Фамильяр Аверина

Утро шестьдесят пятого дня рождения граф Гермес Аркадьевич Аверин встретил в своей постели. Ещё вчера всё тело ломило и болело, не было сил даже выйти из дома и заняться скопившимися университетскими документами. Сейчас же он чувствовал себя так, будто переместился лет на двадцать назад, ещё до встречи с Кузей, когда по утрам его ежедневной рутиной были длительные пробежки, он был полон сил и энергии. Невесело усмехнувшись собственным мыслям, граф абсолютно ясно понимал, почему именно сегодня наступило облегчение: он смирился с мыслью, что Кузьма станет его фамильяром, и собирался разобраться с этим не далее как через пару месяцев, когда сможет уладить все дела. Ирония была в том, что он собирался объявить об этом семье в день собственного юбилея, который будут праздновать сегодня же в поместье. С Василём Гермес Аркадьевич этот вопрос уже обсудил, когда семья собиралась на новогодние гуляния. Закрывшись в кабинете, два старика вспоминали детство, юность и насыщенные более поздние года, но решение графа повергло брата в шок: — Гера! — возмущенно стукнул стаканом с коньяком Василь по столу. — Что ты опять выдумал?! Тебе ещё жить и жить, внуки вот-вот пойдут, а ты себя хоронишь. — Ты прекрасно знаешь, что, если я решил пойти на столь важный шаг, то уже не отступлюсь. Разрешение от высочайшей особы я получил много лет назад, всё будет по закону, — ожидая такую реакцию, Гермес примирительно взмахнул руками. — К тому же я собираюсь провернуть то, что сделал отец с Анонимусом, полностью сохранить свою память. — Гера! — не унимался Василь. — Ты в своём уме? В тебе силы и здоровья ещё на всех нас хватит. То, что произошло между отцом и Аномимусом, было определено внешними обстоятельствами и крайней необходимостью. Тем более тебе ли не знать, что личина отца приносит нам всем не облегчение, а лишь травит душу. — Ты говоришь так, будто я могу жить вечно. Это рано или поздно всё равно произойдёт, моим детям нужен фамильяр и моя защита. — Твоим детям нужен отец, который будет с ними как можно дольше, — грустно вздохнул Василь. — Ты представляешь, что будет с Петей? — Он поймёт, — безапелляционно прервал Гермес, сжав в руках трость, без которой уже не мог свободно передвигаться. — Он обязан меня понять. Василь, я бывший боевой колдун, мне претит немощность и неспособность самостоятельно даже с кровати встать. И он это понимает как никто другой. — А Елена? Девочка только-только встала на ноги… — У неё есть муж, блестящая партия, в котором я абсолютно уверен. — На всё у тебя есть оправдание, — тихо вздохнул Василь, снова приложившись к коньяку. — А обо мне ты подумал? Какого мне будет хоронить младшего брата? Я не железный, Гера, у меня сердце, — попытался надавить на жалость он. — У меня рак, — выдохнул Гермес так, будто сам только что решился для себя это признать. — Мне и так осталось недолго, и я не хочу, чтобы меня запомнили полоумным стариком, из-под которого нужно выносить утку, — граф поморщился, не желая даже представить подобный исход. Василь напротив застыл каменным изваянием, и Гермес вдруг отчётливо увидел, как же они с братом постарели. Совсем поседели, руки покрылись морщинами и пигментными пятнами, потеряли былую силу и стали трястись. Они пережили Аркадия Аверина, лично застали смену правящей династии, победили Распутина и сделали жизни как людей, так и дивов лучше, проще и легче. Гермесу было невыносимо видеть жалость в глазах Александра, бывшего императора, когда он в очередной раз являлся с дружеским визитом вежливости в Академию, где Аверин преподавал, сменив место главы управления правопорядка на место заведующего кафедрой. Слабость и немощность пугали его намного сильнее, чем Пустошь, которая, кстати сказать, за последние годы стала местом комфортным и даже приспособленным для жизни. Кузя сочтёт его решение предательством. Нет, внутренне желание сожрать его никуда не делось, но поглотить графа означает потерять его навсегда, довольствоваться только воспоминаниями и болезненно замечать родные черты в детях, а потом и во внуках графа, но никогда его так и не найти. За эти годы див возмужал, набрал силы и уже перестал походить на нескладного юношу: раздался в плечах и перестал красить волосы в разные цвета, полюбив свой натуральный оттенок после того, как узнал о том, что и правда когда-то был дивом революционера Дивногорского и сожрал его, когда спалил тюрьму. — Всё настолько плохо? — совсем тихим, убитым голосом спросил Василь, так и закрывая лицо руками. — Колдовство и дивы не терпят слабости, а я был уверен, что силы во мне достаточно для того, чтобы держать в узде Кузю, Александра, Владимира, Управление, Академию и Пустошь, — он как-то безразлично пожал плечами. — Я устал, Василь. Мне нужно несколько месяцев, чтобы закончить курс моих студентов и разобраться с завещанием, думаю, после этого я смогу спокойно уйти. К тому же это время нужно Кузе, решить дела, чтобы затем полностью перенять новые обязанности. Ну-ну, — Гермес встал из-за стола и подошёл к брату, в качестве поддержки сжал чуть трясущееся плечо Василя. — Это будет правильно.

***

Гермес Аркадьевич никогда не думал, что однажды окажется посреди родного поместья окруженный настолько большой семьёй. Ещё немного, и Василю придётся задуматься над тем, что необходимо заказать в столовую стол побольше, чтобы всей семье было комфортно. После того, как всех собрали в почти ультимативной форме, дом вдруг наполнился небывалой жизнью, беготнёй детей по лестницам, и Анонимус был в делах и заботах день и ночь, оберегая антикварный фарфор времён Романовых и турецкие ковры ручной работы. Михаил с женой и сыном, наследник поместья и хозяин Анонимуса, Любава и Сергей Мончинские с взрослыми близнецами, из детей Василя и Марии не было только Веры, но она ещё много лет назад приняла решение навсегда покинуть родину ради мечты, потому общалась с родными только письмами или редкими звонками. Также приехали Пётр с женой и Елена в сопровождении мужа. Появление у Гермеса детей для многих стало сюрпризом. Сколько сплетен тогда гуляло в светском обществе, каждая дама считала своим долгом намекнуть подругам, что именно она та таинственная особа, что подарила герою отечества любимых отпрысков, но всё оказалось более прозаично. Осознав, что даже с бумажной работой в Управлении отношения в привычном смысле слова ему не светят, Гермес обратился с деликатной просьбой к Анастасии. Та, понятное дело, была занята делами государственной важности, но не могла отказать Аверину в просьбе после всего, что он сделал для неë и Алëши, всё же поступившего в Академию в том числе и по протекции графа, взявшего его под опеку. Хотя, благополучие Аверина и дальнейшее становление Кузи как фамильяра в каком-то смысле тоже были вопросами государственной важности. Потому достаточно быстро нашлась женщина, благородных, но обедневших кровей, согласная родить и забыть о детях, навсегда отказавшись от прав на них. Пëтр, старший, пошëл по стопам отца, с отличием закончил Академию, став боевым колдуном, прямой дорогой пошëл в полицию. Настырный, своенравный и скорый на расправу, горячая кровь, как любил шутить Виктор, он так сильно напоминал Гермесу себя самого в молодости, что он мог только диву даваться, как же с ним умудрялись управляться преподаватели, начальство и бабушка. Елена, не уступающая брату по силе, закончила чародейское отделение Академии и была настолько очарована Анастасией и императрицей Софьей, с которой ей посчастливилось быть знакомой в интимной обстановке благодаря отцу, что с головой ушла в науку, занимая не последнее положение в институте исследования дивов. Именно она стала полноправной наследницей Аркадия Аверина, и Михаил, грешным делом, первое время ревновал Анонимуса к ней. Лена, большую часть года проводившая в Академии, зачастую приезжала на выходные именно в поместье к Василю, всячески отвлекая дива от дел, чему были недовольны, кажется, все, кроме неë самой и Анонимуса, нашедшего родную душу. Дети выросли, и вот тогда Аверин в полной мере смог понять бабушку, которая долгом жизни считала продолжение и усиление колдовского рода Авериных. И если Пëтр нашел свою половинку ещё в Академии и не пожелал слушать советы отца, то с Еленой оказалось сложнее. Пришлось всерьёз заниматься сватовством, залечивать разбитое сердце и выступать жилеткой для слëз, когда случилась первая невзаимная любовь. Но судьба всё равно решила по-своему, и избранник был представлен Елене Анастасией при формировании рабочей группы по исследованию дивов. Когда Пётр и Елена впервые представили ему свои половинки, Гермес Аркадьевич не преминул воспользоваться служебным положением и раскопать всё, что имелось об этих молодых людях и их семьях. Празднование шло своим чередом, Кузя помогал Анонимусу, руководящему огромным оркестром из прислуги, поднимался тост за тостом за здоровье и счастье именинника. Пётр, под одобрительный ропот отца, дяди и Сергея похвастал будущим повышением, которое ему обещали, Елена тоже не отставала, пересказывая командировку в Омск. Михаил, сидящий теперь во главе стола, казалось, контролировал всё и вся одним взглядом, и Гермес мог только подивиться, насколько сильная связь установилась между ним и Анонимусом. — Гермес Аркадьевич, — свой стакан с любимым соком поднял и Кузя. — Я хотел бы поздравить вас и сказать спасибо за то, что однажды поверили мне, диву, который желал свободы больше, чем крови, — он вдруг прервался, отставил стакан и в мгновение ока оказался рядом с именинником, крепко сжав его в объятиях. — Спасибо вам. — Спасибо тебе, Кузя, — ласково прошептал Аверин. Первое время он пытался проводить строгую линию взаимоотношений хозяин-див, но с каждым днём, с каждым потрясением всё больше понимал, что Кузя не просто его помощник и опора, но почти сын, успехам которого Аверин искренне радовался. Они могли вместе погрустить о временах, когда Анастасия была рядом, а самой большой их проблемой было не раскрыть тайну кота-племянника Маргарите. В такие вечера, после сытного ужина, он помогал Кузе и его колдуну с расследованиями, которые те вели, и поражался тому, как Кузьма вырос с тех пор как был просто тигром, терроризирующим несколько районов Петербурга. Ближе к ночи Анонимус и Кузя уложили детей, пока хозяева располагались в гостиной на креслах и диванах, лёгкие закуски и напитки здесь уже были подготовлены, так что Кузя даже перехватил несколько канапешек, с удовольствием собрав себе на тарелку целую кучу. Гермес Аркадьевич удовлетворенно обвёл всех взглядом и понял, что сейчас самое время. Несмотря на встревоженный взгляд Кузи, он самостоятельно встал из мягкого кресла и, прокашлявшись, привлёк всеобщее внимание. — Мой День Рождения не единственный повод, по которому я хотел сегодня вас собрать, — начал граф, заметив, как посерело лицо Василя, пока все остальные ещё ничего не понимали и сохраняли былую весёлость. — Как вы знаете, ещё много лет назад я получил разрешение от высочайшей особы на то, что Кузьма станет новым фамильяром семьи Авериных. Я принял решение, что ритуал будет проведён в начале лета, к этому времени я улажу все дела и решу вопрос с наследством. Обещаю, что не обижу никого. Петру, как главному наследнику, достанется право владения Кузей, а также дом в Петербурге и квартира там же, отдельно именно Кузе останутся мои машины. Елене отойдёт столичная квартира и все мои исследовательские архивы. Вам двоим, а также Михаилу, Любаве и Вере достанется денежное довольствие. Это решение не сиюминутное, я всё серьёзно обдумал и буду рад, если вы поддержите меня в эти последние месяцы. Кроме этого я хочу, чтобы ты, Кузя, полностью перенял мою память и личину, как это в своё время сделал Анонимус. В гостиной, где ещё несколько минут царила уютная семейная атмосфера, теперь стояла звенящая тишина. Кузя таращился на него распахнутыми от удивления глазами и выпустил из рук чайную пару из любимого Василём бабушкиного сервиза. Только молниеносная реакция Анонимуса помогла его спасти, тот в ту же секунду оказался рядом с младшим дивом, подхватил чашку, блюдце и вдруг приобнял его за плечи, помогая удержаться на ногах. Кажется, один он здесь понимал, какого сейчас Кузьме, только ему из всех присутствующих приходилось поглощать горячо любимого хозяина, прощаясь с ним навсегда. Гермес не позволил ни единой мышце на лице дрогнуть, когда дверь с оглушительным грохотом захлопнулась за вылетевшим из гостиной Петром, только прикрыл на мгновение глаза, уже готовый к такой реакции. Михаил и Сергей потеряли выдержку, стояли растерянные, не готовые поверить в столь радикальное решение. — Папа, — Лена не сдерживала слёз, катящихся по щекам. — Неужели это так необходимо? — Девочка моя, — Аверин постарался вложить в улыбку всю ту любовь, что испытывал к дочери. — Так будет правильно. Ему было больно смотреть на родных, видеть в их глазах непонимание, боль, но по каналу связи от Кузи хлестало такой волной, что ему трудно было оставаться на ногах. Его буквально сбивало гаммой: див считал, что его предали, забрали то единственное любимое, что у него было, поигрались и растоптали всё лучшее, что в нём имелось. А ведь и правда, что для дива какие-то жалкие двадцать лет, которые они провели бок о бок, ловя за хвост анархистов и Распутина, путешествуя в Пустошь и раскрывая заговоры небывалого масштаба. Конечно он чувствовал себя преданным собственным кумиром, и Аверин, кажется, впервые за всё это время видел, как Кузя плачет. Совсем тихо и незаметно, надеясь, что никто не заметит. Много позже, когда первый шок схлынул, ему всё же пришлось объясниться с Кузей наедине. Попытаться разъяснить, что он хочет сохранить хоть какое-то самолюбие, а не запомниться им всем слабостью. Нет, он хотел уйти как отец, чтобы когда кто-то из детей захочет воскресить его образ с помощью Кузи, они в очередной раз поразились его живости и остроумию, а не слушали белиберду выжившего из ума старика. Да, это было эгоистично, да, по-скотски по отношению к детям и Кузе, но пусть они считают это последним желанием эксцентричного графа Аверина Гермеса Аркадьевича и простят ему. — Вы обещали мне, что у нас ещё очень много лет впереди, когда отдавали ту бумагу, — Кузя, нервно дёрнул головой, от переизбытка чувств на скулах появилась рыжая шерсть. — Вы мне обещали, — по-детски протянул он и вдруг перекинулся котом, залез к графу на колени и заскулил так жалобно, что сердце разбивалось на части. — И у нас было это время, Кузя. Считай это ещё одним приключением. Не говори, что не хочешь меня сожрать, это будет неправдой, — тут кот совсем легко цапнул его за ладонь, гладящую всё длинное гибкое тело, свернувшееся клубком. — Это неправда, что бы ты мне не доказывал. Не пройдёт и пары лет, как у Петра появятся дети, и ты в полной мере начнёшь понимать Анонимуса. Кузь, ты как никто другой должен осознавать, как для нас это с тобой важно. Не противься. Я не смогу отдать тебе такой приказ и хочу, чтобы ты добровольно пришёл к этому.

***

Следующие несколько месяцев Кузя не отходил от него ни на шаг. Позабыв про свои служебные обязанности, он сопровождал его на каждой лекции и в поездках к юристу, готов был кормить с ложечки и из ночи в ночь спал рядом, свернувшись клубком на груди графа. День, на который был назначен ритуал, выдался на удивление тихим и славным. Поместье дышало жизнью и летним теплом, и эта идиллия должна была омрачиться уходом из жизни Гермеса Аверина. Уже в течение нескольких дней в газетах появятся некрологи и статьи о его былых заслугах, но семья будет скорбеть, убитая горем. Прощальные письма, которые он направил в столицу, уже вернулись обратно ответами, полными грусти и сожалений, так что всё было готово. Пётр, расценивший это, как и Кузя, в качестве предательства, не сразу, но всё же смог понять отца. Именно он должен был закончить сегодняшний ритуал, подстраховывающим выбрали Михаила. Анонимус тоже должен был присутствовать. Попрощавшись со всеми домочадцами и особенно тепло обнявшись с братом, Гермес Аркадьевич, не оборачиваясь, направился в комнату призывов. — Что ж, приступим, — он скинул пиджак и закатал рукава. Трость отставил к рабочему столу и, чуть пошатываясь, скованной походкой подошёл к самой границе алатыря. — Кузя, в кота, — отдал Гермес один из последних своих приказов. Див, не поднимая на хозяина заплаканных глаз, перекинулся в огромного лобастого кота и одним слитным движением оказался внутри рисунка на полу. Пётр, Михаил и Анонимус заняли причитающиеся им места. Оставив глубокие порезы на предплечьях, Гермес Аркадьевич зашёл внутрь алатыря, подставляя руки под жадные касания языка, и начал плести вязь заклятия. Пётр тоже порезал руку, отдавая и свою кровь, начал вплетать всё новые и новые нити, покрывая Кузю ажурной сетью и раз за разом обвивая его шею ошейником. Как только сеть была готова, Гермес Аркадьевич подошёл вплотную к коту, любовно зарылся пальцами в мягкую шерсть и потёрся своим лбом между ушей Кузи. Было видно, как ему, напоённому хозяйской кровью, тяжело сохранять крупицы контроля, но он будто бы противился, ещё минутку, ещё мгновение оставляя графа в живых. — Пётр Гермесович, — Анонимус оказался совсем рядом с молодым человеком и вдруг пошёл на неслыханную для себя фамильярность: взял того за плечи и заставил отвернуться. — Лучше не смотрите. — Кузя, — прошептал еле слышно граф, и уже через секунду комнату сотряс оглушительный рык. Див метался в алатыре, желая двинуться с места, но не мог, пока новый хозяин не нарушит рисунок. — В человека, — опустошенным голосом произнёс Пётр и осел на пол, оказываясь совсем рядом с Кузей. Тот, голый, сидел на холодном полу, скрючившись и рыдая в голос. От его нечеловеческого крика заложило уши, но через несколько минут он стал похож на умалишённого. Горькие слёзы катились по веснушчатым щекам, но он смеялся, опьянённый чужой силой, желающий не упустить ни мгновения чужой памяти, любовно выбирающий моменты, которые будет вспоминать чаще других. Кузя весь пульсировал от разрывающей его силы, зрачки его становились то кошачьими, то человеческими, и никак не могли остановиться. Какая ирония, подумалось вдруг диву, Гермес Аркадьевич теперь навсегда со мной, хотя его больше нет.