Дорога розового клевера

Неста поудобнее устроилась на малиновой, как клубящиеся закатные облака, тахте в саду, что искрился самоцветами диковинных цветов и фруктовых деревьев и прятался от глаз любопытных странников в тени многовековых колоннад. Журчали вокруг ручьи, а свободолюбивая горная речушка огибала дворцовые аркады и перистили и каскадами низвергалась с увитого вьюнками утеса. Место было удивительное, преспокойное, в нем легко было затаиться, отдохнуть душой и телом, но не затеряться, не заплутать, позарившись на сказочные красоты. Это было место силы, хранившее следы былой таинственности и свершившейся истории. В этих землях вспоминали воительницу без меча, разрушившую окаменелую темницу под священной горой и возродившую мертвые души; избранницу Котла, окропившую целительной кровью Долину камней, что зацвела розовым клевером и распустилась невиданными животворными цветами, какие и по сей день волновали фэйских ученых и какими желали подивиться путешественники и паломники. Но для Несты с недавних пор это вечноцветущее плато, прозванное отныне Долиной цветов, и мягкая тахта в саду стали одной из любимых творческих обителей. Первой всегда оставался Дом, ее драгоценный и проказливый друг, что не раз бессовестно вносил коррективы в ее рукописи, проливая на них варенье, и который Неста за это бранила так, что Кассиан потом еще долго со смеху надрывал бока. Однако ж после, перечитывая написанное, Неста всякий раз была вынуждена признавать, что Дом и на этот раз не сплоховал, и подкладывала ему новый пикантный романчик Селлины Дрэко в качестве извинения. Неста писала историю про них – про трех сестер, про трех братьев, про бесстрашных воительниц, нареченных валькириями, и особенно про двух из них, что стали ее сестрами не по одному только оружию. Про волшебный дом и живописное людское королевство, шутливо зовущееся пряничным за изобилие и повсеместное веселье. Про земли, раздираемые предрассудками и стародавней враждой, но нашедшие исцеление в единстве. Про любовь и про то, что в каждой прочитанной ею книжонке считалось счастливым концом. Но Неста знала, что будут истории, о которых еще только предстоит рассказать – о рыжеволосой певчей птичке, облетевшей весь свет. О двух одиноких душах, властительницах собственных судеб, сложивших новые традиции на клятве любви и верности. О иных путях, еще не изведанных, но открытых знанием. О будущем, крепнущем и цветущем в ее чреве. Неста улыбнулась и повелела опуститься самопишущему перу – диковинной вещице, которую Кассиан разыскал для нее у торговцев антиквариатом на рынках Двора дня, как всегда заботливый. Вообще-то, Неста предпочитала записывать мысли сама, а не поверять их хранителям и проводникам древней магии, разве что поручила бы это Дому, но и то только для того, чтобы показать, как она его ценит. И как благодарна за подушки, которые он подкладывает ей под поясницу и ноги, соперничая за внимание с ее истинной парой, а порой и с Азриэлем или даже Ризом. Неста все еще удивлялась тому, как все трое – и это не считая ее сестер! – носились с ней, будто она стерегла великое сокровище, будто оберегала чудо, посланное не одной ей, а всем им самой Матерью. Она помнила время, когда они, а затем и вся Притиания узнали о Никсе – малыше, сотворенном ночью и звездным светом; помнила неистовую, бушующую радость Кассиана и тихую, чистую – Азриэля. Помнила желание Ризанда защитить Фейру и сына любой ценой, желание глубокое и всепоглощающее, как самая долгая, самая непроглядная ночь. Помнила, как что-то подобное отозвалось в ней самой, там, где она уже не надеялась это ощутить, – зов любви к этому драгоценному существу, плоти и крови от ее сестры, плоти и крови от нее самой. Но тогда она еще не знала, не догадывалась, что первый крик каждого рожденного у них дитя будет всеобщей благодатью, что они не отличат своего от чужого, потому что узы, скрепившие их, не ведают различий, потому что ведут к новому, лучшему будущему без оглядки на прошлое. Неста видела редкую восторженную улыбку Аза, слышала ласковый шепот теней, оберегающих ее. Видела слезы в искрящихся глазах Риза, которым он позволил пролиться, благодарный за их счастье, как за свое собственное. Целовала Кассиана в ответ, улыбаясь ему в губы, обнимая и находя покой на груди закаленного воина и защитника, чувствуя опору в могучих руках своей истинной пары и своего мужа, и отца своих детей. Они все были там, когда Маджа, родовая целительница, узрела в ее чреве не одно дитя, а двух. «Крылатый крепыш, стало быть, мальчонка». «Ты не видела моих валькирий, если считаешь, что девочка не способна утереть брату нос», – возразила тогда Неста. А сколько потом было споров! Неста так и не призналась, но чувствовала: в унисон с ее сердцем бьется сердце воина, сердце искусного полководца и справедливого командира. Как часто они с Кассианом лежали без сна, слившись друг с другом, переплетясь, как морской узел, так что тончайшее лезвие самого искуснейшего из магических клинков не способно было бы пройти между ними, рассечь единство тел, как ни одно заклинание не смело разрушить слияние их душ. Как воскрешали потаенные мечты в те мгновения, когда рвалось наружу живительное семя и разливалось в глубинах плодотворным теплом. Они ступили на этот путь неожиданно, скоропостижно, но встретили там друзей, свою семью, готовых идти с ними нога в ногу и быть рядом, когда придет время. Для своих детей Неста и не могла просить о большем, но судьба даровала любовь и ей – любовь всех этих фэйцев, любовь ее близких. – Добавила побольше шоколада – того самого, что ты так любишь. Со Двора дня. Сам Хелион позаботился и доставил его с крылатой почтой, как он ее называет. Послал своего любимого жеребца, и все для тебя, представляешь? – Элейн опустилась рядом, шелестя юбками, легкая и неслышная, как кружащаяся в воздухе цветочная пыльца, и протянула Несте блюдце с куском шоколадного торта, каким можно было бы накормить целую армию. Неста все гадала, было ли дело в Азриэле, или Элейн всегда ступала так тихо, что не услышали бы даже притаившиеся во мхах лесные фэйри? Она вдруг подумала, не стали ли ее собственные шаги громыхать, как летняя гроза, стоило их с Кассианом узам окрепнуть, а душам стать одним целым? Поглядывая на свой громадный живот и лодыжки, отекшие совсем по-человечески, Неста страшилась узнать наверняка. – Сластолюбец ждет не дождется попасть в первый ряд в ту минуту, когда я приложу детей к груди, – покачала головой Неста и с удовольствием подумала о другом таком любителе, который намедни выделывал до того дивные фортели, что Неста до сих пор ощущала ненасытность его удивительного рта. Элейн залилась румянцем – не то от слов о Верховном правителе союзных земель, не то от мысли, чем ее сестрица занимается наедине со своей истинной парой. Милая, нежная Элейн. Неста думала, осознает ли та, что их с Азом молчаливые переглядывания всегда говорили больше, чем всем кругом хотелось знать? Дворянское воспитание, заложенное женщинами семьи Арчерон и няньками, не позволяло делиться друг с другом сокровенным даже теперь, когда, казалось, ничего прежнего в них не осталось – никаких материнских наказов, никаких наставлений гувернанток. Зато братья выбалтывали друг другу все, и Несте оставалось только надеяться, что Кассиан все-таки приберег парочку-другую тайных знаний для себя одного. Теперь, глядя в глаза Элейн, что таили память о вещах, которых даже Несте не хватило бы смелости представить, она понимала, что сестра думала о том же. – Достаточно крема? – спросила Элейн и еще сильнее покраснела. – Я имею в виду… в торте. Это новый рецепт. – Ни один кондитер на Континенте и даже при Дворах и в подметки тебе не годится, – заверила Неста и увидела мелькнувшее на хорошеньком лице сестры удивление. Неста засмеялась: – Я редко раздаю комплименты. Зато всегда искренне. Элейн тоже улыбнулась и, взяв Несту под руку, положила голову ей на плечо. От близости сестры в груди потеплело, как в детстве, когда Элейн посреди ночи прокрадывалась в ее спальню и ныряла под теплую перину, а Неста баюкала пугливую малышку, охраняя сестринский сон, и шептала про крылатых коней, хрустальные дворцы в облаках и благородных принцев. Порой сама не смыкала до утра глаз и за завтраком совсем не благородно клевала носом, вызывая раздражение матери, но чувствовала себя защитницей, отважной героиней полюбившихся сказок. В другие ночи они вместе с Элейн засыпали у колыбели Фейры, не желая пропустить тот миг, когда она вырастет, словно наутро розовощекая малышка в кружевном чепчике могла проснуться взрослой. Потом они всегда пробуждались в своих постелях – это отец относил их, и Неста помнила запах заморского табака и специй от его жилета; помнила, как он нес ее на руках, а затем наклонялся, чтобы поцеловать в лоб. Пятилетняя девочка, какой она тогда была, считала, что отец от всего их убережет. Неста сжала руку Элейн, мягкую, несмотря на мозоли от упорной работы в саду, и пахнущую жасмином. Отец всегда любил жасминовый чай, вспомнила Неста, с сахарными кренделями, которые продавались на Континенте в жестяных банках с изображениями торговых городов. В такой же банке Фейра потом прятала вырученные за волчьи шкуры монеты. Теперь она шла к ним навстречу, улыбаясь так широко, что этой улыбкой можно было бы согреть человеческую деревеньку в чудовищную вьюгу. – Дай, думаю, принесу вам крендельки, – добродушно сказала она, передавая Элейн плетеную корзинку, и уже собиралась сесть рядом со средней сестрой, но Неста протянула младшей руку и усадила подле себя. Они все смотрели вдаль, но Фейра переплела их с Нестой пальцы, а Элейн все так же прижималась к сестре с другого бока. – Это Мор подослала вас с поручением откормить меня, как молочного поросенка, чтобы Эмери подольше меня замещала? – фыркнула Неста, но кренделек все равно взяла и узнала в нем то самое печенье из жестяной банки, которое пекли, казалось, еще со времен Соглашения. Весточка от рыжеволосой королевы, разделившей недолгую, но крепкую дружбу с отцом и узнавшей его привычки. Теперь Неста радовалась, что тогда отец не был один. – Мор, наведывающаяся в Гавань ветров каждый день, да еще и не по разу, – оживший кошмар Девлона, – ухмыльнулась Фейра. – И в лагере, говорят, слышали, как он то и дело бормочет твое имя. Стало быть, ждет не дождется, когда девочки вернутся в Дом ветра. – Ишь какой! Теперь, значит, будем тренировать в лагере не только малышек, но и тех, кто постарше. Сам напросился. Пусть навестит меня, если так соскучился. – Вот это моя девочка! – одобрительно пробасили сверху, и Неста, лениво вскинув голову, увидела парящего в воздухе Кассиана. От размаха его величественных крыльев у нее до сих пор захватывало дух. А еще вспоминалась неделя в Спящих горах, где, в пару горячих горных источников, они снова и снова находили этим крыльям лучшее применение. Кассиан бесстыже улыбнулся, а когда спикировал вниз, заграбастал в объятия всех троих и, втиснув голову между сестрами, промурлыкал Несте на ушко: – Я знаю, о чем ты думаешь, милая. – А ну брысь! Щеки Элейн снова загорелись, а Фейра посмотрела на Несту с сочувствием: дескать, знаю, сама через это прошла. Кассиан рассмеялся и выпрямился во весь рост, так что тень протянулась до приземлившегося следом Риза. Аз летел последним, и Никс, цепляющийся за его шею, хохотал так, что Неста ничуть не удивилась бы, узнав, что слышно малыша было до самого Двора весны. Элейн глядела на приближающегося Азриэля с чувством, которому Неста никак не могла дать названия. – И в кого он такой хохотушка? – снова удивилась Фейра, обращаясь не то к ним, не то к Ризу, к которому прильнула, поднявшись с тахты. А огромная, горячая ладонь Кассиана теперь покоилась на животе Несты, раззадоривая детей. Тогда-то над неслышными для них словами Никса Азриэль и рассмеялся. Захохотал так, что даже крылатые жеребцы, пасущиеся в долине, вскинули головы. – Душа моя, есть ли что-то, что я должен знать о неожиданных завихрениях Котла? – спросил Риз у Фейры, хлопая ресницами. Она толкнула его локтем в бок. Кассиан хохотнул, продолжая кружить большим пальцем по животу Несты. И когда она все же накрыла его руку своей, то со всей ясностью осознала: вот что на самом деле все эти годы значило чувствовать себя дома.