклу в руках брата, покачала головой. А потом, высунувшись в дверной проём, крикнула в сторону кухни: — Нано! Нам без тебя никак! Забери Лауру, иначе это никогда не закончится. — Она поймала непонимающий взгляд Гусмана и пояснила: — папина дочка, Нано может совладать с ней в любых условиях, и даже я не могу этим похвастаться. Саму бестолково качал Лауру, но это не возымело никакого эффекта — девочка продолжала надрываться в крике. У Гусмана заложило уши, и у Саму, судя по тому, как он морщился, изображая всё-таки на лице улыбку ради Лауры, — тоже. Нано материализовался рядом с ними совершенно бесшумно — полезный навык в его прошлой жизни, должно быть, — и Гусман вздрогнул. Неприязненно покосился на мужа сестры, но Нано не обратил на него никакого внимания, полностью поглощённый дочкой. И она была полностью поглощена им: стоило Нано появиться в поле её зрения, как девочка тотчас затихла, присмирела и потянулась к нему. Когда же он взял её на руки, казалось, на её маленьком личике отразилось настоящее облегчение. Одной рукой прижимая её к себе, другой рукой Нано осторожно выудил из рук Гусмана забытую тряпичную куклу; когда он сделал это, Гусман поёжился: ему стало неприятно, как если бы кукла была его щитом. Но ему не нравилось это — ему не нужен был щит, он был здесь своим, он имел право быть здесь. Его взгляд, должно быть, полыхал ненавистью, когда он смотрел прямо в затылок Нано, и Гусман поймал на себе вопросительный взгляд Саму, конечно, всё заметившего. И тут же, как будто он всё чувствовал, Нано повернулся к нему — и повернул Лауру. Одной рукой он умудрился держать ребёнка и куклу, а вторая тем временем сжала плечо Гусмана. — Видишь? — мягко, но настойчиво говорил он с дочкой. — Это дядя Гусман и он привёз тебе прекрасную куклу. Видишь? — повторил Нано, поднося Лауру так близко к нему, что крошечный носик оказался всего в нескольких дюймах от носа Гусмана. Гусман автоматически улыбнулся, всё ещё опасаясь, что девочка сейчас же расплачется, но её глаза лишь завороженно следили за ним; на руках у отца ей, видно, было совсем спокойно. — Он любит тебя, он привёз тебе подарки… и от твоих бабушки и дедушки тоже… Марина, — он обратился к жене, — идёмте ужинать, там всё готово. Не дожидаясь ни чьей реакции, Нано развернулся и направился со своей ношей в кухню, откуда доносились вполне аппетитные ароматы; к смущению Гусмана, его желудок ответил на них требовательным урчанием, и Саму с Мариной синхронно хихикнули. Он заставил себя не глядеть на них, остановив взгляд на удаляющемся личике племянницы: заплаканное и покрасневшее, оно озарилось счастливой улыбкой, потому что Нано по-дурацки подпрыгивал на ходу, подбрасывая девочку на каждом шагу. Он скрылся из виду, и из кухни послышался звон тарелок и приборов. — Идёмте, что ли. — Марина кивком предложила им последовать за Нано. Когда расселись, Гусман и Нано оказались соседями по столу — случайно или нет, но, судя по хитрому взгляду Марины, всё-таки нет. Единственным барьером для их взаимной неприязни стал детский стульчик для кормления. Нано попытался пристроить дочь туда, но Лаура снова возмущённо завопила, и у него не осталось иного выхода, кроме как усадить её к себе на колени. Наблюдая за ними, Гусман невольно улыбнулся. Он не изменил своего мнения о муже сестры, не так быстро, но всё же было что-то в том, как Нано обращался с дочкой, и в том, как малышка обожала отца. — Она не даст тебе поесть, Нано, — скептически заметила Марина. Он посмотрел на неё и улыбнулся, взъерошив коротенькие волосы Лауры. — Ничего, как-нибудь справимся. Как всегда. — Он подмигнул, и эта гримаса придала его лицу совсем юношеское, озорное выражение. От пасты соблазнительно пахло сливками и травами. Марина положила Гусману приличную порцию и подмигнула ему. Он в ответ состроил ей рожицу. Саму схватил перечницу и несколько раз повернул, усыпав сливки и сыр в своей тарелке чёрной крошкой под недовольным взглядом брата. Лаура лопотала что-то совершенно непонятное; как бы Гусман ни пытался разобрать в этом лепете что-то из обычной человеческой речи, у него ничего не вышло. Девочка пыталась дотянуться до ножа у тарелки Нано, и тот короткими щелчками отодвигал его всё дальше — к великому неудовольствию дочери. Атмосфера в кухне воцарилась неожиданно мирная, учитывая, что за столом собрались бывший уголовник, бунтарка и беглянка, бывший же торговец наркотиками и разъярённый старший братец. Они ели в молчании, словно каждый боялся сказать хоть слово, чтобы не разрушить этот стеклянный мир. Нано вылавливал кусочки курицы из своей тарелки и скармливал их Лауре, которая, если перерыв между подачками становился слишком велик, начинала беспокойно ёрзать. — Я покормила её, — наблюдая за мужем и дочкой, сказала Марина. — Не думаю, что у неё есть необходимость ещё и в твоей порции. Он только пожал плечами. — Видимо, есть. — Интересные методы воспитания, — ехидно заметил Гусман. Тишина лопнула, как мыльный пузырь. Нано поднял на него глаза. Боковым зрением Гусман отметил, что его сестра напряглась, а Саму медленно дожевал и отложил вилку, впившись взглядом в него и Нано. Но Нано оставался убийственно спокоен — чего прежде за ним не водилось, — и Гусман к собственному ужасу и разочарованию — в себе же — понял, что с того момента, когда он перешагнул этого дома, ожидал какой-нибудь сцены. Надеялся. У него ни разу ещё не было возможности высказать Нано всё, что он о нём думал, обвинить его, объясниться, и это сидело в нём, как ядовитая заноза. Сидело так глубоко, что мешало жить, не позволяло забыть об обиде ни на миг. Ему нужно было сказать, как они страдали, когда он буквально похитил у них Марину, накричать, может быть, оскорбить, может быть, ударить. Присутствие сестры и, особенно, ребёнка сдерживало. Но вот пружина разжалась. Гусман чувствовал себя так, словно подкрадывался к противнику, ожидая удара в любой момент — или повода нанести удар. Беда в том, что противник его определённо не желал нападать. И повода давать ему тоже не собирался. — Я жертвую своим ужином, чтобы вы могли поесть спокойно, — усмехнулся он. — Между прочим, я и твою порцию спас от посягательств этого монстра. — С этими словами он поцеловал Лауру в макушку. — Твоя тарелка ведь в зоне доступа. — А Лаура обожает спагетти, — закончил за брата Саму. Это терпеливое объяснение только напомнило Гусману, что он здесь чужой — словно его на мгновение выбросило из тёплого освещённого круга в холод и серость. Непроизвольно он сжал вилку, сдерживая своё негодование из последних сил. Он не питал никакой симпатии к братьям Домингес, к обоим, и был всё ещё обижен на Марину, но ему отчаянно хотелось стать частью этого дома, семьи. Противоречивые чувства раздирали его. И он не нашёл ничего лучше, чем пододвинуть свою тарелку к Лауре. Она отвлеклась от отца и заинтересованно посмотрела на Гусмана. — О да, паста мира, замечательно, — проворчала его сестра. — Но вы уверены, что это то, чем следует кормить ребёнка, которому чуть больше года? Лаура тем временем запустила пятерню прямо ему в тарелку, сцапав столько спагетти, сколько поместилось в её маленьком кулачке. Он неуверенно посмотрел на племянницу. Всё это казалось забавной игрой, но навредит ли он малышке? Этого он ни в коем случае не желал. Неожиданно на помощь ему пришёл Нано. — Мясо и макароны. Ничего, чего бы ты ей не давала раньше. Марина закатила глаза, но она не казалась рассерженной. — Учти, если у неё ночью разболится живот, я отправлю тебя с нею вниз к Саму и Гусману. Не собираюсь жертвовать своим сном из-за того, что вы оба, — она бросила недовольный взгляд на мужа и брата, — идёте на поводу у младенца. — Без проблем, — засмеялся Нано. — Э, нет! — возмутился Саму. — Я в этом не участвовал, почему я тоже должен страдать? Я с рассвета на ногах, чтобы добраться в эту чёртову дыру, мне сон нужен не меньше, чем Марине! Смех Нано стал громче, к нему присоединилась Марина. — В качестве бесценного жизненного опыта! Ну же, Саму, где твоя способность мужественно встречать трудности?! Что ты ноешь?! «Чёртова дыра»! Ты слышала? — обратился он к Марине. — А потом его отсюда не выгонишь! И Гусман засмеялся тоже. Он не был уверен, что сможет смеяться с людьми, которые были ему неприятны, но это случилось само собой. Он ехал сюда ради Марины и её дочки, только ради них, но где-то в глубине души понимал, что нет больше Марины без Нано, без этого дома. Даже без Самуэля. Однако смех отзвучал, и, по мере того, как Лаура с аппетитом уплетала его спагетти, забыв о своём страхе перед чужаком, Гусман чувствовал, как Марина раздражается. Похоже, её удивило — и не слишком приятно — неожиданное заступничество Нано за Гусмана. В конце концов она объявила, что Лауре уже достаточно макарон, если они действительно не хотят провести печальную и беспокойную ночь, забрала её у Нано и отправилась купать её. Саму, вероятно, желая немного задобрить её, вызвался мыть посуду. А Гусман вышел на крыльцо, на холод, накинув куртку, и с наслаждением затянулся сигаретой. Напряжение, с которым он вошёл в этот дом, несколько ослабло, но не оставило его окончательно. Потом раздались шаги, хлопнула дверь, и рядом с ним остановился Нано. Тоже щёлкнул зажигалкой. Гусман хотел было уйти, но сигарета дотлела лишь до половины, и курить всё ещё хотелось. Они помолчали несколько мгновений, и тишина, нарушаемая лишь отдалённым шелестом шин по асфальту, начинала давить на уши. — Она отойдёт. По большому счёту, она и не злится. Так… — Нано пожал плечами, стряхнув пепел себе под ноги. — Ворчит, что я делаю вид, что знаю больше о детях. — Но знаток из тебя так себе, да? — Когда родился Саму, мне было девять, так что я уже кое-что понимал. Отца у нас… не было, — он поморщился, — так что маме рано пришлось идти работать, а мне — учиться находить общий язык с младенцем. Не знаю, зачем я вообще тебе это рассказываю. Но в детях я кое-что всё же понимаю. Сигарета Гусмана догорела, но он не спешил уходить. Сам не понимал, что держало его на крыльце, но сила этого притяжения была невероятной. Он протянул: — Предположим… — Я рад, что ты приехал. — Гусман удивлённо посмотрел на Нано, и тот, поймав его взгляд, поднял брови. — В самом деле! Марина всё это время отказывалась звонить или писать тебе, делала вид… — А ты как будто предлагал! — Представь себе. Она старательно делала вид, что ей не нужен никто, кроме меня и Лауры, — это прозвучало ужасно самонадеянно, — но я видел, что она скучает. Я достаточно хорошо её знаю, и потом, у меня тоже есть брат! — А я, знаешь, не был уверен, что смогу войти в дом и не начистить тебе морду, — вдруг признался он. — Знаю. — Вот как? И всё равно впустил? — Наверное, я сам хотел бы того, будь я на твоём месте. Хотя ты не хочешь понять… никто из вас, кажется, — Нано взъерошил вьющиеся чёрные волосы на затылке и неприязненно посмотрел на Гусмана, — не понимает, что это было решение Марины. Я предложил ей уехать, это правда, и я хотел этого, но я не заставлял её. Она могла бы отказаться, и я не стал бы… не сделал бы ей ничего! Но она захотела, а вы почему-то решили, что она не имеет права на подобные решения. Не думаю, что тебе бы понравилось, если бы тебе кто-то стал запрещать принимать решения, касающиеся лишь тебя. — Ей было шестнадцать! — воскликнул Гусман, чувствуя, как рассеявшаяся было злость возвращается. Чего добивался этот придурок? Всё-таки хотел нарваться на драку? Но взгляд Нано оставался спокойным. — Я знаю. Но ей трудно простить вам, что вы считали её несмышлёной малышкой. Хотя она и хочет простить. Ему до смерти хотелось уязвить Нано. — Ты поэтому вышел с Лаурой на руках? Потому что я мог тебя ударить, и ты знал, что я хочу этого? — Прикрываться дочерью?! — лицо Нано изменилось, потемнело. — Да я могу тебя отправить в нокаут, одной рукой убаюкивая её! Я знал, что ты не станешь делать этого при Марине, вот и всё. Что ты слишком дорожишь ею, чтобы бросаться с кулаками на её мужа. — Откуда тебе знать? Мы не виделись больше года. — Ну, я тоже ею дорожу. Поэтому не смог бы дать тебе сдачи, как бы мне того ни хотелось. Марина может злиться, сколько угодно, но она любит тебя и никому не позволит причинить тебе вред. Гусман смотрел на алеющий кончик сигареты Нано, словно загипнотизированный. Но вот и он погас. Нано вздохнул. — Идём. Уже поздно, нужно укладывать Лауру. Они вернулись в дом в молчании хрупкого нейтралитета. Марина встретила их обеспокоенным взглядом, но, видимо, убедившись, что они не пытались подраться, расслабилась. Нано взял у неё малышку и поднялся наверх. Саму многозначительно кашлянул, поглядывая на Гусмана и Марину. Он выглядел уставшим и сонным, но в то же время и как будто был ангелом всепрощения и понимания, и это раздражало. — Пожалуй, я… побуду с братом. Нужно обсудить… кое-что. Да и вам, ребята, наверное, надо поговорить. Несмотря на раздражение, Гусман на мгновение почувствовал себя так, словно его предали. Он до сих пор помнил слова, которые пьяный и расстроенный Самуэль говорил о своём брате. Слова жестокие, полные горечи и неприязни. Но это было давно, и, очевидно, у Саму и Нано было несколько удобных возможностей помириться, и они использовали их. Во всяком случае, сегодня родство в братьях Домингос ощущалось, как никогда: они оба выглядели так, словно отлично понимали, в чём заключается ошибка Гусмана, и были рады, что он наконец решил её исправить. Это немного высокомерное отношение, исходящее от них, подлило масла в огонь разнородных чувств, раздирающих его, и сделало Гусмана ещё более раздражительным. Верный своему слову, Саму поднялся наверх, а он ещё несколько мгновений постоял в коридорчике, глядя вверх на опустевший лестничный пролёт. Подавил маленький огонёк ревности при мысли, что Самуэль будет с Нано укачивать Лауру, а ведь это он хотел стать лучшим дядюшкой на свете, так не следовало ли ему быть там тоже?.. С другой стороны, «паста мира» сработала неплохо, нужно ли было пугать малышку присутствием почти чужака в эти мгновения? Гусман кивнул пустоте, убеждая себя самого, что всё сделал верно. Потом вернулся к Марине. Она успела разжечь камин — неожиданная роскошь для такого очевидно недорогого дома. Она как раз повернулась на звук его шагов, и Гусман вопросительно поднял брови. — Дом довольно старый, оттуда и камин, — пояснила она, не дожидаясь, пока он спросит. — Но его возраст снизил его цену, и нас это устроило. Она ходила по гостиной, поправляя то то, то это, потом ненадолго скрылась в кухне и вернулась оттуда с двумя чашками горячего чая. Гусман уселся на диван, утонув в мягких подушках. — Я думал, ты устанешь от этого раньше, — Гусман обвел красноречивым взглядом дом, который, конечно же, был арендованным, — и вернёшься. Марина села рядом с ним и передала ему чашку. Горячая керамика обжигала пальцы, Гусман зашипел. — Что? — Она оглядела гостиную. — Мы живём не хуже, чем множество людей, Гусман, пусть и не шикарно. Нано работает… на этот раз все законно! — воскликнула она и упрямо вздёрнула подбородок, что очень напомнило ему его сестру, ту, которую он так искал весь сегодняшний вечер в этой новой домашней Марине. И нашёл. Гусман усмехнулся. — Что, больше никаких краж часов? — Никаких, — заверила она его Несколько минут они просто молча сидели рядышком, и Гусман мог чувствовать тепло её тела. В этом было что-то настолько привычное, успокаивающее, и только сейчас он понял, как сильно этого ему не хватало всё это время. — Ну, ты привыкла к другому. И я бы хотел, чтобы у тебя был муж, который мог бы тебе это обеспечить. Марина посмотрела на него долгим взглядом. — Не уверена, что Лаура однажды пойдет в школу вроде «Лас-Энсинас», но я также не уверена, что я бы хотела этого. Понимаешь меня? Он только неопределённо пожал плечами. Ему тоже пришлось от многого отказаться в связи с сокрушительным падением отца, но будь у него возможность исправить это и вернуть то, что он потерял, он бы попытался сделать это. В конце концов, он именно этим и занимался в университете. А Марине нужно было пройти куда менее тернистый — просто забрать дочь, вернуться домой и с повинной упасть отцу на грудь. — А если ты думаешь, что я должна была вернуться домой только из-за роскошного образа жизни, — с возмущением начала Марина, — то я знаю, что наш отец потерял почти всё. Да, Гусман, я читаю газеты, а мало кто не проехался по этой теме. Гусман поморщился. — Я предполагал, что ты знаешь. И думал, что именно поэтому не возвращаешься. Что… — он промедлил несколько мгновений, — будь все по-прежнему, ты бы вернулась Уже спустя мгновение он пожалел о сказанных словах и хотел бы их вернуть, но это было невозможно. Даже не глядя на сестру, он чувствовал её нарастающий гнев. — Вот, значит, как?! — воскликнула, наконец, Марина, видимо, этим гневом переполнившись. — Думаешь, я сбежала только в знак протеста? Против нетерпимости отца и твоей, против слабоволия мамы, против того, что дела пошли хуже?! Так, по-твоему? Думаешь, всё это, — она обвела широким жестом обстановку вокруг, но Гусман понимал, что она подразумевает и Нано, и дочь тоже, — только прихоть, каприз?! Ему нужны были все его силы на то, чтобы сдержаться, но он немало уже растратил на то, чтобы провести этот вечер и не бросить в лицо Нано всё, что он думал о нем с того самого дня, как он впервые появился в окрестностях «Лас-Энсинас». Он заговорил, и вместе с этими горькими словами выплёскивалась вся его боль. — А что я должен был думать, м?! Все мы?! Ты борешься за награду и стремишься к максимальным высотам, ты балерина и одна из лучших учениц в школе с великолепными перспективами — и это даже если вычесть деньги, связи и репутацию отца! И тут бах! — Гусман щёлкнул пальцами перед носом у Марины. — Ты связываешься с бывшим наркоманом, наркоторговцем, только вчера вышедшим из тюрьмы, беременеешь от него и собираешься связать с ним свою жизнь! Думаешь, мы обрадоваться должны были?! Принять его с распростёртыми объятиями?! Когда-то я думал, что Саму — худший вариант для тебя, но рядом со своим братом он просто принц! Они оба тяжело дышали, и Гусману казалось, что Марина едва сдерживается, чтобы не влепить ему пощечину, но все же быстро добавил, может быть, в надежде смягчить только что сказанное, а может потому, что этот вопрос мучил его уже так долго: — Я вообще не понимаю, что ты в нем нашла. — Что? — несколько рассеянно повторила она, словно ждала любых слов, кроме этих. — Ну… У него нет денег, связей, и положение в обществе так себе, — она хмыкнула, — это правда. Но… знаешь, когда мы провели с ним ночь, я думала, что это будет мимолётно… Просто переспали и забыли, да? Но никто из нас не захотел забывать. А потом, когда выяснилось, что я беременна… И я ведь собиралась делать аборт, я пошла туда. Мы пошли. Знаю, Гусман, что ты и мама с папой хотели бы, чтобы я зашла в тот кабинет и вышла свободной, чтобы у меня все было по-старому, все эти привычки, планы и надежды. Будь на месте Нано кто-то из вас, я бы зашла туда, даже если бы мне не хотелось — как я могла вам противостоять? Мне было жутко страшно и очень горько, сама не знаю, почему, ведь ребёнок — это совсем не то, чего я желала тогда; тем более что его отцом был Нано со всеми этими недостатками, которые ты только что назвал. Но он не потащил меня в кабинет, увидел, как мне страшно, и просто предложил оставить ребёнка. Понимаешь? Будто не было ничего естественнее. Сколько парней из «Лас-Энсинас» со своими тачками, деньгами и отличными видами на будущее поступили бы так же? Ты бы поступил так, скажи, ради едва знакомой девушки, даже если бы она очень тебе нравилась? У него не было ничего, и ещё куча проблем, зачем бы ему нужна была девчонка с ребёнком? Но он сделал это, Гусман, он сделал. И он изменился ради меня и Лауры и делает всё, чтобы мы не нуждались ни в чём. Может быть, это не та любовь из сказки, но я её ни на что не променяю. Она говорила сбивчиво и быстро, словно боялась, что он прервёт её, не позволит договорить, но в то же время голос Марины звучал уверенно. Гусман снова видел перед собой ту девочку, что твёрдыми шагами шла к своим целям — вот только цели, похоже, у неё теперь были совсем другие. Она действительно смогла оценить Нано и свою жизнь с ним, но Марина всегда была не из тех, кто носит розовые очки; если её нынешняя жизнь и отличалась от той, какую она когда-то предполагала для себя, — о, наверняка — то об этом можно было лишь догадываться. Неожиданно для себя Гусман понял, что до последнего момента ожидал, что Марина скажет ему, что сожалеет о своём поступке, что рада была бы что-то изменить… И что попытается изменить. У него было достаточно времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что его сестра замужем, и у неё есть ребёнок, и если она не удрала от совершенно неподходящего мужа много лет назад, значит, нашла в нём и в своей новой жизни что-то хорошее… и, однако же, он не свыкся. Он всё это время ждал, что она вернётся, повинится, и всё станет как прежде. Но его надеждам не суждено было сбыться, и только сейчас он понял, какими глупыми на самом деле они были. Гусман виновато поджал губы. Извиниться перед нею? Нет, она не должна даже подозревать, что у него были такие мысли — иначе Марина взорвётся, и весь этот хрупкий мир будет разрушен. В доме царила тишина, если не считать потрескивающего в камине пламени. Огонь горел уже не так ярко, тёплый жёлтый круг на полу у камина стал не таким широким, комната ещё больше погрузилась во тьму. Марина на несколько мгновений положила голову Гусману на плечо, всё ещё сжимая в пальцах чашку. Гусман о своём чае давно позабыл, позволив ему остывать. Он прислушался к собственным ощущениям: его дух ликовал, словно он вновь стал целым, впервые с того дня, когда упрямство его сестры разделило их. Через пару минут Марина подняла голову, прислушалась: раздались шаги. Человек позади них и как будто бы вверху двигался медленно. Гусман обернулся. То был Самуэль, в нерешительности остановившийся в дверях гостиной и глядевший на них. Поймав взгляд Гусмана, он улыбнулся. — О, вы устали. — Марина зашевелилась, очарование момента разрушилось. Она поднялась, залпом допила остывший чай и протянула руку за кружкой Гусмана. — Кажется, нам всем пора в постель. Вдруг он снова поймал взгляд Саму и прыснул со смеху; Самуэль в долгу не остался. Возможно, каждый из них имел в виду одно и то же, а может и нет, но их смешки заставили Марину нахмуриться и упереть руки в бока. — Думайте о чём хотите! Я иду спать! — рявкнула она, резко заправляя за ухо выбившуюся прядь волос. Они засмеялись громче и смеялись, пока шаги Марины не затихли на лестнице. Смех оборвался как по мановению волшебной палочки. — Уступаю тебе диван, — великодушно заявил Саму и кивнул на лежащий в углу комнаты свёрнутый спальник. — Я был готов к этому. — А если бы я не остался ночевать? Самуэль смерил его насмешливым взглядом, от которого Гусман вспыхнул. — Нано говорил мне как-то, что Марина говорила о твоём возможном приезде уже несколько месяцев. Так что, мне кажется, выбора у тебя особо-то и не было. *** Саму, видимо, был более привычен к детскому плачу, потому что продолжал спать спокойно, тогда как Гусман просыпался каждый раз, когда наверху плакала Лаура. Беспробудный сон Самуэля был тем более удивителен, что он всё-таки спал на полу, в приступе великодушие уступив ему диван. Гусман, конечно, не возражал, но искренне недоумевал, как можно так крепко спать, когда преградой между телом и твёрдым полом были лишь ковёр и не слишком толстая ткань спального мешка. Но вот Гусман спал чутко, особенно когда нервничал. А, несмотря на относительно спокойный минувший вечер — прошедший куда более мирно, чем он даже мог себе представить — он всё ещё был взвинчен. Наверху заплакала Лаура, и он мгновенно распахнул глаза, вглядываясь в бесформенный большой свёрток в противоположном углу комнаты — Саму, в ёлку, чей тёмный разлапистый силуэт походил на притаившееся диковинное животное. Сон мгновенно слетел с Гусмана. Наверху раздались приглушённые голоса, кто-то спустился по лестнице, в кухне зажегся свет, и жёлтый косой луч зацепил гостиную. Было ещё очень рано, но ночь уже закончилась. Он снова прикрыл глаза, когда кто-то вернулся наверх, так и не выключив свет. Он дремал, прислушиваясь к звукам дома, но знал, что уже не заснёт по-настоящему. Трудно было признать, — но нужно, просто необходимо — что звуки дома его сестры, его атмосфера разительно отличались от той, что царила в доме их родителей. И сравнение было не в пользу последнего. Устав от суеты и шума университетского кампуса, Гусман всей душой стремился домой, ожидая найти там покой. Но умиротворения он там не нашёл, а только напряжённую тишину, пропитанную обидами и недомолвками. Сперва он думал, что в доме Нано и Марины всё дело было в ребёнке, в Лауре, но потом понял, что она была лишь винтиком в этом волшебном механизме, создававшем уют. Снова раздались шаги, но теперь по лестнице спускались двое: Нано и Марина, уложив дочь, тихо переговаривались. Марина вдруг зашипела на мужа, Нано хмыкнул, и они быстро шмыгнули мимо дверей в гостиную. Из кухни раздался щелчок чайника, звон чашек… Утро сочельника начиналось. Но пока Гусман выбрался из-под одеяла и пошлёпал в кухню, поняв, что уже не заснёт, мирная предрождественская атмосфера испарилась, затихли голоса и домашние звуки как будто бы даже стали тише, на кухне воцарилось гнетущее молчание, ставшее неприятным аккомпанементом его появлению. Нано и Марина стояли у стола друг к другу лицом, а на столе дымились забытые, казалось, кружки. Но на самом деле они не молчали: Нано что-то очень тихо и серьёзно говорил Марине, положив руки ей на плечи. Заслышав шаги Гусмана, оба подняли взгляды. Ему даже показалось, что у Марины покрасневшие глаза, но, может, во всём было виновато неверное освещение. Марина что-то держала в руках… Судя по обвиняющему взгляду её мужа, направленному на Гусмана, это была бомба с часовым механизмом, готовая вот-вот взорваться у неё в руках, не меньше. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что же заставило Марину погрустнеть. Он узнал бумажный пакет в её руках — мамино рождественское печенье. Он полагал, что она нашла его сразу, и несколько удивился, что она никак не отреагировала, хотя и вчера не стал поднимать эту тему. Но, похоже, она добралась до него только сейчас. Гусману не нужно было заглядывать в пакет, чтобы знать, что там: человечки, ёлочки и снежинки, благоухающие пряностями и покрытые разноцветной глазурью. Его мать, супруга преуспевающего бизнесмена, мало что по дому делала сама, но это печенье в сочельник пекла всегда только собственноручно. А они с Мариной расписывали его яркой сахарной глазурью, вечно перемазавшись ею и объевшись. Сколько он себя помнил. В этом году маме пришлось заняться им раньше, за несколько дней до сочельника. И ей пришлось обходиться самой. — Я… ну… — Марина отвернулась, но Гусман заметил, как она поднесла пальцы к глазу. Это заметил и Нано и стал мрачнее тучи. — Доволен?! — почти прорычал он. Утро сочельника начиналось хуже, чем можно было представить. Она схватила мужа за руку, стиснула его запястье так сильно, что Гусман мог поклясться, он видел, как сместились кости под загорелой кожей. Нано стрельнул глазами в Марину, потом в него. — Я думал, ты будешь рада. И мама так думала. Марина как-то сдавленно всхлипнула. Нано резко повернулся к ней, но глаза её оставались сухими, а лицо приобрело несколько отрешённое, но спокойное выражение. — Да, конечно, я рада. Что ж, — её голос в напряжённой тишине кухни, казалось, звенел, — давайте пить чай. Она высыпала печенье в вазочку — розовые, зелёные, синие и жёлтые мазки глазури на печенье мелькали, словно искорки. Нано следил за её движениями так внимательно, будто Марина была сапёром, рискующим перерезать не тот проводок. Тем не менее, когда она выразительно посмотрела на него, он лишь едва заметно пожал плечами и отошёл, чтобы налить чай и Гусману. Когда он поставил перед ним чашку, у Гусмана сложилось впечатление, что он не прочь выплеснуть этот чай ему в лицо. Но, вероятно, Нано воспитал в себе выдержку, потому что чай остался в чашке, и Нано отошёл, ни единым движением не выдав своих истинных желаний. — Я не думал, что это тебя так расстроит, — сказал Гусман, тронув сестру за плечо. Улыбка Марины была грустной. — Знаешь, ностальгия, семейные традиции, сам понимаешь… Мне не до печенья, как видишь, но я иногда вспоминала его. И маму. И наши сочельники. — Нотки сожаления просочились в её голос. Она говорила, но Гусман смотрел не на неё, а на Нано. И увидел, как тот напрягся, тоже без труда уловив эти нотки. Каким бы он ни был, а его волнение за Марину было настоящим, искренним. И искренним было желание защитить Марину, пусть даже от её собственного брата, от боли, которая, увы, была неизбежной. Даже если она помирится с родителями… ей всё равно придётся пройти через те чувства, которые она только что испытала. И Нано ничем здесь не мог ей помочь, потому что с этими демонами ей предстояло столкнуться одной. Но он явно хотел помочь, это его стремление взять на себя боль и проблемы Марины было столь очевидным, что почти осязаемым. Гусман понял, что невольно проникается к этому человеку уважением; несмотря на всё прежнее отношение к Нано, он не мог слишком плохо относиться к человеку, который был готов на столь многое ради его сестры. Гусман поджал губы и уткнулся в свою чашку с чаем: ему тяжело было признать, что столь тщательно взлелеянная неприязнь оказалась, может быть, несправедливой. Наверху заплакала Лаура, и Марина, сбросив с себя печаль, отставила свой чай и бросилась к дочери. Нано хмуро смотрел на Гусмана поверх своей чашки. — Ну, и что это за фокусы? — Фокусы? — непонимающе спросил он. Откусил печенье, на языке осел терпкий вкус имбиря и корицы. — Печенье? — предложил, кивнув на вазочку. Но Нано, похоже, понял это по-другому. — Да, именно оно. Думаешь, она бросит всё ради пакета с печеньем? — Что… Но, кажется, он начинал понимать. И едва не рассмеялся, лишь в последнее мгновение сдержавшись. Последнее, что требовалось в этот момент — рассмеяться Нано в лицо. — Ты привозишь печенье из дому, а вместе с ним — воспоминания и предложение. Она может получить всё это обратно: печенье, сочельник с матерью, домашний уют. Если бросит меня. Надеюсь, Лаура входит в это соглашение, или вы собрались разлучить ребёнка с матерью? Думаешь, я не знаю, что вы скажете ей? Что ей всего восемнадцать, что всё ещё можно исправить, а что не получится, то легко забудется. — Что ты несёшь?! Это просто печенье, идиот! — Нет! Будь это просто печенье, она бы… Да ты её видел! — Что у вас тут происходит? — В дверях кухни стоял заспанный Самуэль. — Орёте так, что мёртвого разбудите. Не рановато ли для чая, — он окинул их пристальным взглядом, — и для разборок? — В самый раз, — рыкнул его брат. Саму только пожал плечами. Он взял себе чашку, небрежно бросил в неё пакетик чая и сел между ними. Оглянулся. Со второго этажа доносился приглушённый голос Марины, напевающей Лауре какую-то песенку, и лепетание малышки. Все трое улыбнулись и обменялись взглядами. — Ты собирался купить Марине подарок, — напомнил Саму Нано. — Сегодня сочельник, а ты без подарка?! — Гусман укоряюще покачал головой. Он проигнорировал Гусмана, обратился к Самуэлю: — Я прекрасно помню об этом и без тебя. И уже кое-что присмотрел. За окном разгоралось солнце, утро перед Рождеством обещало быть ясным и тёплым. Нано допил остывший чай и направился к выходу, но на пороге столкнулся с Мариной, спустившейся к ним с дочкой на руках. — А вот и мы! Принцесса желает завтракать. А ты-то куда? — спросила она мужа. — Есть дело. — Нано поцеловал её в щёку, дочку — в лобик. Сонная Лаура потянулась было к нему, но он умело увернулся от маленьких ручек. — А завтрак? — Ну, я перекусил. Твоя мама печёт удивительно вкусное печенье. Я скоро! И, избегая дальнейших расспросов, он обогнул Марину, устремившись в прихожую. Она только проводила его взглядом. — Кто-нибудь может мне объяснить, куда он собрался в такую рань? Гусман и Саму, не сговариваясь, но синхронно пожали плечами. Марина смотрела на них, нахмурившись, будто подозревала их в сговоре. Может, и недаром. И когда это он стал хранить тайны Нано? — Действительно вкусное! — воскликнул Саму, выхватив из вазочки раскрашенную в зелёный и красный ёлочку и повертев перед собой. Лаура, заметив в руках у дяди что-то яркое, встрепенулась и потянулась к печенью. Марина улыбнулась. Утро сочельника становилось лучше.

***

Марина, воспользовавшись их с Самуэлем присутствием, отправилась в салон красоты. Гусман, правда, нервничал, будто его оставляли с чем-то опасным и непредсказуемым; к тому же, если он что-то и успел узнать о детях за минувший вечер, так это то, что они очень привязаны к своим родителям и недолюбливают чужаков. Лаура, быть может, немного попривыкла к нему за вечер и утром, пока Марина была рядом, но всё же держалась на расстоянии и хмурила тонкие свои тонкие тёмные бровки всякий раз, когда Гусман ненароком сокращал это расстояние. К счастью, был ещё Саму, которому, похоже, было не впервой оставаться с нею, и к которому малышка привыкла, которому доверяла. Его присутствие примирило Лауру с её новым дядей, осторожно, но она всё же начала играть с Гусманом и даже пошла к нему на руки. Впервые ощутив в руках вес тёплого и мягкого детского тела, он был ошеломлён и испуган, будто ему дали что-то очень хрупкое и драгоценное — а впрочем, разве это было не так? Лаура была крепкой здоровой девчушкой, и вряд ли он мог ей навредить, но в первые мгновения Гусман даже шевелиться со своей ношей боялся. На всякий случай он тут же сел, где и стоял, бросив на Саму уничтожающий взгляд за то, что он даже не предупредил его. Самуэль же только усмехнулся, словно ничего и не случилось. Хотя ничего и не случилось. Просто то, что Гусман обрёл так недавно, оказалось реальным. Его сестра, похоже, за год с небольшим отлично подстроилась под нужды и ритмы дочери, потому что вернулась к тому моменту, когда Лауру снова нужно было кормить. Малышка потянулась к матери и заверещала, ненароком двинув Гусмана под рёбра ножкой, да так крепко, что у него аж дух перехватило. Марина с готовностью взяла её на руки, явно не преминув заметить, что между Лаурой и Гусманом установилось некое подобие доверия. Гусман был вознаграждён ободряющей улыбкой сестры, а после и поцелуем в щёку — да и Саму тоже, что показалось ему чудовищно несправедливым. — О, да вы отлично справляетесь! — похвалила она их. Уже унося Лауру, одной рукой Марина взъерошила волосы Гусмана и коротко и легко щёлкнула его по шее. Этот жест, такой ненавязчивый, почти машинальный и такой привычный, всколыхнул целое море воспоминаний; он полагал, что его уже никто никогда не повторит, и теперь теплота, которой он не ощущал уже давно — да, с того момента, как разразилась буря — затопила сердце Гусмана. — Старались, как могли, — ответил он ей небрежно, хотя, стоило признать, большая часть заслуг принадлежала Самуэлю. Тот, понимая это, усмехнулся, пряча улыбку в кулаке, и отвёл взгляд. Но у него была ещё возможность потягаться с Самуэлем: быстро покормив дочь, Марина вернула её дядюшкам в гостиную, заявив, что ей нужно готовить рождественский ужин, и если уж они не хотят разобраться с приготовлением индейки, то должны хотя бы присмотреть за племянницей. Они, конечно, не хотели, но индейка, в отличие от маленькой девочки, хотя бы не пыталась никуда от них убежать. Так что Марина была неправа, и явно это было ненамного проще. На кухне Марина звенела посудой, в гостиной у ёлки Лаура самозабвенно разбрасывала игрушки, время от времени с вожделением поглядывая на украшенную ёлку. Самуэль несколько раз отвлекал её в самый ответственный момент, спасая то или иное украшение, но мысли Гусмана витали сейчас далеко от этого места. Однообразная жизнь домохозяйки — совсем не то, чего они все желали для Марины, не то, к чему она стремилась, к чему она готовилась. Любое другое занятие, казалось, подходило ей лучше, тем не менее, она не казалась несчастной. Он снова оглянулся на кухонную дверь, а когда повернулся, Саму сидел, уставившись на него. Он даже на малышку не смотрел, казалось, только интуитивно ловя её в тот момент, когда появлялась опасность для ёлки или украшений на камине. В взгляде Саму читались насмешка, снисходительность и… знание. Гусман мгновенно внутренне вскипел: точно так же Саму смотрел на него, впервые появившись в школе. В его школе! Уже тогда он смотрел на него так, словно тот в чём-то провинился перед ним! И Надя… Ну, нет, ему хватало душевных потрясений сейчас и без того — и Гусман задвинул мысли о Наде в дальний угол своего сознания. — Что?! Самуэль покачал головой, но это осуждающее выражение не исчезло из его глаз. — Долго же ты ехал. Он отвернулся, потянувшись за Лаурой, шмыгнувшей под ёлку, туда, где тускло блестели в тени обёртки и банты на подарках; поймал малышку поперёк талии и притянул к себе, усадив её между собой и Гусманом. Гусман хмуро посмотрел на племянницу. Будто Лаура должна была стать препятствием для его гнева. — Тебе-то какое дело? — прорычал он. Долго. Он и сам это знал и был не слишком признателен Самуэлю за то, что тот лишний раз напомнил о его ошибках. Как будто было мало того, что он сам сожалел о том, что так надолго оставил сестру. — Ей не хватало тебя. И сильно. А Марина… — он замолчал на мгновение, — не чужой мне человек. — Какой заботливый, — фыркнул Гусман. — Сейчас ты, похоже, думаешь, что она счастлива… — А ты сам так не думаешь? — Саму посмотрел на него с удивлением. Гусман потянулся назад и высыпал перед Лаурой целую гору кубиков из коробки. Грохот и мелькание ярких цветов привели девочку в восторг, она захлопала в ладоши и запищала. На её крик из кухни выглянула Марина, на лице её застало вопросительное выражение и лёгкое беспокойство. — Всё хорошо? — Она пристально смотрела на них и на свою резвящуюся дочку. — Просто прекрасно, — ответил ей Саму с улыбкой, и Гусман был уверен, что на его собственном лице сейчас застыло, как маска, отражение этой неестественной улыбочки Самуэля. Если даже она им не поверила, то придраться ей явно было не к чему. Поэтому Марина снова исчезла из поля зрения. — Какая разница, что думаю я? — Гусман повёл плечами. — Я зато отлично помню твои слова. О Марине и о твоём брате. А потом я нахожу тебя чуть ли не членом их семьи. Ты рассказал им обо всём, что говорил мне тогда? — с улыбкой поинтересовался он. Самуэль, казалось, даже побледнел. Но ему, надо признать, всегда хватало выдержки, чтобы не бросаться на своего противника сразу же; Саму умел выжидать, и бил больно, но наверняка. Уже через несколько мгновений он взял себя в руки. — Ну, я был влюблён в Марину и ревновал. Это же так просто, — он пожал плечами, — хотя и не слишком красиво. Но в конце концов я понял, что ей не так плохо с Нано, как я думал… — Саму метнул взгляд в сторону кухни и понизил голос: — совсем не плохо. Хоть моя влюблённость и прошла, я хорошо отношусь к ней и рад её счастью. Ну а Нано мой брат, — он сказал это с таким выражением лица, словно ничего более естественного, чем это, не было. Или действительно не было? — И у тебя с Нано было много разногласий и, может быть, с Мариной, но я думал, что тебе не понадобится много времени… В конце концов, ваши родители могли быть снобами, не приветствующими мужа из другого социального слоя, но ты? После Нади?.. Теперь Гусман по-настоящему разозлился. — Чёрт, да Надя-то тут при чём?! Хочешь сказать, что она и твой брат-уголовник — одного поля ягоды?! Саму заметил, что Лаура перестала стучать кубиками и внимательно прислушивается к разговору. Когда Гусман повысил голос, она опасно сморщилась — как будто собиралась разреветься. Самуэль игривым жестом зажал девочке уши. Она замотала головой, но, казалось, по-настоящему не имела ничего против, а приняла это за игру. — Осторожнее. Она разговаривает плохо пока что, но временами повторяет самые неожиданные вещи. Ты ведь не хочешь, чтобы Нано услышал от дочки что-то подобное? В конце концов, он муж твоей сестры. И ты сейчас в его доме. Как ни крути. И это его шаги раздались из прихожей. Гусман напрягся. Не то чтобы он не мог повторить то же самое прямо Нано в лицо, но это определённо придаст ещё больше натянутости их отношениям. Едва ли это то, чего хочется Марине, да и всем им перед Рождеством. Он наклонился к Лауре и, тронув её крошечный носик, улыбнулся. — Ты ведь не сдашь своего дядюшку, правда, малышка? — тихо попросил он, понимая, что договариваться с такой крохой бесполезно. Ему пришлось стерпеть улыбочку Самуэля, потому что в этот момент Нано зашёл в гостиную, нагруженный несколькими разноцветными свёртками. Покрутив в воздухе над головой дочки, он показал им большую коробку с игрушечным домиком, на котором виднелись во множестве кнопки и лампочки. Не позволив Лауре уцепиться за свою ногу, Нано обогнул их и сунул подарки поглубже под ёлку. — А разве задумка не в том, чтобы она решила, что подарки приносят, пока она спит? — поинтересовался Гусман, гадая, что же было в двух остальных пакетах, явно предназначавшихся для Марины. Нано издал странный звук, выражающий, должно быть, насмешку — не то над традициями, не то над мнением Гусмана. Несколько секунд он был скрыт за ёлкой, потом выглянул и подмигнул дочери. — Сейчас она в таком возрасте, что забудет о том, что я что-то положил под ёлку, к вечеру. А к утру тем более. Если только вы будете за ней хорошенько присматривать и не позволите разорвать коробку сразу же. — Нянек нашёл, — буркнул Гусман. Не то чтобы он возражал против этого, просто… Сама идея соглашаться в чём-либо с Нано не была для него заманчивой. Тот усмехнулся. — Ну а разве ты не за этим сюда приехал? Не дожидаясь ответа, он прошёл к Марине и, похоже, присоединился к готовке. Возмущение бурлило в венах Гусмана, но где-то в глубине души он был рад, что случай не позволил ему снова сцепиться с мужем сестры. В конце концов, сегодня Рождество, и все его недовольства могут подождать до завтра. Или послезавтра. Он поймал на себе вопросительный взгляд Саму. — За этим, — тихо сказал он. Сказал — и впустил к себе сердце это примирение. Ему нужно приложить ещё немало труда, чтобы привыкнуть видеть Марину в столь непривычном — и, что греха таить, нежеланном образе. Ещё больше труда ему придётся приложить, чтобы не пикироваться с Нано при любой удобной возможности, а их тот давал немало. Можно подумать, ему самому это доставляет удовольствие. А может и так? Конечно, Нано любил его не больше, чем Гусман любил Нано. Но им придётся научиться жить в мире. Ради Марины. И ради маленькой Лауры. Потому что он не худший брат, чем Самуэль. И сможет стать самым лучшим дядей на свете. И Рождество — прекрасное время, чтобы начать с чистого листа, даже если почва под ногами не крепче первого ненадёжного льда.